Но этот человек нашел силы вернуться на сцену, однако годы взяли свое, вернее, администрация театров считала, что годы взяли свое.
В свое время Греф не позаботился об отчислениях в пенсионный фонд, так что единственным спасательным кругом оставалась работа капельдинером. Хотя бы желанная его сердцу атмосфера подмостков…
Он был отнюдь не бесталанным художником. Однажды даже смог организовать выставку своих работ в адвокатской палате. Я приобрел одну из картин Грефа, она до сих пор висит у меня: «Закат на Иль-де-Ре». Он создал ее в память о лучших своих днях.
«Герр земельный прокурор, – обратился тогда ко мне Греф, он знал, кто я и как меня зовут, – могу я после спектакля сказать вам кое-что? По службе! – подчеркнул он. – По службе!»
Молодой доктор Шварц, ученый-исламист и прекрасный виолончелист, нетерпеливо настраивал инструмент.
– Да, – сказал доктор Ф., поднявшись, чтобы взять футляр с альтом, – думаю, нет необходимости говорить о том, что я, сидя весь спектакль как на угольях, дожидался, пока Греф сменит униформу капельдинера на обычный костюм. После этого мы отправились в «Кулисы» – заведение, которое долгое время было моим вторым домом, поскольку располагалось в двух шагах от театра. Греф начал рассказ еще по пути в «Кулисы». А что он мне рассказал – об этом милости прошу узнать в следующий раз.
На этом заканчивается второе продолжение истории «большого семейства». Как мы видим, доктор Ф. заставил пребывать всех в неизвестности до следующего четверга и с нетерпением дожидаться минуты, когда в музыкальной гостиной зазвучат первые ноты скрипичного квартета ре-минор («Смерть и девушка»).
Пятнадцатый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он продолжает рассказ о «Большом семействе» и, уступив просьбам слушателей, переносит на несколько минут начало музицирования
– Вероятно, вовсе не запредельные силы позаботились о том, чтобы в тот вечер в Национальном театре давали именно «Валькирию», что и позволило мне выйти на верный след: возможно, размышления по поводу сюжета оперы заставили капельдинера герра Грефа вспомнить газетную статью, недавно им прочитанную. К тому времени и упомянутая статья, и сам номер газеты успели устареть, два года им стукнуло, и Грефа угораздило завернуть в эту самую старую газету пару сношенных туфель. Когда он зачем-то надумал их развернуть, на глаза ему попалась статейка той самой незадачливой дамы от журналистики.
Чтобы не удлинять рассказ: Греф вспомнил, что неоднократно видел в опере обоих молодых людей семейства фон Ленфельд, причем те всегда сидели в той самой предназначавшейся для венценосных особ ложе, то есть в королевской. Вряд ли это можно было считать странным или, тем более, удивительным, поскольку связи семейства фон Ленфельд простирались либо до потомков Виттельсбахов, либо по меньшей мере до таинственной инстанции, ведающей распределением мест в театральной ложе, потому что, как помнит Греф, оба молодых члена семейства, а иной раз и мать семейства бывали там. И еще: Греф был убежден, что оба – молодая чета.
– И представляете, вдруг читаю – брат и сестра! – изумился Греф, когда мы сидели за столиком в «Кулисах».
– Так оно и есть, – констатировал я.
– Даже не знаю, как вам лучше объяснить… Все не так просто. В конце концов, не хочется быть непорядочным. Разное бывает. Иногда происходит нечто… Собственно, и произошло. Мы ведь обязаны соблюдать определенную дискретность. Я всегда говорю: капельдинер – все равно что врач. И я тогда со своей стороны никакой бестактности не проявил. Я был уверен, что в ложе никого нет. А оказалось, были. Я впустил их обоих туда и позабыл об этом, тем более что ложа была заперта. Я имею в виду изнутри, в ней можно запереться и изнутри, но у меня был ключ, а поскольку ложа была заперта, я и подумал, что там пусто, но как только открыл ее – нате пожалуйста. Все понятно. Разумеется, я тут же запер ее снова, и никому ни словечка. Они и не заметили меня скорее всего, так были заняты друг другом. Я еще подумал: неужели они, муж и жена, места другого не найдут для этого? Я всегда думал, что они – муж и жена, потому что оба носят фамилию Ленфельд. А теперь читаю: брат и сестра. Вот об этом я и хотел вам рассказать. Может, ничего особо важного в этом и нет?
Еще как важно! Важно – не то слово! Я поблагодарил Грефа и потом рассказал ему о том, чем закончилась эта история. А она и не закончилась никак…
Инцестуальная связь! И она заставляла совершенно по-иному взглянуть на события.
Роль молодого человека, наведавшегося в гости к семейству фон Ленфельд, представала в совершенно ином свете, и поскольку мы, как и утверждала горничная, считали, что он – товарищ по учебе Анны, необходимо было вновь разыскивать его. Тем временем успело миновать, как я уже говорил, два года. За это время он вполне мог закончить учебу и получить диплом. История искусств? Гидробиология? Альбин, как было установлено, учился в Дании, но позже защищал диплом в Германии. На тот момент существовал один-единственный соискатель по имени Альбин. Его фамилия была Гельцер, он работал ассистентом в одном из университетов, нам не составило труда отыскать его, и я сам выехал туда, чтобы допросить его как свидетеля.
Альбин Гельцер был весьма удивлен моему визиту в его пропыленный институт; сидя за древним письменным столом в окружении чучел рыб, он хоть и не сразу, но разговорился. То, что сообщил Гельцер, оказалось в высшей степени интересным.
Он влюбился в свою сокурсницу, что не представлялось удивительным, принимая во внимание внешние данные Анны. Альбин Гельцер, как принято выражаться, имел самые серьезные намерения, да и она, как виделось ему, была отнюдь не против. Ну и как же продвигались их отношения? А если бы, например… Впрочем, интимная сторона меня не интересовала. Как мне удалось выяснить, их связь просуществовала с полгода; судя по всему, Анна не собиралась разочаровывать герра Гельцера по части его матримониальных устремлений. Не хочу сказать плохого об этом в общем-то добром малом, наверняка он на самом деле питал чувства к красавице Анне. Но не побоюсь утверждать, что и ее состояние вряд ли стало для него противоборствующим фактором.
Что погнало Анну в Мюнхен, в последнюю в ее жизни поездку, так и осталось неизвестным. В нашей с ним беседе Гельцер заявил мне, что она хотела оповестить брата и мать о предстоящем замужестве.
Но она задержалась дома куда дольше, чем было договорено. Гельцер забеспокоился и тоже отправился в Мюнхен.
Вот тогда – за плотно закрытыми дверями – и нашла коса на камень. Анна заявила Гельцеру, что не пойдет за него. Не успел он спросить почему, как в комнату ворвался братец: брызжа слюной, он стал вопить, что, дескать, никому Анну не отдаст, она принадлежит ему и только ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
В свое время Греф не позаботился об отчислениях в пенсионный фонд, так что единственным спасательным кругом оставалась работа капельдинером. Хотя бы желанная его сердцу атмосфера подмостков…
Он был отнюдь не бесталанным художником. Однажды даже смог организовать выставку своих работ в адвокатской палате. Я приобрел одну из картин Грефа, она до сих пор висит у меня: «Закат на Иль-де-Ре». Он создал ее в память о лучших своих днях.
«Герр земельный прокурор, – обратился тогда ко мне Греф, он знал, кто я и как меня зовут, – могу я после спектакля сказать вам кое-что? По службе! – подчеркнул он. – По службе!»
Молодой доктор Шварц, ученый-исламист и прекрасный виолончелист, нетерпеливо настраивал инструмент.
– Да, – сказал доктор Ф., поднявшись, чтобы взять футляр с альтом, – думаю, нет необходимости говорить о том, что я, сидя весь спектакль как на угольях, дожидался, пока Греф сменит униформу капельдинера на обычный костюм. После этого мы отправились в «Кулисы» – заведение, которое долгое время было моим вторым домом, поскольку располагалось в двух шагах от театра. Греф начал рассказ еще по пути в «Кулисы». А что он мне рассказал – об этом милости прошу узнать в следующий раз.
На этом заканчивается второе продолжение истории «большого семейства». Как мы видим, доктор Ф. заставил пребывать всех в неизвестности до следующего четверга и с нетерпением дожидаться минуты, когда в музыкальной гостиной зазвучат первые ноты скрипичного квартета ре-минор («Смерть и девушка»).
Пятнадцатый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он продолжает рассказ о «Большом семействе» и, уступив просьбам слушателей, переносит на несколько минут начало музицирования
– Вероятно, вовсе не запредельные силы позаботились о том, чтобы в тот вечер в Национальном театре давали именно «Валькирию», что и позволило мне выйти на верный след: возможно, размышления по поводу сюжета оперы заставили капельдинера герра Грефа вспомнить газетную статью, недавно им прочитанную. К тому времени и упомянутая статья, и сам номер газеты успели устареть, два года им стукнуло, и Грефа угораздило завернуть в эту самую старую газету пару сношенных туфель. Когда он зачем-то надумал их развернуть, на глаза ему попалась статейка той самой незадачливой дамы от журналистики.
Чтобы не удлинять рассказ: Греф вспомнил, что неоднократно видел в опере обоих молодых людей семейства фон Ленфельд, причем те всегда сидели в той самой предназначавшейся для венценосных особ ложе, то есть в королевской. Вряд ли это можно было считать странным или, тем более, удивительным, поскольку связи семейства фон Ленфельд простирались либо до потомков Виттельсбахов, либо по меньшей мере до таинственной инстанции, ведающей распределением мест в театральной ложе, потому что, как помнит Греф, оба молодых члена семейства, а иной раз и мать семейства бывали там. И еще: Греф был убежден, что оба – молодая чета.
– И представляете, вдруг читаю – брат и сестра! – изумился Греф, когда мы сидели за столиком в «Кулисах».
– Так оно и есть, – констатировал я.
– Даже не знаю, как вам лучше объяснить… Все не так просто. В конце концов, не хочется быть непорядочным. Разное бывает. Иногда происходит нечто… Собственно, и произошло. Мы ведь обязаны соблюдать определенную дискретность. Я всегда говорю: капельдинер – все равно что врач. И я тогда со своей стороны никакой бестактности не проявил. Я был уверен, что в ложе никого нет. А оказалось, были. Я впустил их обоих туда и позабыл об этом, тем более что ложа была заперта. Я имею в виду изнутри, в ней можно запереться и изнутри, но у меня был ключ, а поскольку ложа была заперта, я и подумал, что там пусто, но как только открыл ее – нате пожалуйста. Все понятно. Разумеется, я тут же запер ее снова, и никому ни словечка. Они и не заметили меня скорее всего, так были заняты друг другом. Я еще подумал: неужели они, муж и жена, места другого не найдут для этого? Я всегда думал, что они – муж и жена, потому что оба носят фамилию Ленфельд. А теперь читаю: брат и сестра. Вот об этом я и хотел вам рассказать. Может, ничего особо важного в этом и нет?
Еще как важно! Важно – не то слово! Я поблагодарил Грефа и потом рассказал ему о том, чем закончилась эта история. А она и не закончилась никак…
Инцестуальная связь! И она заставляла совершенно по-иному взглянуть на события.
Роль молодого человека, наведавшегося в гости к семейству фон Ленфельд, представала в совершенно ином свете, и поскольку мы, как и утверждала горничная, считали, что он – товарищ по учебе Анны, необходимо было вновь разыскивать его. Тем временем успело миновать, как я уже говорил, два года. За это время он вполне мог закончить учебу и получить диплом. История искусств? Гидробиология? Альбин, как было установлено, учился в Дании, но позже защищал диплом в Германии. На тот момент существовал один-единственный соискатель по имени Альбин. Его фамилия была Гельцер, он работал ассистентом в одном из университетов, нам не составило труда отыскать его, и я сам выехал туда, чтобы допросить его как свидетеля.
Альбин Гельцер был весьма удивлен моему визиту в его пропыленный институт; сидя за древним письменным столом в окружении чучел рыб, он хоть и не сразу, но разговорился. То, что сообщил Гельцер, оказалось в высшей степени интересным.
Он влюбился в свою сокурсницу, что не представлялось удивительным, принимая во внимание внешние данные Анны. Альбин Гельцер, как принято выражаться, имел самые серьезные намерения, да и она, как виделось ему, была отнюдь не против. Ну и как же продвигались их отношения? А если бы, например… Впрочем, интимная сторона меня не интересовала. Как мне удалось выяснить, их связь просуществовала с полгода; судя по всему, Анна не собиралась разочаровывать герра Гельцера по части его матримониальных устремлений. Не хочу сказать плохого об этом в общем-то добром малом, наверняка он на самом деле питал чувства к красавице Анне. Но не побоюсь утверждать, что и ее состояние вряд ли стало для него противоборствующим фактором.
Что погнало Анну в Мюнхен, в последнюю в ее жизни поездку, так и осталось неизвестным. В нашей с ним беседе Гельцер заявил мне, что она хотела оповестить брата и мать о предстоящем замужестве.
Но она задержалась дома куда дольше, чем было договорено. Гельцер забеспокоился и тоже отправился в Мюнхен.
Вот тогда – за плотно закрытыми дверями – и нашла коса на камень. Анна заявила Гельцеру, что не пойдет за него. Не успел он спросить почему, как в комнату ворвался братец: брызжа слюной, он стал вопить, что, дескать, никому Анну не отдаст, она принадлежит ему и только ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99