Обнаружил, что никогда не видел его.
Я знал, что отец долго занимался расследованием, делал какие-то съемки в Швеции и часами просиживал в архивах Шведского телевидения.
Шведский премьер-министр Улоф Пальме был застрелен в восемьдесят шестом году, когда он выходил после сеанса из кинотеатра «Гранд» на Свеавеген в Стокгольме. Расследование убийства премьер-министра так и не привело к вынесению приговора.
Последний документальный фильм отца начинался этими двумя фразами.
Фильм был смонтирован из архивных пленок, текстов и интервью.
В начале фильма руководитель следствия Ингемар Крюселль говорит об «избыточной информации» и о лабиринте теорий и дезинформации в деле Пальме.
Отцовский фильм тоже полон сбивающих с толку сведений о различных следах, подозрениях, догадках.
Возможно, фильм показывает, как следствие захлебнулось в собственных материалах. Спрашивает, неужели руководство следствия было так занято рассмотрением полученной информации, что начало изучать дело Кристера Петтерссона лишь много времени спустя.
Петтерссона опознала жена Пальме, он был поразительно похож на словесный портрет преступника.
Петтерссон был сторонником насильственных действий и известным ненавистником Улофа Пальме.
Неужели все так просто?
«Незаурядный государственный деятель требует незаурядного убийцы» – говорилось в одном сообщении, поступившем в полицию Стокгольма.
Но Петтерссон был самый заурядный человек. Пальме же был олицетворением современной социал-демократии. Петтерссон был всего-навсего жалким бузотером. Он был так ничтожен, что только его незначительность могла служить вызовом для Пальме.
П и П.
Одно легко заменяется другим.
Дурак может заменить короля, сын может заменить отца.
Малое может заменить большое.
Несправедливость может заменить справедливость.
Негодяй может заменить героя.
П и П.
Я больше того, кем мне не дано стать.
Моя малость сделает меня великим.
Это гениально.
Я стреляю, значит, я уже нечто другое.
Гениально.
Амфетамин унаследует землю.
В конце фильма показано короткое интервью с Петтерссоном, главным подозреваемым, долго содержавшимся под стражей, маргиналом, наркоманом, преступником. Бестолковым, одержимым злобой, жалким и, наконец, отпущенным на свободу.
Петтерссон занимал место в самом низу социал-демократии, которую венчал Пальме. Ночной клуб «Бык» был его единственным алиби.
В интервью Петтерссон говорит о своей невиновности, говорит о том, как он восхищался Улофом Пальме. Социал-демократом, дипломатом, филантропом.
Полиция сочла это игрой со стороны Петтерссона. Так называемой антипозицией, которая должна была снять с него подозрения.
Но, увидев отцовский фильм, я подумал, что Кристер Петтерссон говорил правду.
Он восхищался Улофом Пальме.
Даже если Ингемар Крюселль прав в своих подозрениях в отношении Кристера Петтерссона, восхищение Петтерссона могло быть искренним.
Убийство Улофа Пальме сделало Петтерссона чем-то большим, нежели просто сумасшедшим преступником. Отец нации стал для Петтерссона объектом ненависти после встречи последнего с Ларсом Тингстрёмом, террористом и ненавистником Пальме, после которой Петтерссон начал работать на Тингстрёма, в начале восьмидесятых годов он был телохранителем Тингстрёма.
После гибели Пальме Петтерссон обратил эту ненависть в великую преданность. Сначала чтобы подчеркнуть свою невиновность. Но она переросла в искреннее восхищение Пальме. Откуда оно появилось? Петтерссона не арестовали на месте преступления. Он носит в себе невыносимую тайну.
Убийца восхищается своей жертвой.
Петтерссон преобразил Пальме.
Пальме преобразил Петтерссона.
Петтерссон первым явился на место убийства на другой день утром, чтобы расписаться в книге соболезнований, выставленной на Свеавеген. В своей квартире в Ротебру Кристер вставил портрет Пальме в рамку и зажег перед ним свечу. Позже он всегда говорил о премьер-министре с большим уважением и преклонением. Как будто Пальме был его близким знакомым.
Может ли убийство заменить ненависть преданностью?
Может ли малое стать большим?
Почему это так занимало отца?
Почему этот фильм прокручивается в моих мыслях даже во сне?
13
Я проснулся оттого, что внизу звонил телефон. В звонке звучало скрытое предостережение, и, еще не совсем проснувшись, я сразу подумал, что с мамой что-то случилось. Однако вместо того, чтобы встать, спуститься вниз и снять трубку, я лежал неподвижно и прислушивался к звонкам телефона. После работы в подвале руки меня не слушались. Снова начала дергаться та мышца в плече, я видел, как она сокращается под кожей.
Звонки прекратились.
Я представил себе мамино лицо на больничной койке.
Вялое. Мертвое. Без кровинки. Приоткрытый рот, в углу рта виден кончик языка. На нем был пузырек. Овальный. Я смотрел в потолок и думал о ее языке. Он был в маленьких неровностях, точках. И разного цвета. Самый кончик был светло-розовый, но дальше, за пузырьком, кожа языка была молочно-белая и нежная.
Я встал и спустился вниз, не одеваясь. Ступени были холодные. Я набрал номер больницы. Стоял и слушал далекое гудение на другом конце провода. Может, это гудит какой-нибудь аппарат, подумал я, респиратор?
Голос на другом конце провода назвал свое имя.
Я кашлянул и назвал фамилию мамы. Сказал, что я ее сын. Я только хотел… хотел узнать, как она себя чувствует.
В трубке замолчали. Снова послышалось гудение.
– Сейчас, – сказала сестра. – Одну минутку.
Сердце билось у меня в горле, голова кружилась, я думал, что будет со мной, если мне сейчас сообщат страшную новость. Упаду ли я со стула и, лежа на полу с закрытыми глазами, буду слушать доносящийся из трубки голос: алло… алло? Или проявлю сдержанность? Буду спокойным. Грустным, но сдержанным. Бледным, но владеющим собой.
Неожиданно трубка ожила:
– Ей лучше. Гораздо лучше. Я только что говорила с врачом. Он сказал, что она может вернуться домой. Еще до обеда.
Я молчал.
– Алло, вы слушаете?
– Да-да.
– Ей лучше и…
– Я понял. Большое спасибо.
Я взял такси и поехал в больницу. Мама уже ждала меня в коридоре, ей хотелось вернуться домой как можно скорее.
Мы долго стояли обнявшись в этом больничном коридоре, по которому сновали люди, она прижимала мое лицо к своему воротнику. От ее непричесанных волос пахло больницей и лекарствами.
– Я сегодня проснулся рано… – пробормотал я.
Она все еще прижимала мою голову к своему воротнику.
– И что?
– Лежал и думал… я испугался, что ты умерла.
Она отпустила меня и засмеялась.
– Тебе это приснилось?
– Нет.
– Тебе всегда снились страшные сны. Не обращай на них внимания. Сколько раз я тебе это говорила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48