Я с ней посижу. Не нужно обо мне беспокоиться.
Билли улыбнулся какой-то непонятной кривой улыбкой.
– Но я беспокоюсь, – сказал он. – И, видно, никогда не перестану.
Провожая Билли, Элен неловко взяла его за руку и крепко сжала.
– Спасибо, Билли, – шепнула она. – За все.
Он не поцеловал ее, даже не прикоснулся. Просто спустился по лесенке в их маленький дворик. В лунном свете Элен проводила его взглядом – какой он высокий и гибкий!
– Я запомню, Билли, – вдруг крикнула она ему вслед. – Никогда не забуду… Все, что ты мне сказал. Никогда.
Но Билли не обернулся, не оглянулся, и ей не дано было узнать, слышал ли он ее.
Когда он скрылся из виду, Элен заперла дверь, медленно прошла в спальню, присела на свою постель и поглядела на мать – худые плечи, седеющие волосы разметались по простыне, ни кровинки в лице. Мать тяжело дышала.
Прошло какое-то время, и мать вдруг открыла глаза Ее взгляд был устремлен на Элен, но, как показалось Элен, она ее не видела.
– О господи, – отчетливо произнесла мать, – Блаженный Иисус! Во что же это я превратила свою жизнь?
Закрыла глаза и уснула.
Когда через два дня Элен возвращалась из школы по оранджбергской дороге, ее обогнал длинный черный «Кадиллак» с откидным верхом. За рулем сидел мужчина в белой рубашке; его белый полотняный пиджак валялся на заднем сиденье. «Кадиллак» затормозил, Элен тоже остановилась. Ее одарили ослепительной улыбкой, ей протянули загорелую руку.
– Элен Крейг. Приятная встреча. Как поживаете?
– Привет. – Элен пожала его руку и тут же выпустила. – Майор Калверт?
– Нед. Зовите меня Недом. – Снова улыбка. – Мне давненько не доводилось облачаться в военную форму. – Он распахнул переднюю дверцу. – Жарко. Не желаете прокатиться?
Элен колебалась. Она почувствовала, как где-то в глубине ее существа всколыхнулось запретное волнение, словно камертоном прикоснулись к стеклу, и тут же погасло. Ей не доводилось ездить в «Кадиллаке». Она обошла машину и села рядом с Недом Калвертом.
Он глянул на часы, золотой «Ролекс» на кожаном ремешке, и перевел взгляд на Элен.
– Час еще ранний. Хотите посмотреть на плантации? Приятный выдался вечер.
Он говорил с нею так, словно они встречались совсем недавно и последние три года сократились наподобие сегментов подзорной трубы, так что предыдущее его предложение отделяло от нынешнего всего несколько дней. Казалось, он был уверен, что она не забыла.
– Хорошо, – согласилась она, сложив руки на коленях.
Он резко выжал скорость; «Кадиллак» плавно сорвался с места, прохладный ветерок ударил ей в лицо. Она непроизвольно вскрикнула – до того ей стало приятно, – и Нед Калверт улыбнулся. Элен искоса на него поглядела. Представительный мужчина, истинный джентльмен-южанин – так все отзывались о Неде Калверте. В детстве ей казалось, что он вылитый Кларк Гейбл в фильме «Унесенные ветром», и она не очень ошибалась. Те же волосы цвета воронова крыла, зачесанные назад, обнажающие широкое загорелое лицо; те же черные аккуратные усики; широкие плечи; сильные загорелые руки; крепкая спортивная фигура; единственное украшение – золотое кольцо с печаткой на пальце левой руки. Ну просто английский джентльмен из округа Оранджберг. Только теперь она не больно-то верила в английских джентльменов.
– Мне сорок три, – сообщил он, по-прежнему улыбаясь, не сводя глаз с дороги. – А вам уже пятнадцать. Нет, какой дивный вечер. Просто проехаться и то удовольствие. Правда, Элен Крейг?
– Прохладно.
Он на миг повернулся, наградив ее взглядом темно-карих глаз. Резко нажал на скорость, машина рванулась – и проскочила поворот на проселок к трейлерной стоянке.
– И верно. Прохладно, быстро, вольно. Я люблю езду. Он съехал с шоссе через несколько миль, обогнул плантацию с севера и повел машину через плоские, напоенные жаром хлопковые поля. Время от времени по пути встречались деревья, купы южных сосен или тополей, – единственные тенистые оазисы на плоской равнине. Когда хлопок еще собирали вручную, заметил он, сборщики устраивались тут передохнуть и перекусить.
– Собирать хлопок – работа тяжелая, – усмехнулся он. – В детстве мне однажды довелось ее отведать. Я тогда упросил старика отца, объяснил, что хочу испытать, каково быть сборщиком. В конце концов он разрешил. Меня хватило минут на двадцать, не больше. С тех пор зарекся за это браться… Хлопок – растение подлое. Руки в кровавых царапинах. Ни одного живого места. Спину разламывает – работать приходится согнувшись. Нос забивает так, что нечем дышать. – Он передернулся. – Машины справляются с хлопком быстрее и лучше. Чище. Поначалу приходится выложить деньги, но в конечном счете расходы себя окупают. Я приступил к механизации несколько лет назад. Через два-три года с ручным трудом у меня будет покончено… – Он остановил автомобиль. – Мой прапрадедушка основал эту плантацию. Тогда, в недобрые старые времена, на него трудились рабы. Пять сотен работали на сборе хлопка. Через год-другой у меня останутся человек сорок, ну, может, сорок пять. – Он вздохнул. – Все меняется. И времена меняются. Юг уже не тот, как в дни моего детства…
Элен украдкой на него покосилась. Трудно было понять, приветствует он перемены или сожалеет о них. Она промолчала, он подождал, включил мотор и поехал дальше. Она считала его человеком неразговорчивым, его молчание смущало ее, давило на нервы. Но сейчас он болтал как заведенный; изредка бросая взгляд в ее сторону, он обрушивал на нее горы сведений – урожайность, площади посадок, хлопковый долгоносик, инсектициды, объемы товарного производства. У нее голова шла кругом. Он словно сам с собой разговаривает, подумалось ей, или беседует с каким-то воображаемым собеседником. Наконец он снова остановил машину. Шагов за двести стояла кучка построенных из толя лачуг; вился дымок от древесного угля, маячили несколько чернокожих. Внезапно он со всего маху хлопнул рукой о руль.
– Полтора столетия! Вот что до них не доходит, до этих чертовых янки в Вашингтоне. Перед вами – сама история. История! Образ жизни, который себя оправдал и продолжает оправдывать… Я тут вырос. Я знаю. – Он показал рукой на лачуги: – Посмотрите – их построил еще мой отец. Они принадлежат мне. Я содержу их в порядке. Ремонтирую крыши. Провожу воду, ставлю колонки. Плачу им все больше, а они пропивают заработанное. Значит, я занимаюсь тем же, что и отец, а до него – дед. Им нужен врач – я устраиваю врача. Кончаются запасы еды – я и тут помогаю. Они счастливы, вот чего никак не могут понять эти, на Севере…
Он замолчал, потом показал рукой. Далеко-далеко за деревьями Элен различала белую крышу большого дома. С древка на крыше свисала в неподвижном воздухе цветная тряпица. Нед Калверт повернулся к Элен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Билли улыбнулся какой-то непонятной кривой улыбкой.
– Но я беспокоюсь, – сказал он. – И, видно, никогда не перестану.
Провожая Билли, Элен неловко взяла его за руку и крепко сжала.
– Спасибо, Билли, – шепнула она. – За все.
Он не поцеловал ее, даже не прикоснулся. Просто спустился по лесенке в их маленький дворик. В лунном свете Элен проводила его взглядом – какой он высокий и гибкий!
– Я запомню, Билли, – вдруг крикнула она ему вслед. – Никогда не забуду… Все, что ты мне сказал. Никогда.
Но Билли не обернулся, не оглянулся, и ей не дано было узнать, слышал ли он ее.
Когда он скрылся из виду, Элен заперла дверь, медленно прошла в спальню, присела на свою постель и поглядела на мать – худые плечи, седеющие волосы разметались по простыне, ни кровинки в лице. Мать тяжело дышала.
Прошло какое-то время, и мать вдруг открыла глаза Ее взгляд был устремлен на Элен, но, как показалось Элен, она ее не видела.
– О господи, – отчетливо произнесла мать, – Блаженный Иисус! Во что же это я превратила свою жизнь?
Закрыла глаза и уснула.
Когда через два дня Элен возвращалась из школы по оранджбергской дороге, ее обогнал длинный черный «Кадиллак» с откидным верхом. За рулем сидел мужчина в белой рубашке; его белый полотняный пиджак валялся на заднем сиденье. «Кадиллак» затормозил, Элен тоже остановилась. Ее одарили ослепительной улыбкой, ей протянули загорелую руку.
– Элен Крейг. Приятная встреча. Как поживаете?
– Привет. – Элен пожала его руку и тут же выпустила. – Майор Калверт?
– Нед. Зовите меня Недом. – Снова улыбка. – Мне давненько не доводилось облачаться в военную форму. – Он распахнул переднюю дверцу. – Жарко. Не желаете прокатиться?
Элен колебалась. Она почувствовала, как где-то в глубине ее существа всколыхнулось запретное волнение, словно камертоном прикоснулись к стеклу, и тут же погасло. Ей не доводилось ездить в «Кадиллаке». Она обошла машину и села рядом с Недом Калвертом.
Он глянул на часы, золотой «Ролекс» на кожаном ремешке, и перевел взгляд на Элен.
– Час еще ранний. Хотите посмотреть на плантации? Приятный выдался вечер.
Он говорил с нею так, словно они встречались совсем недавно и последние три года сократились наподобие сегментов подзорной трубы, так что предыдущее его предложение отделяло от нынешнего всего несколько дней. Казалось, он был уверен, что она не забыла.
– Хорошо, – согласилась она, сложив руки на коленях.
Он резко выжал скорость; «Кадиллак» плавно сорвался с места, прохладный ветерок ударил ей в лицо. Она непроизвольно вскрикнула – до того ей стало приятно, – и Нед Калверт улыбнулся. Элен искоса на него поглядела. Представительный мужчина, истинный джентльмен-южанин – так все отзывались о Неде Калверте. В детстве ей казалось, что он вылитый Кларк Гейбл в фильме «Унесенные ветром», и она не очень ошибалась. Те же волосы цвета воронова крыла, зачесанные назад, обнажающие широкое загорелое лицо; те же черные аккуратные усики; широкие плечи; сильные загорелые руки; крепкая спортивная фигура; единственное украшение – золотое кольцо с печаткой на пальце левой руки. Ну просто английский джентльмен из округа Оранджберг. Только теперь она не больно-то верила в английских джентльменов.
– Мне сорок три, – сообщил он, по-прежнему улыбаясь, не сводя глаз с дороги. – А вам уже пятнадцать. Нет, какой дивный вечер. Просто проехаться и то удовольствие. Правда, Элен Крейг?
– Прохладно.
Он на миг повернулся, наградив ее взглядом темно-карих глаз. Резко нажал на скорость, машина рванулась – и проскочила поворот на проселок к трейлерной стоянке.
– И верно. Прохладно, быстро, вольно. Я люблю езду. Он съехал с шоссе через несколько миль, обогнул плантацию с севера и повел машину через плоские, напоенные жаром хлопковые поля. Время от времени по пути встречались деревья, купы южных сосен или тополей, – единственные тенистые оазисы на плоской равнине. Когда хлопок еще собирали вручную, заметил он, сборщики устраивались тут передохнуть и перекусить.
– Собирать хлопок – работа тяжелая, – усмехнулся он. – В детстве мне однажды довелось ее отведать. Я тогда упросил старика отца, объяснил, что хочу испытать, каково быть сборщиком. В конце концов он разрешил. Меня хватило минут на двадцать, не больше. С тех пор зарекся за это браться… Хлопок – растение подлое. Руки в кровавых царапинах. Ни одного живого места. Спину разламывает – работать приходится согнувшись. Нос забивает так, что нечем дышать. – Он передернулся. – Машины справляются с хлопком быстрее и лучше. Чище. Поначалу приходится выложить деньги, но в конечном счете расходы себя окупают. Я приступил к механизации несколько лет назад. Через два-три года с ручным трудом у меня будет покончено… – Он остановил автомобиль. – Мой прапрадедушка основал эту плантацию. Тогда, в недобрые старые времена, на него трудились рабы. Пять сотен работали на сборе хлопка. Через год-другой у меня останутся человек сорок, ну, может, сорок пять. – Он вздохнул. – Все меняется. И времена меняются. Юг уже не тот, как в дни моего детства…
Элен украдкой на него покосилась. Трудно было понять, приветствует он перемены или сожалеет о них. Она промолчала, он подождал, включил мотор и поехал дальше. Она считала его человеком неразговорчивым, его молчание смущало ее, давило на нервы. Но сейчас он болтал как заведенный; изредка бросая взгляд в ее сторону, он обрушивал на нее горы сведений – урожайность, площади посадок, хлопковый долгоносик, инсектициды, объемы товарного производства. У нее голова шла кругом. Он словно сам с собой разговаривает, подумалось ей, или беседует с каким-то воображаемым собеседником. Наконец он снова остановил машину. Шагов за двести стояла кучка построенных из толя лачуг; вился дымок от древесного угля, маячили несколько чернокожих. Внезапно он со всего маху хлопнул рукой о руль.
– Полтора столетия! Вот что до них не доходит, до этих чертовых янки в Вашингтоне. Перед вами – сама история. История! Образ жизни, который себя оправдал и продолжает оправдывать… Я тут вырос. Я знаю. – Он показал рукой на лачуги: – Посмотрите – их построил еще мой отец. Они принадлежат мне. Я содержу их в порядке. Ремонтирую крыши. Провожу воду, ставлю колонки. Плачу им все больше, а они пропивают заработанное. Значит, я занимаюсь тем же, что и отец, а до него – дед. Им нужен врач – я устраиваю врача. Кончаются запасы еды – я и тут помогаю. Они счастливы, вот чего никак не могут понять эти, на Севере…
Он замолчал, потом показал рукой. Далеко-далеко за деревьями Элен различала белую крышу большого дома. С древка на крыше свисала в неподвижном воздухе цветная тряпица. Нед Калверт повернулся к Элен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77