– Да, все это наводит на грустные размышления, – говорит Морковка, вытряхивая из пакета последнюю изюминку. – На моей памяти счастливо жила только одна пара. Я тогда была еще девчонкой. Он был паромщиком, тогда ему было, должно быть, лет семьдесят, не меньше. На пароме он находился всегда – в шторм, в снегопад, на Рождество. Был он урод уродом, да и жена была ему под стать: лицо у нее было такое, как будто по нему стадо слонов прошло. Они прожили всю жизнь счастливо, потому что уродливее их не было никого. Они были удручающе бедны и невыразимо счастливы. Никто ни разу не видел, чтобы они ссорились или болели. Соседи только о них и судачили: у нее были большие усы, и он говорил, что счастлив с ней, ибо любит в постели жевать ее усы. Все завидовали их счастью.
Когда Роза укладывается в постель и кладет на меня руки, я, естественно, не могу не рассказать ей историю, которая называется...
Жеватели усов и их живописцы
– Он любит жевать их в постели, – сказала натурщица. Лукас кивнул.
Моим коллекционером был художник, собиратель древностей. На древности, впрочем, средств ему не хватало, но трудился он в поте лица. Он любил белый цвет и покупал – задешево – много белой краски. Манера Лукаса не вполне соответствовала венецианской моде 1440 года – тогда предпочтение отдавалось традиционному стилю; вот в Тере его бы носили на руках, наверняка понравились бы его картины и одному египетскому коллекционеру, но тот скончался за две тысячи лет до рождения Лукаса. Теперь-то белая краска в чести. Вот почему говорят, что главное – это родиться в нужное время. Отец Лукаса был пивоваром; человек приземленный, он проработал всю жизнь и никогда не жаловался на судьбу. На то, чтобы научиться зарабатывать на жизнь живописью, он дал Лукасу пять лет.
Однажды, спустя четыре года одиннадцать месяцев, когда Лукас, прибегнув к помощи полногрудой натурщицы (усы не представляли тогда для него никакого интереса), писал картину «Сотворение мира», пришло письмо от его отца, в котором тот требовал, чтобы сын немедленно вернулся домой.
Лукас написал несколько хороших картин (я знаю, что говорю), однако продать их ему не удавалось: никто ему ничего не заказывал – те же фрески, которые он написал бесплатно, безжалостно стирались. И тем не менее в век, когда люди полагали, что нет такой науки, такого навыка, которым бы нельзя было овладеть, Лукас своего добился: ему не удалось разбогатеть, зато удалось расквитаться со своими хулителями.
Аббат монастыря, отказавшийся принять от него в дар картину «Благовещение», умер в страшных муках после того, как Лукас смазал соски его любимой проститутки цианистым калием.
Другого аббата, который раскритиковал его картину «Христос, идущий по водам», Лукас вывез на лодке в Адриатическое море и сбросил в воду.
– И каким же кажется тебе море теперь? Не слишком ли белым? А может, оно такое белое потому, что ты тонешь?
– Да, да, нет, – пролепетал аббат, хотя вряд ли море могло быть белым в первом часу ночи.
– В таком случае расскажи мне, какой белый цвет ты видишь. И не отвечай, не подумав, – ведь я испытываю тебя.
– Замечательный белый цвет, точно такой же, какой был у тебя на картине, которую я (буль-буль-буль) не понял, потому что очень давно не был на море и не смог оценить его истинной красоты.
– Я рад, что ты со мной согласен, – сказал Лукас. – Я знал, что ты не безнадежен. – С этими словами он налег на весла и поплыл к берегу. Его хулитель попытался было последовать за ним, однако когда у тебя руки связаны за спиной толстой, намокшей в воде веревкой, держаться на воде нелегко.
– Ты не бросишь меня! – вскричал аббат. – Ты же сам священник!
– Да, ты прав, это очень нехорошо с моей стороны, – отвечал Лукас, – но если ты внимательно читал отцов Церкви, то не можешь не знать, что Господь милостив, а потому за несколько мгновений до того, как умереть, я мужественно во всем покаюсь и грехи мне отпустятся. Обещаю, что навещу вместо тебя твою любимую проститутку.
Однако финансовая сторона дела не могла Лукаса не беспокоить. И вот в один прекрасный день, бережно прижимая к груди меня и эту никчемную Горгонскую вазу, Лукас поднялся на борт корабля. Затем он исчез и вскоре вернулся с двумя бандитами, которые несли нечто завернутое в одеяло. Сверток спустили в трюм, где стояла такая вонь, что даже бандитам стало не по себе. Завернутый в одеяло не оказывал особого сопротивления, ибо был усыплен. Когда же он пришел в себя, то сразу же принялся истошно кричать. Лукас спустился в трюм.
– Как самочувствие? Дохлые крысы тебя, надеюсь, не смущают?
– Немедленно меня отпусти. Я мог бы тебя казнить, если б захотел.
– Верно, мог бы, но не забывай: ты находишься в трюме корабля, который в данный момент поднимает паруса, и твоя судьба решительно никого не волнует. Я хотел бы задать тебе вот какой вопрос: ты по-прежнему считаешь, что моя картина «Сонм ангелов» – сущий вздор?
– Да. – Пленник был не робкого десятка.
– Стало быть, ты нисколько не жалеешь, что уронил меня в глазах дожа и погубил мою карьеру?
– Нет.
– Понятно. Тебя не устраивает моя техника письма?
– Да. Именно так. – Рядом с ним, оскалившись, лежала дохлая крыса.
– Что ж, каждый имеет право на свою точку зрения. Равно как и на мученическую смерть в трюме корабля. Между прочим, у меня с собой та самая картина, о которой шла речь. А также холст и краски. Считается, что люди могут прожить без еды несколько недель. Однако я не столь безжалостен, как кажется. Если ты сделаешь безупречную копию с моей картины, что не составит большого труда, раз мастер я никудышный, то сможешь подняться из трюма на палубу и вместе с нами дышать свежим воздухом и есть досыта. Если будешь питаться крысами, то какое-то время продержишься. Впрочем, еще неизвестно, кто кого съест – ты их или они тебя.
– Где капитан?
– У него другие заботы.
– Но ведь здесь кромешный мрак!
– Ну... да.
Первый день он упрямился, но потом, увидев, что матросы спускаются в трюм только для того, чтобы над ним посмеяться, взялся за работу. Когда мы приближались к Гибралтару, копия была почти готова. Впрочем, к этому времени про него уже все забыли. Капитан собрал команду.
– Вы думаете, что мы идем в Бордо сбыть пряности? Ничего подобного. Мы запасаемся провизией и пресной водой и плывем в Китай.
– Как бы не так! – воскликнули в один голос взбунтовавшиеся матросы.
– А как быть с судовладельцем? – спросил один из них.
– Он ничего не узнает, – ответил капитан. – Будет вам, ребята! Подумайте лучше о славе и богатстве.
– Нет.
– Хорошо, – сказал капитан. – Кто из вас самый сильный?
Вперед вышел здоровенный, длинноволосый, похожий на гориллу матрос.
– Я, кто ж еще.
– Так ты не хочешь плыть в Китай?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61