А завел он этого гепарда все по той же причине – чтобы любой ценой внимание к своей особе привлечь. Иногда Смак сажал его на иглу – чтобы можно было спуститься в паб и сказать: «У моего гепарда ужасная привычка, знаете ли!» В потасовке гепард участия не принимал, пока не обнаружил вдруг, что кто-то наматывает его хвост на руку и вращает его над головой.
Тут входит врач «скорой помощи». Входит, поскальзывается на залитом кровью полу, падает, ударяется головой о дверной косяк и вырубается. Не успевает войти второй врач, как второй наркоделец наносит ему страшный удар замороженной игуаной – врача он принял за еще одного переодетого наркодельца, который пришел взять со Смака мзду; принял потому, что Смак, которого несколько раз довольно сильно избивали, пришел в себя и бросился к двери. А может, он просто решил деру дать; ему так не терпелось поскорей покинуть помещение, что он пулей вылетел за дверь и, перебегая через дорогу, угодил под автобус.
Очнулась я только через два дня, в больнице. Смотрю, передо мной медсестра, а за ней целый выводок фараонов. Сестра вручает мне приз. «Это, – говорит, – вам от сотрудников больницы. Присуждается приз каждый год самому нестандартному пациенту». Обычно награды у них удостаивался тот, кому в задний проход выдра залезет или у кого член в пылесос засосет, но, хотя сейчас еще только август был, да и с передозировкой к ним попадали многие, они сочли, что награда досталась мне по праву – уж больно им мой рассказ понравился.
И тут до меня вдруг дошло, что отсутствовала-то я целых два дня. Два самых жарких дня в году, как потом выяснилось. Вспоминаю про «тюрьму», бегу из больницы и кое-как добираюсь до дому. Смотрю: одна из «тюрем» перекочевала за это время из одного конца комнаты в другой – это Электрик пытался наружу выбраться. Бедолага отдал концы, и теперь ему предстояло уже у небесной повелительницы в ногах валяться. Что же до сотрудника муниципалитета, то этот привык без дела лежать, а потому еще дышал, хоть и находился в коматозном состоянии.
– Повезло ему.
– Ага. А может, он остался жив потому, что перед уходом к Смаку я ему выпить дала. «Ну и жарища!» – только и успел пролепетать он, прежде чем я умчалась в аэропорт. Естественно, я чувствовала себя виноватой, но, с другой стороны, кто не рискует, тот не пьет шампанское, верно? Мне всегда хотелось в Америку, и все бы обошлось, если б не брат моего Электрика, Лэл этот, – чувство юмора у него напрочь отсутствует. Стоило как-то раз двум-трем семилетним сосункам напасть на улице на Электрика, как Лэл начал в отместку все подряд полицейские машины вскрывать. Близких отношений у него с братом, насколько я знаю, не было, но ему не хотелось, чтобы ребята в пабе шептались у него за спиной: «Слыхал? Братан-то его в коробке из-под торта Богу душу отдал».
– Ты еще какое-то имя упомянула. Самогонщик, кажется?
– Лучше не спрашивай. Это уже в Америке было. Не будем о грустном.
– Тебе надо книгу написать.
– Кто ж мне поверит?
Чаепитие.
Двадцать девятое
Звонок в дверь. Никки отсутствует – качается на трапеции. Роза дома, в делах. Это Табата. Привыкнув за последнее время к самым большим неожиданностям, Роза впускает Табату с таким видом, будто ждет ее уже очень давно.
– Странно, что вы сразу же не позвонили в полицию, – говорит Роза.
– Собиралась. Что с вашей дверью? С молоком, без сахара. Спасибо.
– Как же вы выбрались из колодца?
– Пыталась вылезти, прижимаясь к стенкам спиной, упираясь ногами и подтягиваясь на локтях, но из-за слабого пресса у меня сначала ничего не выходило, однако я не пала духом, и дело постепенно пошло на лад.
– С каждым днем у вас получалось все лучше и лучше?
– Я бы этого не сказала. Больше всего от этой гимнастики пострадало мое платье. В конце концов я все же выбралась наружу, и, если б в коттедже был телефон, я, наверное, действительно прибегла бы к помощи парней в голубой форме, однако пока я добиралась до телефона-автомата, я немного успокоилась. Во-первых, я поняла, что, сидя в колодце, я сильно похудела; кроме того, мне пришло в голову, что у вас и в самом деле имелись некоторые основания меня изолировать; какой смысл в моей профессии, если я не могу оказать реальную помощь? В конечном счете вы же не виноваты, что вам захотелось меня украсть.
В ушах у Табаты агатовые серьги, они напоминают ворчливого старичка, который брюзжит, что надо бы сменить вывеску на его пивной, где пиво отвратительное, разбавленное и где все хозяина ненавидят. Табата ничего этого не знает; такое не может прийти ей в голову.
– Вас никто не искал?
– Нет. Даже обидно. Собираешься на семинар, а попадаешь на две недели на дно колодца. Возвращаешься домой – и обнаруживаешь лишь пару квитанций да несколько сообщений на автоответчике: звонившие вежливо интересуются последним номером журнала. Даже комнатные цветы вполне сносно перенесли мое отсутствие. Все сочли, что я либо уехала по делам, либо устроила себе незапланированный отпуск.
– Я законченная неудачница, – признается Роза.
– На законченную вы не тянете. Послушайте, я хочу пригласить вас на вечеринку. Мы вас пристроим. Несправедливо, что такая хорошенькая молодая женщина, как вы, и не пристроена. – Табата берет со стола банку маринованной свеклы и пытается отвернуть крышку.
– "Пристроиться", как вы выражаетесь, я могу и сама – за пять минут. Для этого достаточно выйти на улицу и остановить первого встречного самца. Вот только самец мне не нужен. Хотелось бы, чтобы это было существо на двух ногах, а не на четырех.
– Вечеринка – это именно то, что надо. Мужчинам мы скажем, что будет очень много женщин, мы пригласим как можно больше незнакомых людей. Чем больше, тем лучше.
– И почему я так устроена? – недоумевает Роза. – Почему я не могу быть просто шлюхой?
Они выпивают по второй чашке чая.
– Доверьтесь мне, – заверяет Розу Табата. – Зачем жить на этом свете, если мы не в состоянии помочь друг другу? – Она доедает ореховый торт, и Роза провожает ее до двери. Снаружи обильно мочится какой-то тип в бейсбольной кепке. Он застегивает штаны, передергивается и вынимает нож. Ограбление.
– Я вполне вас понимаю, – говорит Табата. – Но я не могу отдать вам деньги, потому что вы сделаетесь преступником и это будет на моей совести.
Кепка выхватывает у Табаты из рук сумку.
– Предупреждаю вас, – говорит Табата, – у меня прекрасная память. Если вы немедленно не вернете мне мою сумку, я опишу вас полиции во всех подробностях.
Кепка неторопливо уходит, рыгая и копаясь в сумке Табаты. На асфальт падают патрончики помады, тюбики с пудрой.
– И все это наших рук дело, – вздыхает Табата.
Зануда номер один
– Не понимаю, отчего люди хотят разбогатеть. Отчего сходят с ума из-за денег, остается для меня загадкой, – говорит Мариус, так нежно улыбаясь Розе, словно он все еще надеется, что она по-прежнему считает его своим добрым дядюшкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Тут входит врач «скорой помощи». Входит, поскальзывается на залитом кровью полу, падает, ударяется головой о дверной косяк и вырубается. Не успевает войти второй врач, как второй наркоделец наносит ему страшный удар замороженной игуаной – врача он принял за еще одного переодетого наркодельца, который пришел взять со Смака мзду; принял потому, что Смак, которого несколько раз довольно сильно избивали, пришел в себя и бросился к двери. А может, он просто решил деру дать; ему так не терпелось поскорей покинуть помещение, что он пулей вылетел за дверь и, перебегая через дорогу, угодил под автобус.
Очнулась я только через два дня, в больнице. Смотрю, передо мной медсестра, а за ней целый выводок фараонов. Сестра вручает мне приз. «Это, – говорит, – вам от сотрудников больницы. Присуждается приз каждый год самому нестандартному пациенту». Обычно награды у них удостаивался тот, кому в задний проход выдра залезет или у кого член в пылесос засосет, но, хотя сейчас еще только август был, да и с передозировкой к ним попадали многие, они сочли, что награда досталась мне по праву – уж больно им мой рассказ понравился.
И тут до меня вдруг дошло, что отсутствовала-то я целых два дня. Два самых жарких дня в году, как потом выяснилось. Вспоминаю про «тюрьму», бегу из больницы и кое-как добираюсь до дому. Смотрю: одна из «тюрем» перекочевала за это время из одного конца комнаты в другой – это Электрик пытался наружу выбраться. Бедолага отдал концы, и теперь ему предстояло уже у небесной повелительницы в ногах валяться. Что же до сотрудника муниципалитета, то этот привык без дела лежать, а потому еще дышал, хоть и находился в коматозном состоянии.
– Повезло ему.
– Ага. А может, он остался жив потому, что перед уходом к Смаку я ему выпить дала. «Ну и жарища!» – только и успел пролепетать он, прежде чем я умчалась в аэропорт. Естественно, я чувствовала себя виноватой, но, с другой стороны, кто не рискует, тот не пьет шампанское, верно? Мне всегда хотелось в Америку, и все бы обошлось, если б не брат моего Электрика, Лэл этот, – чувство юмора у него напрочь отсутствует. Стоило как-то раз двум-трем семилетним сосункам напасть на улице на Электрика, как Лэл начал в отместку все подряд полицейские машины вскрывать. Близких отношений у него с братом, насколько я знаю, не было, но ему не хотелось, чтобы ребята в пабе шептались у него за спиной: «Слыхал? Братан-то его в коробке из-под торта Богу душу отдал».
– Ты еще какое-то имя упомянула. Самогонщик, кажется?
– Лучше не спрашивай. Это уже в Америке было. Не будем о грустном.
– Тебе надо книгу написать.
– Кто ж мне поверит?
Чаепитие.
Двадцать девятое
Звонок в дверь. Никки отсутствует – качается на трапеции. Роза дома, в делах. Это Табата. Привыкнув за последнее время к самым большим неожиданностям, Роза впускает Табату с таким видом, будто ждет ее уже очень давно.
– Странно, что вы сразу же не позвонили в полицию, – говорит Роза.
– Собиралась. Что с вашей дверью? С молоком, без сахара. Спасибо.
– Как же вы выбрались из колодца?
– Пыталась вылезти, прижимаясь к стенкам спиной, упираясь ногами и подтягиваясь на локтях, но из-за слабого пресса у меня сначала ничего не выходило, однако я не пала духом, и дело постепенно пошло на лад.
– С каждым днем у вас получалось все лучше и лучше?
– Я бы этого не сказала. Больше всего от этой гимнастики пострадало мое платье. В конце концов я все же выбралась наружу, и, если б в коттедже был телефон, я, наверное, действительно прибегла бы к помощи парней в голубой форме, однако пока я добиралась до телефона-автомата, я немного успокоилась. Во-первых, я поняла, что, сидя в колодце, я сильно похудела; кроме того, мне пришло в голову, что у вас и в самом деле имелись некоторые основания меня изолировать; какой смысл в моей профессии, если я не могу оказать реальную помощь? В конечном счете вы же не виноваты, что вам захотелось меня украсть.
В ушах у Табаты агатовые серьги, они напоминают ворчливого старичка, который брюзжит, что надо бы сменить вывеску на его пивной, где пиво отвратительное, разбавленное и где все хозяина ненавидят. Табата ничего этого не знает; такое не может прийти ей в голову.
– Вас никто не искал?
– Нет. Даже обидно. Собираешься на семинар, а попадаешь на две недели на дно колодца. Возвращаешься домой – и обнаруживаешь лишь пару квитанций да несколько сообщений на автоответчике: звонившие вежливо интересуются последним номером журнала. Даже комнатные цветы вполне сносно перенесли мое отсутствие. Все сочли, что я либо уехала по делам, либо устроила себе незапланированный отпуск.
– Я законченная неудачница, – признается Роза.
– На законченную вы не тянете. Послушайте, я хочу пригласить вас на вечеринку. Мы вас пристроим. Несправедливо, что такая хорошенькая молодая женщина, как вы, и не пристроена. – Табата берет со стола банку маринованной свеклы и пытается отвернуть крышку.
– "Пристроиться", как вы выражаетесь, я могу и сама – за пять минут. Для этого достаточно выйти на улицу и остановить первого встречного самца. Вот только самец мне не нужен. Хотелось бы, чтобы это было существо на двух ногах, а не на четырех.
– Вечеринка – это именно то, что надо. Мужчинам мы скажем, что будет очень много женщин, мы пригласим как можно больше незнакомых людей. Чем больше, тем лучше.
– И почему я так устроена? – недоумевает Роза. – Почему я не могу быть просто шлюхой?
Они выпивают по второй чашке чая.
– Доверьтесь мне, – заверяет Розу Табата. – Зачем жить на этом свете, если мы не в состоянии помочь друг другу? – Она доедает ореховый торт, и Роза провожает ее до двери. Снаружи обильно мочится какой-то тип в бейсбольной кепке. Он застегивает штаны, передергивается и вынимает нож. Ограбление.
– Я вполне вас понимаю, – говорит Табата. – Но я не могу отдать вам деньги, потому что вы сделаетесь преступником и это будет на моей совести.
Кепка выхватывает у Табаты из рук сумку.
– Предупреждаю вас, – говорит Табата, – у меня прекрасная память. Если вы немедленно не вернете мне мою сумку, я опишу вас полиции во всех подробностях.
Кепка неторопливо уходит, рыгая и копаясь в сумке Табаты. На асфальт падают патрончики помады, тюбики с пудрой.
– И все это наших рук дело, – вздыхает Табата.
Зануда номер один
– Не понимаю, отчего люди хотят разбогатеть. Отчего сходят с ума из-за денег, остается для меня загадкой, – говорит Мариус, так нежно улыбаясь Розе, словно он все еще надеется, что она по-прежнему считает его своим добрым дядюшкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61