Таким тоном ее консервативная мать возражала, когда прогрессивная Энни набрасывалась на нее за ругань в адрес «этих убийц из ИРА» или за ворчание, что «детям нужен отец». Сегодня Энни видела в тогдашних высказываниях матери лишь не требующую возражений банальность, но в экзотическом политическом климате начала 80-х те же слова казались подстрекательскими фашистскими лозунгами.
– Вы уверены, что верно выбрали специальность?
– А разве нет?
– Я обратилась к вам именно потому, что не желаю довольствоваться своим несчастным, постылым, скучным партнерством. Я хочу большего. А вы меня считаете плаксой-капризулей. Скоро вы, пожалуй, каждого пациента станете считать плаксой.
Малкольм сосредоточенно изучал ковер под ногами, вероятно таивший решение проблемы его отношений с пациентами.
– Н-ну, – протянул он нерешительно, – я в этом не уверен.
– Что ж тогда? Если не это?
– Вы сказали, что не желаете довольствоваться… не желаете быть довольной своей жизнью.
– Да. Такой жизнью. Годной для помойки. – Она выговаривала слова так, будто он глухой. Что, скорее всего, и имело место в действительности. Она тут же отвлеклась, пытаясь решить для себя, не глухота ли является причиной неуспешности их взаимоотношений пациента и врача. – Важен контекст.
– Но люди, которые довольны, вовсе не считают свою жизнь годной только для помойки.
Энни открыла рот, чтобы выплюнуть язвительную шуточку, всегда готовую сорваться с языка, когда Малкольм изрекал свои сентенции, но с удивлением обнаружила, что во рту пусто. В чем дело? Неужто он прав и довольство жизнью весит больше, чем сама жизнь? Впервые она задумалась над фразой, услышанной от Малкольма.
Дункана она о своих еженедельных визитах к Малкольму не оповещала. Он полагал, что Энни ходит в тренажерный зал или по магазинам. Собственно, узнай он о ее визитах к Малкольму, ничего трагического не произошло бы. Еще один повод для гордости, деталь, поднимающая их в собственном мнении, отличающая от прочих жителей городка. Хотя сам-то он в психологических баталиях Энни участия не принимал. Уже поэтому она держала свои походы в секрете. Другая причина состояла в том, что единственная проблема, погнавшая ее к Малкольму, – сам Дункан. Поначалу он об этом узнать не захотел, зато потом сунул бы нос и во все остальное, чего, разумеется, Энни хотелось бы избежать. Поэтому она прихватывала с собой спортивные и купальные принадлежности, а на обратном пути покупала в социальной лавке дешевую книжку, пару туфель или продукты, и Малкольм оставался ее маленькой тайной. На этот раз, выйдя от Малкольма и направляясь обратно в город, она чувствовала себя непривычно. Ничего не нужно покупать, чтобы не выдать Дункану, что она рассказывает чужому человеку, насколько он, Дункан, ее разочаровал. Странно возвращаться домой с пустыми руками. Странно, чуть рискованно и чуть печально, что поделаешь. Такая маленькая ложь напоминает, что есть к кому возвращаться домой. Однако, зайдя в свой отныне пустой дом, она застала там Дункана. Он сидел за столом, дожидаясь ее возвращения.
– Я кофе сварил. В кофейнике.
Кофейник деталь значащая, поэтому Дункан его и упомянул. Обычно он не желал возиться с настоящим кофе и утверждал, что его вполне удовлетворяет растворимый. Кофейник выполнял функцию покаянного жеста.
– Вот спасибо-то.
– Ну ладно тебе…
– Какая мне разница, что за кофе ты пьешь.
– Если б я не переспал с другой женщиной, ты бы обрадовалась.
– Если б ты не переспал, то лакал бы свои растворимые помои.
Дункан промолчал, запив ее замечание глотком из своей кружки.
– Впрочем, что ж, этот, конечно, лучше.
Энни подумала, сколько еще всяческих мелких жестов, бытовых уступок предстояло бы Дункану для восстановления их отношений и продления их до конца жизни. Тысячу? И только после этого он мог бы приступить к работе над собой, которая она действительно ждала от него.
– Чего тебе здесь надо?
– Ну… Я ведь пока еще живу здесь, разве нет?
– Это ты мне скажи.
– Ты думаешь, можно так запросто решить, живешь ты с кем-то или не живешь? Это ведь куда более широкий вопрос.
– А ты хочешь здесь жить?
– Не знаю. Похоже, что я здорово запутался.
– Запутался, согласна. Только имей в виду, я за тебя бороться не собираюсь. Ты не из тех, за кого стоит бороться. Ты – путь наименьшего сопротивления, легкий выбор. Есть – ладно, нет – может быть, и к лучшему.
– Хорошо, пусть. Спасибо за откровенность.
Энни пожала плечами, и ее безразличный жест, наглядно демонстрирующий отношение к Дункану, доставил ей самой удовольствие.
– Ты хочешь сказать, что для меня есть обратный путь? Если бы я захотел?
– При такой формулировке вопроса – нет.
Совершенно ясно, что ночь с пятницы на субботу Дункан провел не в лучшей обстановке. Энни хотелось наброситься на него с расспросами, но, несмотря на злость, она сдержалась, полагая этот позыв нездоровым. Легко, однако, вообразить замешательство той, другой женщины при неожиданном появлении Дункана на пороге ее дома – если он направился к ней, конечно. Интуицией и дипломатическим талантом он никогда не блистал, шарм и лоск отсутствовали даже в первой фазе их знакомства. Плюс пятнадцать лет полнейшей стагнации… Та бедная женщина, разумеется, одинока, ибо вряд ли кто-то прибудет в Гулнесс откуда бы то ни было, не волоча за собой длинного хвоста жизненных неудач. Однако особу, способную принять этакого Дункана в дом в одиннадцать ночи с пятницы на субботу, следовало бы считать недееспособной даже под медицинским присмотром. Энни представила, как Дункан ерзает на диване в течение всей бессонной ночи.
– Так что мне теперь делать?
Риторический вопрос. Это он к Энни обращается за советом!
– Найти себе пристанище, желательно этим же утром. А там, как говорится, видно будет.
– А как же моя…
– Надо было заранее все обдумать.
– Значит, мне сейчас подняться наверх и…
– И сделать то, что должен. Я выйду часа на два.
Позже она гадала, чем бы он закончил вопрос. А как же – что? Если бы ее силком приволокли в букмекерскую контору и заставили поспорить, без чего Дункан и дня прожить не сможет, она поставила бы на коллекцию бутлегов Такера Кроу.
Пока Дункан собирал вещи, Энни отправилась в музей. Она сказала себе – буквально, негромко бормоча слова, – что надо разобрать почту, но даже Малкольм смог бы понять, если бы имел всю необходимую информацию, что интересует ее прежде всего, нет ли чего от Такера. Эта был ее «служебный роман» – с мужчиной с другого континента, которого она никогда не встречала и с которым вряд ли когда-либо встретится.
Музей в субботу открывался в два, с утра там никого не было, и первые минуты обещанного Дункану отсутствия она провела, бродя вокруг того, что несколько претенциозно называлось «постоянной экспозицией».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Вы уверены, что верно выбрали специальность?
– А разве нет?
– Я обратилась к вам именно потому, что не желаю довольствоваться своим несчастным, постылым, скучным партнерством. Я хочу большего. А вы меня считаете плаксой-капризулей. Скоро вы, пожалуй, каждого пациента станете считать плаксой.
Малкольм сосредоточенно изучал ковер под ногами, вероятно таивший решение проблемы его отношений с пациентами.
– Н-ну, – протянул он нерешительно, – я в этом не уверен.
– Что ж тогда? Если не это?
– Вы сказали, что не желаете довольствоваться… не желаете быть довольной своей жизнью.
– Да. Такой жизнью. Годной для помойки. – Она выговаривала слова так, будто он глухой. Что, скорее всего, и имело место в действительности. Она тут же отвлеклась, пытаясь решить для себя, не глухота ли является причиной неуспешности их взаимоотношений пациента и врача. – Важен контекст.
– Но люди, которые довольны, вовсе не считают свою жизнь годной только для помойки.
Энни открыла рот, чтобы выплюнуть язвительную шуточку, всегда готовую сорваться с языка, когда Малкольм изрекал свои сентенции, но с удивлением обнаружила, что во рту пусто. В чем дело? Неужто он прав и довольство жизнью весит больше, чем сама жизнь? Впервые она задумалась над фразой, услышанной от Малкольма.
Дункана она о своих еженедельных визитах к Малкольму не оповещала. Он полагал, что Энни ходит в тренажерный зал или по магазинам. Собственно, узнай он о ее визитах к Малкольму, ничего трагического не произошло бы. Еще один повод для гордости, деталь, поднимающая их в собственном мнении, отличающая от прочих жителей городка. Хотя сам-то он в психологических баталиях Энни участия не принимал. Уже поэтому она держала свои походы в секрете. Другая причина состояла в том, что единственная проблема, погнавшая ее к Малкольму, – сам Дункан. Поначалу он об этом узнать не захотел, зато потом сунул бы нос и во все остальное, чего, разумеется, Энни хотелось бы избежать. Поэтому она прихватывала с собой спортивные и купальные принадлежности, а на обратном пути покупала в социальной лавке дешевую книжку, пару туфель или продукты, и Малкольм оставался ее маленькой тайной. На этот раз, выйдя от Малкольма и направляясь обратно в город, она чувствовала себя непривычно. Ничего не нужно покупать, чтобы не выдать Дункану, что она рассказывает чужому человеку, насколько он, Дункан, ее разочаровал. Странно возвращаться домой с пустыми руками. Странно, чуть рискованно и чуть печально, что поделаешь. Такая маленькая ложь напоминает, что есть к кому возвращаться домой. Однако, зайдя в свой отныне пустой дом, она застала там Дункана. Он сидел за столом, дожидаясь ее возвращения.
– Я кофе сварил. В кофейнике.
Кофейник деталь значащая, поэтому Дункан его и упомянул. Обычно он не желал возиться с настоящим кофе и утверждал, что его вполне удовлетворяет растворимый. Кофейник выполнял функцию покаянного жеста.
– Вот спасибо-то.
– Ну ладно тебе…
– Какая мне разница, что за кофе ты пьешь.
– Если б я не переспал с другой женщиной, ты бы обрадовалась.
– Если б ты не переспал, то лакал бы свои растворимые помои.
Дункан промолчал, запив ее замечание глотком из своей кружки.
– Впрочем, что ж, этот, конечно, лучше.
Энни подумала, сколько еще всяческих мелких жестов, бытовых уступок предстояло бы Дункану для восстановления их отношений и продления их до конца жизни. Тысячу? И только после этого он мог бы приступить к работе над собой, которая она действительно ждала от него.
– Чего тебе здесь надо?
– Ну… Я ведь пока еще живу здесь, разве нет?
– Это ты мне скажи.
– Ты думаешь, можно так запросто решить, живешь ты с кем-то или не живешь? Это ведь куда более широкий вопрос.
– А ты хочешь здесь жить?
– Не знаю. Похоже, что я здорово запутался.
– Запутался, согласна. Только имей в виду, я за тебя бороться не собираюсь. Ты не из тех, за кого стоит бороться. Ты – путь наименьшего сопротивления, легкий выбор. Есть – ладно, нет – может быть, и к лучшему.
– Хорошо, пусть. Спасибо за откровенность.
Энни пожала плечами, и ее безразличный жест, наглядно демонстрирующий отношение к Дункану, доставил ей самой удовольствие.
– Ты хочешь сказать, что для меня есть обратный путь? Если бы я захотел?
– При такой формулировке вопроса – нет.
Совершенно ясно, что ночь с пятницы на субботу Дункан провел не в лучшей обстановке. Энни хотелось наброситься на него с расспросами, но, несмотря на злость, она сдержалась, полагая этот позыв нездоровым. Легко, однако, вообразить замешательство той, другой женщины при неожиданном появлении Дункана на пороге ее дома – если он направился к ней, конечно. Интуицией и дипломатическим талантом он никогда не блистал, шарм и лоск отсутствовали даже в первой фазе их знакомства. Плюс пятнадцать лет полнейшей стагнации… Та бедная женщина, разумеется, одинока, ибо вряд ли кто-то прибудет в Гулнесс откуда бы то ни было, не волоча за собой длинного хвоста жизненных неудач. Однако особу, способную принять этакого Дункана в дом в одиннадцать ночи с пятницы на субботу, следовало бы считать недееспособной даже под медицинским присмотром. Энни представила, как Дункан ерзает на диване в течение всей бессонной ночи.
– Так что мне теперь делать?
Риторический вопрос. Это он к Энни обращается за советом!
– Найти себе пристанище, желательно этим же утром. А там, как говорится, видно будет.
– А как же моя…
– Надо было заранее все обдумать.
– Значит, мне сейчас подняться наверх и…
– И сделать то, что должен. Я выйду часа на два.
Позже она гадала, чем бы он закончил вопрос. А как же – что? Если бы ее силком приволокли в букмекерскую контору и заставили поспорить, без чего Дункан и дня прожить не сможет, она поставила бы на коллекцию бутлегов Такера Кроу.
Пока Дункан собирал вещи, Энни отправилась в музей. Она сказала себе – буквально, негромко бормоча слова, – что надо разобрать почту, но даже Малкольм смог бы понять, если бы имел всю необходимую информацию, что интересует ее прежде всего, нет ли чего от Такера. Эта был ее «служебный роман» – с мужчиной с другого континента, которого она никогда не встречала и с которым вряд ли когда-либо встретится.
Музей в субботу открывался в два, с утра там никого не было, и первые минуты обещанного Дункану отсутствия она провела, бродя вокруг того, что несколько претенциозно называлось «постоянной экспозицией».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71