Утром непредсказуемый Ритин папа встал с постели в самом что ни на есть благостном рождественском настроении. Съев на кухне, где стоял аромат говядины, жарившейся в печи, яичницу с беконом, «папка послал меня наверх…» — захлебываясь слезами, еле слышно бормотала Рита и потом одним духом выпалила: «Он сказал, чтобы я залезла к нему в выходной костюм и взяла там пять фунтов в подарок для мамки!»
Путь лидера усеян терниями. Как только этот рассказ облетел двор, все забыли про чулки с рождественскими подарками и имя Норы было вываляно в грязи. Она должна была предвидеть, что наша Рита — безмозглая простофиля: да ей бы в жизни не пришло в голову обследовать карманы отцовского костюма.
19
Но вернемся к тому, как проходило рождество в Мелтоне. Для Полли это оказалось все-таки чудо какое рождество: за ночь вся ее робость исчезла, и, проснувшись в пять утра, она примчалась в постель к Огастину, чтобы показать ему, что лежало у нее в чулке, и обнаружила, что любит этого нового Огастина не меньше, чем прежнего. Зато для Гилберта рождество едва ли было таким уж чудесным — для Гилберта, этого мелкого Джека Хорнера, мрачно пережевывавшего горечь своих неудач.
Дело в том, что Гилберт все свои надежды, связанные с принадлежностью к либеральной партии, возлагал на предстоящие выборы, но на этих выборах либералы потеряли в парламенте три четверти имевшихся у них ранее мест. Сам Асквит, их лидер, проиграл на выборах в Пейслл своему противнику из лейбористской партии, да и Гилберт получил свое «прочное» место в парламенте лишь большинством в 32 голоса — нечего сказать, много у него теперь надежд стать министром финансов, если либералы и придут к власти когда-нибудь!
Как же такая катастрофа могла случиться? В то рождественское утро, едва проснувшись, Гилберт стал ломать над этим голову. Ведь мы же поставили лейбористов у власти, и, значит, только мы могли их сбросить — в наших руках был козырный туз, иными словами, выбор вопроса, по которому должен произойти раскол, а что же могло быть лучше для этой цели — разве найдешь более подгнившие воротца, способные рухнуть от удара шаром лейбористов и выстоять, дав шару либералов проскочить, чем русский заем, который предложил Макдональд; к тому же это лишало консерваторов возможности начать шумную кампанию против большевиков! Достаточно было поднажать на то, что это преступное безумие — набивать золотом карманы русских, тогда как мы предлагаем положить его в карманы наших собственных английских бедняков, и… Возможно, даже не пришлось бы наносить лейбористам последнего, сокрушительного удара в пах и пугать избирателей красной опасностью — лейбористы и так сверзились бы с лестницы, а либералы, торжествуя, поднялись бы по ней.
Вместо этого лейбористов сейчас в парламенте стало в три раза больше, чем нас, а консерваторов — в десять раз больше… А получилось так потому, что судьба выхватила туз из наших рук, когда мы как раз собирались выложить его на стол: лейбористы преждевременно потерпели провал во время бури в стакане воды по поводу ареста, а затем освобождения коммуниста Кэмпбелла… Таким образом, раскол произошел преждевременно, и дебаты вокруг предоставления русским займа, которые должны были бы все решить, так и не состоялись; в руках у нас этот заем остался заготовкой, успевшей уже остыть ко времени предвыборных выступлений, тогда как она должна была бы докрасна раскалиться в горниле парламента.
Вылезая из постели, Гилберт невольно снова подумал о поистине ослиной глупости, которую проявил Макдональд во всей этой истории с Кэмпбеллом: сначала человека обвинили в подстрекательстве к мятежу, потом обвинение это сняли самым непостижимым образом, так что консерваторам, право, не оставалось ничего другого, как поставить вопрос о доверии правительству… Но тут Гилберту пришла в голову столь странная мысль, что он даже порезался бритвой: «А если бы Кэмпбелла не существовало, не изобрел бы его Рамсей?» Короче говоря, не было ли все это дьявольски хитро задумано, чтобы сорвать дебаты по поводу русского займа? Избежать виселицы, перерезав самому себе горло в ночь перед казнью, а именно: вынудив консерваторов внести предложение, на котором они вовсе не собирались настаивать? В таком случае… Значит, и это возмущение, типичное для Рамсея Макдональда и вынудившее парламент проголосовать в последнюю минуту так, как он того хотел… Значит, и оно было наигранным!
Прикладывая к порезанной щеке кровоостанавливающее средство, Гилберт поспешил спуститься к завтраку; ему хотелось до появления Огастина и Энтони проверить на Мэри свою идею насчет Макиавелли — Макдональда: ведь если это так (говорил он, разбивая яйцо), значит, все делалось по подлому, неэтичному расчету, а это в глазах людей принципиальных должно навеки заклеймить Рамсея и поставить его вне игры. Мэри пожала плечами. Она, безусловно, считала обсуждение в палате общин дела Кэмпбелла театрализованным представлением немного в стиле «Алисы в Стране чудес» даже по мерилам старейшего парламента, каким является английский, а это кое о чем да говорит! Ведь сторонники правительства проголосовали за вотум недоверия, в то время как две другие партии в панике изменили свое решение и дружно проголосовали против — собственно, они бы сорвали решение правительства покончить самоубийством простым большинством голосов, если бы поправка Саймона не дала правительству возможности вторично поставить вопрос о своей смерти… Но было ли дело Кэмпбелла действительно состряпано Рамсеем, как предполагает Гилберт, в этом Мэри сомневалась. Наверное, и сам Рамсей не мог бы ответить на этот вопрос, потому что (как частенько говорил Джереми, и потому это назвали «Законом Джереми»): «Главный талант государственного деятеля-идеалиста состоит в том, что честная правая рука его, по счастью, не знает, что подсознательно затевает бесчестная левая». Короче говоря, в политике столь же часты неосознанные мотивы и побуждения, как и в поэзии…
Тем временем Гилберт заговорил о других проблемах, связанных с выборами: о печальном положении дел с «воссоединением» партии, когда обе стороны наносили друг другу такие раны, что начиналась гангрена, всякий раз как Ллойд Джордж и партийная машина вступали в контакт; о выключении из кампании либерального Уэльса — так и кажется, что Ллойд Джордж расставил по всему краю доски с надписью «Вход воспрещен»; и о замке на капиталах Коротышки, перекрывшем столь важный для партии приток средств.
Мэри что-то сказала… Да, конечно, согласился Гилберт, важны не те места, которые мы не могли не потерять из-за невыполнения обязательств, а те места, за которые мы дрались и которых не сумели получить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Путь лидера усеян терниями. Как только этот рассказ облетел двор, все забыли про чулки с рождественскими подарками и имя Норы было вываляно в грязи. Она должна была предвидеть, что наша Рита — безмозглая простофиля: да ей бы в жизни не пришло в голову обследовать карманы отцовского костюма.
19
Но вернемся к тому, как проходило рождество в Мелтоне. Для Полли это оказалось все-таки чудо какое рождество: за ночь вся ее робость исчезла, и, проснувшись в пять утра, она примчалась в постель к Огастину, чтобы показать ему, что лежало у нее в чулке, и обнаружила, что любит этого нового Огастина не меньше, чем прежнего. Зато для Гилберта рождество едва ли было таким уж чудесным — для Гилберта, этого мелкого Джека Хорнера, мрачно пережевывавшего горечь своих неудач.
Дело в том, что Гилберт все свои надежды, связанные с принадлежностью к либеральной партии, возлагал на предстоящие выборы, но на этих выборах либералы потеряли в парламенте три четверти имевшихся у них ранее мест. Сам Асквит, их лидер, проиграл на выборах в Пейслл своему противнику из лейбористской партии, да и Гилберт получил свое «прочное» место в парламенте лишь большинством в 32 голоса — нечего сказать, много у него теперь надежд стать министром финансов, если либералы и придут к власти когда-нибудь!
Как же такая катастрофа могла случиться? В то рождественское утро, едва проснувшись, Гилберт стал ломать над этим голову. Ведь мы же поставили лейбористов у власти, и, значит, только мы могли их сбросить — в наших руках был козырный туз, иными словами, выбор вопроса, по которому должен произойти раскол, а что же могло быть лучше для этой цели — разве найдешь более подгнившие воротца, способные рухнуть от удара шаром лейбористов и выстоять, дав шару либералов проскочить, чем русский заем, который предложил Макдональд; к тому же это лишало консерваторов возможности начать шумную кампанию против большевиков! Достаточно было поднажать на то, что это преступное безумие — набивать золотом карманы русских, тогда как мы предлагаем положить его в карманы наших собственных английских бедняков, и… Возможно, даже не пришлось бы наносить лейбористам последнего, сокрушительного удара в пах и пугать избирателей красной опасностью — лейбористы и так сверзились бы с лестницы, а либералы, торжествуя, поднялись бы по ней.
Вместо этого лейбористов сейчас в парламенте стало в три раза больше, чем нас, а консерваторов — в десять раз больше… А получилось так потому, что судьба выхватила туз из наших рук, когда мы как раз собирались выложить его на стол: лейбористы преждевременно потерпели провал во время бури в стакане воды по поводу ареста, а затем освобождения коммуниста Кэмпбелла… Таким образом, раскол произошел преждевременно, и дебаты вокруг предоставления русским займа, которые должны были бы все решить, так и не состоялись; в руках у нас этот заем остался заготовкой, успевшей уже остыть ко времени предвыборных выступлений, тогда как она должна была бы докрасна раскалиться в горниле парламента.
Вылезая из постели, Гилберт невольно снова подумал о поистине ослиной глупости, которую проявил Макдональд во всей этой истории с Кэмпбеллом: сначала человека обвинили в подстрекательстве к мятежу, потом обвинение это сняли самым непостижимым образом, так что консерваторам, право, не оставалось ничего другого, как поставить вопрос о доверии правительству… Но тут Гилберту пришла в голову столь странная мысль, что он даже порезался бритвой: «А если бы Кэмпбелла не существовало, не изобрел бы его Рамсей?» Короче говоря, не было ли все это дьявольски хитро задумано, чтобы сорвать дебаты по поводу русского займа? Избежать виселицы, перерезав самому себе горло в ночь перед казнью, а именно: вынудив консерваторов внести предложение, на котором они вовсе не собирались настаивать? В таком случае… Значит, и это возмущение, типичное для Рамсея Макдональда и вынудившее парламент проголосовать в последнюю минуту так, как он того хотел… Значит, и оно было наигранным!
Прикладывая к порезанной щеке кровоостанавливающее средство, Гилберт поспешил спуститься к завтраку; ему хотелось до появления Огастина и Энтони проверить на Мэри свою идею насчет Макиавелли — Макдональда: ведь если это так (говорил он, разбивая яйцо), значит, все делалось по подлому, неэтичному расчету, а это в глазах людей принципиальных должно навеки заклеймить Рамсея и поставить его вне игры. Мэри пожала плечами. Она, безусловно, считала обсуждение в палате общин дела Кэмпбелла театрализованным представлением немного в стиле «Алисы в Стране чудес» даже по мерилам старейшего парламента, каким является английский, а это кое о чем да говорит! Ведь сторонники правительства проголосовали за вотум недоверия, в то время как две другие партии в панике изменили свое решение и дружно проголосовали против — собственно, они бы сорвали решение правительства покончить самоубийством простым большинством голосов, если бы поправка Саймона не дала правительству возможности вторично поставить вопрос о своей смерти… Но было ли дело Кэмпбелла действительно состряпано Рамсеем, как предполагает Гилберт, в этом Мэри сомневалась. Наверное, и сам Рамсей не мог бы ответить на этот вопрос, потому что (как частенько говорил Джереми, и потому это назвали «Законом Джереми»): «Главный талант государственного деятеля-идеалиста состоит в том, что честная правая рука его, по счастью, не знает, что подсознательно затевает бесчестная левая». Короче говоря, в политике столь же часты неосознанные мотивы и побуждения, как и в поэзии…
Тем временем Гилберт заговорил о других проблемах, связанных с выборами: о печальном положении дел с «воссоединением» партии, когда обе стороны наносили друг другу такие раны, что начиналась гангрена, всякий раз как Ллойд Джордж и партийная машина вступали в контакт; о выключении из кампании либерального Уэльса — так и кажется, что Ллойд Джордж расставил по всему краю доски с надписью «Вход воспрещен»; и о замке на капиталах Коротышки, перекрывшем столь важный для партии приток средств.
Мэри что-то сказала… Да, конечно, согласился Гилберт, важны не те места, которые мы не могли не потерять из-за невыполнения обязательств, а те места, за которые мы дрались и которых не сумели получить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105