Она возвышалась на вращающемся стуле над большим столом, как дирижер в опере над оркестровой ямой. Стены вокруг нее были увешаны старинными гравюрами. Судейские крючки в париках и мантиях, альпийские луга с пасущимся скотом, похожим на муляжи. На столиках для поджидающих мэтра клиентов застыли стопки старых иллюстрированных журналов.
В величественную, обитую кожей дверь кабинета входили и выходили люди. Наконец, часа через полтора, секретарша дала мне знак: ваша очередь.
Мэтр Пачелли – небольшого роста полный живчик с ленивым и приценивающимся взглядом – был одет в серую «тройку». Благородство вкуса подчеркивал малиново-красный галстук.
– Мистер Грин, – слегка развел он руками в знак некоей растерянности, – ваш случай очень сложный и потребует времени.
– У меня его нет, – буркнул я. – Что делают в таких ситуациях?
Мэтр Пачелли в картинном недоумении поднял брови и пожал плечами:
– Затрудняюсь вам ответить…
– Надеюсь, гонорар преодолеет трудности. Не могли бы вы мне сказать, во что это мне обойдется?
– Надо подумать, – слегка почесал он указательным пальцем щеку. – Приходите недельки через две.
Он посмотрел на мою скисшую физиономию и сжалился:
– Ладно, через неделю…
В моем масштабе времени это целых три месяца!
В пансион я вернулся в самом скверном настроении. Спросил у сербки, где можно поесть. Она была здесь одновременно и портье, и горничной, а мой соотечественник Нику – хозяйственником и разнорабочим. Толстуха показала в окно на маленькую забегаловку на углу. Смотавшись туда, я затолкал в себя сосиски со сладковатым картофельным пюре и вернулся в свою комнату.
Минут через пятнадцать кто-то осторожно постучал в дверь. На пороге стоял Нику. Коротко стриженный блондин с дерзким огонечком в серых, прощупывающих глазах. Его пансионные обязанности подходили ему как водолазный костюм – пустыне.
– Хотите бесплатного гида сегодня вечером?
– Почему же бесплатного? – спросил я. – Могу и заплатить…
В свои финансовые проблемы я посвящать его не собирался. Почему я живу в таком пансионе, а не в отеле – не его дело.
Нику ухмыльнулся, но, сделав над собой усилие, постарался придать своему лицу респектабельное выражение…
Мы бродили с ним до позднего вечера. Путешествие, в которое взял меня с собой Нику, Напомнило мне дни моей молодости. Скудно освещенные предместья, нелегальные эмигранты, нужда, страх, отчаяние. И ненависть. Я уверен – таким образом он мстил той не знающей забот благопристойности, символом которой я был в его глазах.
– Нас много здесь, на Западе, из Восточной Европы, – зло сказал он. – Румыны, украинцы, сербы, болгары, словаки.
Мы проходили мимо задымленной лавчонки, где при свете голой лампочки, висящей на длинном шнуре, играли в шеш-беш двое – то ли турок, то ли арабов.
– С черножопыми мы не смешиваемся – это другая опера.
– Я не думал, что это обрело такие масштабы…
– А кто бы выполнял грязную работу? Швейцарцы? Французы? Немцы? А вдруг испачкаются?
В Америке я тоже сталкивался с тем же явлением, но не так вплотную. И потом, – положение таких полурабов там все же лучше.
Когда мы приблизились к центру, я пригласил Нику в ближайший паб. Здесь основательно засела шумная команда английских болельщиков, вернувшихся из Италии. Они хохотали и орали так, что я с трудом слышал, что говорил Нику.
– Но, вообще, в Швейцарии черножопых меньше, – сморщился он словно от зубной боли. – Наверное, потому, что у этих нейтралов с Альп своих колоний никогда не было. Зато во Франции! – присвистнул он. – В особенности – на юге…
Спать я лег только в половине четвертого, решив, что уже в ближайшие же дни, как завзятый турист второго класса, начну объезжать Швейцарию на поезде. Никаких водительских прав я с собой не брал: не мог же я каждые несколько месяцев менять там фотографию!
Вот так: приезжать в какую-нибудь деревушку или городок и ходить, ходить, ходить до умопомрачения. До того состояния, когда ты думаешь, глядя на вечность гор, не столько о сексе или своих финансах, сколько о том, кто ты есть и зачем ты здесь на самом деле.
Утром, спускаясь вниз, я увидел Нику. Он чинил кран.
– Привет профессуре! Надеюсь, вас не испачкала вчера окружающая грязь…
Хотя его навязчивое приятельство и вызывало у меня раздражение, других знакомых я еще не завел. Зато информация, которую я мог у него почерпнуть, была бесценной.
– Да, Руди, – поманил он меня пальцем, – на всякий случай – осторожней водите сюда баб! Мадам Дюбуа, наша хозяйка, – ревностная католичка. С мужем не трахается, а обсуждает, какая температура в котлах для грешников в аду.
Весь следующий день я снова бродил по Женеве пешком, отгоняя назойливые мысли. Меня пугало одиночество. Как я успел понять, это – одна из самых дорогих издержек свободы.
АББИ
Руди уехал восемь месяцев назад, и за все это время – ни одного звонка, ни одной, даже самой разнесчастной строчки!
У меня было такое чувство, будто меня поместили в безвоздушное пространство. Пару раз в неделю названивала по телефону Джессика, но она так полна своими заботами и проблемами, что я оставалась и остаюсь для нее лишь еще одним слушателем. Иногда в трубке слышался голос Эрни, но он тоже вечно куда-то спешит и погружен в себя так, что отрывать его от этого занятия кажется недопустимым эгоизмом. Вопреки всей моей общительности между знакомыми и мной пролегла неодолимая стена. Впрочем, наверное, в этом виновата я сама: терпеть всякий раз заново вопросы, куда и почему подевался Руди и что от него слышно, и не знать, что отвечать, – слишком тяжелое для меня испытание.
Все эти месяцы я заставляла себя почти ежедневно ездить на занятия спортом в женском клубе, ревностно посещала концерты и премьеры. Даже взялась быть доброволкой в близлежащей больнице: разносила больным книги, журналы и разную кондитерскую чепуху. Но все равно наступало время, когда приходилось оставаться одной, и это было невыносимо.
В пятьдесят восемь лет выбросить из головы все чаяния и надежды? Оказаться в роли глубокой старухи, когда ты еще можешь и хочешь делать множество вещей? Однажды я съездила с группой в Канаду, в другой раз – в Мексику, но все это были краткосрочные отключки, которые не решали и не могли решить моей главной проблемы: как не быть одной?
Сказать, что никто из мужчин не обращал на меня внимания, я не могу. Бывший судья на пенсии Стив Роджерс – высокий представительный мужчина лет шестидесяти пяти, не давал мне, буквально, проходу: его жена умерла три года назад. Он даже пару раз намекнул, что намерения у него самые серьезные, но я пропустила это мимо ушей. Самое идиотское, что если бы я и решилась выйти вновь замуж, я бы не смогла этого сделать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
В величественную, обитую кожей дверь кабинета входили и выходили люди. Наконец, часа через полтора, секретарша дала мне знак: ваша очередь.
Мэтр Пачелли – небольшого роста полный живчик с ленивым и приценивающимся взглядом – был одет в серую «тройку». Благородство вкуса подчеркивал малиново-красный галстук.
– Мистер Грин, – слегка развел он руками в знак некоей растерянности, – ваш случай очень сложный и потребует времени.
– У меня его нет, – буркнул я. – Что делают в таких ситуациях?
Мэтр Пачелли в картинном недоумении поднял брови и пожал плечами:
– Затрудняюсь вам ответить…
– Надеюсь, гонорар преодолеет трудности. Не могли бы вы мне сказать, во что это мне обойдется?
– Надо подумать, – слегка почесал он указательным пальцем щеку. – Приходите недельки через две.
Он посмотрел на мою скисшую физиономию и сжалился:
– Ладно, через неделю…
В моем масштабе времени это целых три месяца!
В пансион я вернулся в самом скверном настроении. Спросил у сербки, где можно поесть. Она была здесь одновременно и портье, и горничной, а мой соотечественник Нику – хозяйственником и разнорабочим. Толстуха показала в окно на маленькую забегаловку на углу. Смотавшись туда, я затолкал в себя сосиски со сладковатым картофельным пюре и вернулся в свою комнату.
Минут через пятнадцать кто-то осторожно постучал в дверь. На пороге стоял Нику. Коротко стриженный блондин с дерзким огонечком в серых, прощупывающих глазах. Его пансионные обязанности подходили ему как водолазный костюм – пустыне.
– Хотите бесплатного гида сегодня вечером?
– Почему же бесплатного? – спросил я. – Могу и заплатить…
В свои финансовые проблемы я посвящать его не собирался. Почему я живу в таком пансионе, а не в отеле – не его дело.
Нику ухмыльнулся, но, сделав над собой усилие, постарался придать своему лицу респектабельное выражение…
Мы бродили с ним до позднего вечера. Путешествие, в которое взял меня с собой Нику, Напомнило мне дни моей молодости. Скудно освещенные предместья, нелегальные эмигранты, нужда, страх, отчаяние. И ненависть. Я уверен – таким образом он мстил той не знающей забот благопристойности, символом которой я был в его глазах.
– Нас много здесь, на Западе, из Восточной Европы, – зло сказал он. – Румыны, украинцы, сербы, болгары, словаки.
Мы проходили мимо задымленной лавчонки, где при свете голой лампочки, висящей на длинном шнуре, играли в шеш-беш двое – то ли турок, то ли арабов.
– С черножопыми мы не смешиваемся – это другая опера.
– Я не думал, что это обрело такие масштабы…
– А кто бы выполнял грязную работу? Швейцарцы? Французы? Немцы? А вдруг испачкаются?
В Америке я тоже сталкивался с тем же явлением, но не так вплотную. И потом, – положение таких полурабов там все же лучше.
Когда мы приблизились к центру, я пригласил Нику в ближайший паб. Здесь основательно засела шумная команда английских болельщиков, вернувшихся из Италии. Они хохотали и орали так, что я с трудом слышал, что говорил Нику.
– Но, вообще, в Швейцарии черножопых меньше, – сморщился он словно от зубной боли. – Наверное, потому, что у этих нейтралов с Альп своих колоний никогда не было. Зато во Франции! – присвистнул он. – В особенности – на юге…
Спать я лег только в половине четвертого, решив, что уже в ближайшие же дни, как завзятый турист второго класса, начну объезжать Швейцарию на поезде. Никаких водительских прав я с собой не брал: не мог же я каждые несколько месяцев менять там фотографию!
Вот так: приезжать в какую-нибудь деревушку или городок и ходить, ходить, ходить до умопомрачения. До того состояния, когда ты думаешь, глядя на вечность гор, не столько о сексе или своих финансах, сколько о том, кто ты есть и зачем ты здесь на самом деле.
Утром, спускаясь вниз, я увидел Нику. Он чинил кран.
– Привет профессуре! Надеюсь, вас не испачкала вчера окружающая грязь…
Хотя его навязчивое приятельство и вызывало у меня раздражение, других знакомых я еще не завел. Зато информация, которую я мог у него почерпнуть, была бесценной.
– Да, Руди, – поманил он меня пальцем, – на всякий случай – осторожней водите сюда баб! Мадам Дюбуа, наша хозяйка, – ревностная католичка. С мужем не трахается, а обсуждает, какая температура в котлах для грешников в аду.
Весь следующий день я снова бродил по Женеве пешком, отгоняя назойливые мысли. Меня пугало одиночество. Как я успел понять, это – одна из самых дорогих издержек свободы.
АББИ
Руди уехал восемь месяцев назад, и за все это время – ни одного звонка, ни одной, даже самой разнесчастной строчки!
У меня было такое чувство, будто меня поместили в безвоздушное пространство. Пару раз в неделю названивала по телефону Джессика, но она так полна своими заботами и проблемами, что я оставалась и остаюсь для нее лишь еще одним слушателем. Иногда в трубке слышался голос Эрни, но он тоже вечно куда-то спешит и погружен в себя так, что отрывать его от этого занятия кажется недопустимым эгоизмом. Вопреки всей моей общительности между знакомыми и мной пролегла неодолимая стена. Впрочем, наверное, в этом виновата я сама: терпеть всякий раз заново вопросы, куда и почему подевался Руди и что от него слышно, и не знать, что отвечать, – слишком тяжелое для меня испытание.
Все эти месяцы я заставляла себя почти ежедневно ездить на занятия спортом в женском клубе, ревностно посещала концерты и премьеры. Даже взялась быть доброволкой в близлежащей больнице: разносила больным книги, журналы и разную кондитерскую чепуху. Но все равно наступало время, когда приходилось оставаться одной, и это было невыносимо.
В пятьдесят восемь лет выбросить из головы все чаяния и надежды? Оказаться в роли глубокой старухи, когда ты еще можешь и хочешь делать множество вещей? Однажды я съездила с группой в Канаду, в другой раз – в Мексику, но все это были краткосрочные отключки, которые не решали и не могли решить моей главной проблемы: как не быть одной?
Сказать, что никто из мужчин не обращал на меня внимания, я не могу. Бывший судья на пенсии Стив Роджерс – высокий представительный мужчина лет шестидесяти пяти, не давал мне, буквально, проходу: его жена умерла три года назад. Он даже пару раз намекнул, что намерения у него самые серьезные, но я пропустила это мимо ушей. Самое идиотское, что если бы я и решилась выйти вновь замуж, я бы не смогла этого сделать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77