С тех пор как я последний раз за ним наблюдала, ему удалось значительно усовершенствовать свой станок; он ввел в уретру тонкий металлический стержень, который закрепил, вогнав в одно из отверстий фиксатор. С потенцией у него проблем нет, и металлический стержень – несомненное излишество, сам он, однако, так не считает, ибо извлекает металлический наконечник в виде головы улитки и насаживает его на стержень.
Они взмывают под купол цирка. Трапеции подвешены ровно под тем углом, который необходим.
Ятаган передвигается с восхитительной легкостью, ни один мускул на его теле не напряжен, впечатление такое, будто всю свою жизнь он прожил на дереве. Такой, дай ему волю, всю Европу может перетрахать. Никки еще вполне бодра, но гибкости, упругости Ятагана недостает, пожалуй, даже ей; время уже наложило на ее тело некоторый отпечаток – партнеры, впрочем, внакладе не остаются.
Раскачиваясь, они понемногу сближаются; Никки забрасывает ноги Ятагану на плечи и, энергично и сноровисто поерзав, насаживает себя на него, после чего они начинают плавно вращаться в воздухе, словно качаются в гамаке.
В таком положении особенно не подвигаешься, однако, извиваясь, помогая себе истошными выкриками и звучными вздохами, они, несмотря ни на что, начинают стучаться во врата рая. Страдания Никки становятся все заметнее, ведь верхняя часть тела при всем ее желании не может соответствовать нижней. Целиком отдавшись удовольствию, поступающему, увы, дозированными порциями, она, разумеется, не замечает, как внизу появляется Туша.
У них нет никакой страховки, предохранительная сетка не натянута. Находятся они на высоте двадцати футов, и если упадут, то многочисленные травмы и повреждения им обеспечены.
Угнетенные постоянным безденежьем, циркачи уныло бродят внизу и на творящиеся под куполом безобразия особого внимания не обращают – то ли отгого, что такое происходит постоянно, то ли потому, что в цирке принято вести себя так, будто такое происходит постоянно.
Одна бритоголовая девица ест поп-корн и рассказывает своей подруге, что хочет навестить друга, который сидит в тюрьме на юге Франции; у нее есть машина, но такая старая, что наверняка сломается по дороге, да и денег на бензин нет. Нет у нее и водительского удостоверения, а с французской полицией, говорят, шутки плохи. Ее друг, специалист по вырезыванию бамбуковых австралийских труб, тоже поехал на юг Франции навестить свою подругу, консультанта по выпечке фисташковых тортов, которую посадили в тюрьму, потому что она поехала на юг Франции без водительского удостоверения навестить своего друга, который по глупости поехал на юг Франции без водительского удостоверения навестить подругу, дизайнера лесных шалашей, которую посадили в тюрьму за то, что у нее не оказалось водительского удостоверения, но которую, пока он до нее доехал – машина постоянно ломалась, да и на бензин не всегда хватало, – успели уже выпустить.
Входит еще одна девица, некоторое время наблюдает за «полетом под куполом цирка», потом открывает сумочку и вынимает оттуда фотоаппарат. Вспышка. Утробные звуки на мгновение смолкают, и Никки в бешенстве кричит: «Не сметь фотографировать!»
От злости и «подвешенности» она не замечает, как Туша извлекает меня из-под ветровки Никки. На Тушу никто внимания не обращает, все думают, что репетируется какой-то номер.
Мы садимся в автофургон и терпеливо ждем, Туша читает одну и ту же (тринадцатую) страницу какого-то словаря, а я думаю о том, как расстраиваются планы, как перевираются новости, какой низкой бывает высокая мораль. Я знаю притягательную силу порядка. Через час и двадцать три минуты из здания цирка вылетает раскаленная от страсти и бешенства Никки, и мы следуем за ней домой.
Туша
Мы входим – оказывается, ключи к Розиной квартире подобраны у Туши давным-давно.
Никки собирает вещи; замечает Тушу и застывает на месте. Первый раз вижу ее растерянной: в глазах неподдельный ужас, не знает, что делать, чем крыть.
– Привет, Никки.
Никки мучительно пытается оценить ситуацию. Заговорить? Попросить прощения? Выпрыгнуть из окна?
– По-моему, ты не ожидала меня увидеть.
Никки бормочет что-то невнятное. У нее дрожат колени. Наконец она обретает дар речи:
– Согласись, трудно рассчитывать на встречу с человеком, в которого я собственноручно выпустила шесть пуль.
Произносит она эти слова с некоторой задумчивостью, подобно школьнице, пытающейся сообразить, сколько времени пройдет, прежде чем двенадцать земляных червей, которые в девять вечера отправились на дискотеку в Боготе, попадут под машину. Она вовсе не притворяется равнодушной, не пытается скрыть подступающее бешенство – она просто демонстрирует образцовое безразличие.
Никки приходит к выводу, что в ближайшие несколько секунд она не умрет, а даже если – ввиду отсутствия режущих предметов – на тот свет и отправится, то сделать все равно ничего не сможет: теперь уж Туша своего не упустит.
– Шесть пуль – в грудь, – уточняет Туша, – а седьмую – в голову. – На ее лице, впрочем, следов седьмой пули не видно – о ранении свидетельствуют разве что два передних золотых зуба.
– А ты хорошо выглядишь, – делает подруге комплимент Никки. – Чаю хочешь?
Ловкий ход: проявить гостеприимство и заодно незаметно переместиться на кухню, где имеется доступ к холодному оружию. Никки обретает уверенность.
По пути на кухню она замечает, что я стою на своем законном месте.
– Так это ты ее принесла?
– Да. Я.
– Никогда б не догадалась. Непривычно видеть тебя с крылышками.
– Я пришла передать тебе послание.
– Послание?!
– Послание оттуда. Для того чтобы тебе его передать, мне пришлось умереть.
– Умереть?!
– Ты ведь убила меня. Я умерла. Шесть выстрелов в грудь и один в голову.
Никки ставит чайник.
– Прости меня, если можешь. Понимаешь, пистолет сам разрядился, вижу – ты ранена, испугалась, что ты меня на части разорвешь, и стала дальше стрелять. Когда опомнилась, обойма уже пустая была...
– Я тебя винить не могу. И потом, сама ты себя все равно уже простила. У меня и впрямь был тяжелый характер. Тебя можно понять.
– Не такой уж и тяжелый.
– В конечном счете ты поступила правильно, ведь твой поступок изменил наши жизни – и твою и мою.
– Так как же было дело? Тебя отвезли в больницу? Прости, что я не вызвала «скорую», просто решила, что тебе она уже не понадобится.
– Нет, в больницу меня не положили. Решили, что я умерла. А я взяла и передумала.
– Как это тебе удалось?
– Санитар в морге уговорил...
– Что-что?
– По-мужски... Вот видишь, даже извращенцы способны на хороший поступок. Странно, что ты ничего не слышала про мое выздоровление. Сенсация!
– Я дала деру. Бросила пистолет и дала деру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Они взмывают под купол цирка. Трапеции подвешены ровно под тем углом, который необходим.
Ятаган передвигается с восхитительной легкостью, ни один мускул на его теле не напряжен, впечатление такое, будто всю свою жизнь он прожил на дереве. Такой, дай ему волю, всю Европу может перетрахать. Никки еще вполне бодра, но гибкости, упругости Ятагана недостает, пожалуй, даже ей; время уже наложило на ее тело некоторый отпечаток – партнеры, впрочем, внакладе не остаются.
Раскачиваясь, они понемногу сближаются; Никки забрасывает ноги Ятагану на плечи и, энергично и сноровисто поерзав, насаживает себя на него, после чего они начинают плавно вращаться в воздухе, словно качаются в гамаке.
В таком положении особенно не подвигаешься, однако, извиваясь, помогая себе истошными выкриками и звучными вздохами, они, несмотря ни на что, начинают стучаться во врата рая. Страдания Никки становятся все заметнее, ведь верхняя часть тела при всем ее желании не может соответствовать нижней. Целиком отдавшись удовольствию, поступающему, увы, дозированными порциями, она, разумеется, не замечает, как внизу появляется Туша.
У них нет никакой страховки, предохранительная сетка не натянута. Находятся они на высоте двадцати футов, и если упадут, то многочисленные травмы и повреждения им обеспечены.
Угнетенные постоянным безденежьем, циркачи уныло бродят внизу и на творящиеся под куполом безобразия особого внимания не обращают – то ли отгого, что такое происходит постоянно, то ли потому, что в цирке принято вести себя так, будто такое происходит постоянно.
Одна бритоголовая девица ест поп-корн и рассказывает своей подруге, что хочет навестить друга, который сидит в тюрьме на юге Франции; у нее есть машина, но такая старая, что наверняка сломается по дороге, да и денег на бензин нет. Нет у нее и водительского удостоверения, а с французской полицией, говорят, шутки плохи. Ее друг, специалист по вырезыванию бамбуковых австралийских труб, тоже поехал на юг Франции навестить свою подругу, консультанта по выпечке фисташковых тортов, которую посадили в тюрьму, потому что она поехала на юг Франции без водительского удостоверения навестить своего друга, который по глупости поехал на юг Франции без водительского удостоверения навестить подругу, дизайнера лесных шалашей, которую посадили в тюрьму за то, что у нее не оказалось водительского удостоверения, но которую, пока он до нее доехал – машина постоянно ломалась, да и на бензин не всегда хватало, – успели уже выпустить.
Входит еще одна девица, некоторое время наблюдает за «полетом под куполом цирка», потом открывает сумочку и вынимает оттуда фотоаппарат. Вспышка. Утробные звуки на мгновение смолкают, и Никки в бешенстве кричит: «Не сметь фотографировать!»
От злости и «подвешенности» она не замечает, как Туша извлекает меня из-под ветровки Никки. На Тушу никто внимания не обращает, все думают, что репетируется какой-то номер.
Мы садимся в автофургон и терпеливо ждем, Туша читает одну и ту же (тринадцатую) страницу какого-то словаря, а я думаю о том, как расстраиваются планы, как перевираются новости, какой низкой бывает высокая мораль. Я знаю притягательную силу порядка. Через час и двадцать три минуты из здания цирка вылетает раскаленная от страсти и бешенства Никки, и мы следуем за ней домой.
Туша
Мы входим – оказывается, ключи к Розиной квартире подобраны у Туши давным-давно.
Никки собирает вещи; замечает Тушу и застывает на месте. Первый раз вижу ее растерянной: в глазах неподдельный ужас, не знает, что делать, чем крыть.
– Привет, Никки.
Никки мучительно пытается оценить ситуацию. Заговорить? Попросить прощения? Выпрыгнуть из окна?
– По-моему, ты не ожидала меня увидеть.
Никки бормочет что-то невнятное. У нее дрожат колени. Наконец она обретает дар речи:
– Согласись, трудно рассчитывать на встречу с человеком, в которого я собственноручно выпустила шесть пуль.
Произносит она эти слова с некоторой задумчивостью, подобно школьнице, пытающейся сообразить, сколько времени пройдет, прежде чем двенадцать земляных червей, которые в девять вечера отправились на дискотеку в Боготе, попадут под машину. Она вовсе не притворяется равнодушной, не пытается скрыть подступающее бешенство – она просто демонстрирует образцовое безразличие.
Никки приходит к выводу, что в ближайшие несколько секунд она не умрет, а даже если – ввиду отсутствия режущих предметов – на тот свет и отправится, то сделать все равно ничего не сможет: теперь уж Туша своего не упустит.
– Шесть пуль – в грудь, – уточняет Туша, – а седьмую – в голову. – На ее лице, впрочем, следов седьмой пули не видно – о ранении свидетельствуют разве что два передних золотых зуба.
– А ты хорошо выглядишь, – делает подруге комплимент Никки. – Чаю хочешь?
Ловкий ход: проявить гостеприимство и заодно незаметно переместиться на кухню, где имеется доступ к холодному оружию. Никки обретает уверенность.
По пути на кухню она замечает, что я стою на своем законном месте.
– Так это ты ее принесла?
– Да. Я.
– Никогда б не догадалась. Непривычно видеть тебя с крылышками.
– Я пришла передать тебе послание.
– Послание?!
– Послание оттуда. Для того чтобы тебе его передать, мне пришлось умереть.
– Умереть?!
– Ты ведь убила меня. Я умерла. Шесть выстрелов в грудь и один в голову.
Никки ставит чайник.
– Прости меня, если можешь. Понимаешь, пистолет сам разрядился, вижу – ты ранена, испугалась, что ты меня на части разорвешь, и стала дальше стрелять. Когда опомнилась, обойма уже пустая была...
– Я тебя винить не могу. И потом, сама ты себя все равно уже простила. У меня и впрямь был тяжелый характер. Тебя можно понять.
– Не такой уж и тяжелый.
– В конечном счете ты поступила правильно, ведь твой поступок изменил наши жизни – и твою и мою.
– Так как же было дело? Тебя отвезли в больницу? Прости, что я не вызвала «скорую», просто решила, что тебе она уже не понадобится.
– Нет, в больницу меня не положили. Решили, что я умерла. А я взяла и передумала.
– Как это тебе удалось?
– Санитар в морге уговорил...
– Что-что?
– По-мужски... Вот видишь, даже извращенцы способны на хороший поступок. Странно, что ты ничего не слышала про мое выздоровление. Сенсация!
– Я дала деру. Бросила пистолет и дала деру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61