Но я также понял, чем меня привлекала Луиза. С ней была невозможна скука привычки, каждая минута отличалась новизной. Во время наших кратких свиданий я получал лишь мимолетное вкусовое ощущение, некое физиологическое впечатление, которое через несколько секунд переставало удивлять; однако у меня, кроме этих секунд, ничего не было. Я напоминал себе дегустаторов вин, которые пробуют один сорт вина за другим, но никогда его не проглатывают, продлевая тем самым вкусовое ощущение на неопределенное время. Луиза навсегда останется для меня непостижимой — поэтому я и был так сильно в нее влюблен. Одержимость лучше всего подпитывается незнанием. Так же было с моими «сплетниками»; они захватили мое воображение именно потому, что я ничего не мог о них узнать. Они существовали только в двух коротких отрывках в «Исповеди», возникая в критический момент истории постепенно надвигавшегося на Руссо безумия, которую он, сам того не сознавая, запечатлел в своей книге. Ведь именно после успеха «Юлии» в его жизни, по его словам, начали происходить странные события. Он стал получать анонимные письма, какие-то таинственные просьбы, казалось, имевшие целью его скомпрометировать. Руссо уверял, что все эти письма найдут в его бумагах после его смерти. В Париже о нем распространяли слухи; от амстердамских издателей, которым он по частям посылал рукописи «Эмиля» и «Общественного договора», начали поступать какие-то непонятные возражения. Бандероли с его рукописями кто-то будто бы перехватывал, его книги якобы начали ходить в рукописном виде. И хотя эти жалобы звучали очень подозрительно, еще более подозрительным показалось их полное прекращение, когда выяснилось, что рукописи, посланные Руссо, принимались для немедленного издания и в них никто не находил ничего политически одиозного. Руссо чувствовал, что кто-то чинит ему козни, но не знал, кто за этим стоит.
Вот тогда-то Ферран и Минар и переехали в домик рядом с Монлуи, куда они теперь могли свободно проникать. Иногда, приходя утром в свой донжон, Руссо замечал, что в его бумагах кто-то рылся; если же он запирал дверь, то на следующее утро находил еще больший беспорядок. Одна книга исчезла, а потом, два дня спустя, таинственным образом вернулась на место, как кот после ночного загула.
Организатором заговора, человеком, который поссорил Руссо со всеми его друзьями и постепенно готовил его гибель и которого Руссо изобличал и беспощадно бичевал в своей «Исповеди», был Мельхиор Гримм, завербовавший себе в помощь Д'Аламбера и прочих. По словам Руссо, именно происки Гримма стали причиной выдачи ордера на его арест, после того как парижский парламент принял решение, осуждавшее «Эмиля» и «Общественный договор». Бегство в Швейцарию, потом в Англию, возвращение во Францию под вымышленным именем, годы преследований, травли и слежки — все это, уверяет нас Руссо, было делом рук Гримма.
Но, как я объяснил Эллен, когда впервые познакомился с ней на дне рождения Дональда, у Руссо никогда нельзя понять, где кончается правда и начинается вымысел.
Анонимных писем, о которых он говорил, среди его бумаг не обнаружили. А оскорбления, которые ему якобы нанесли его друзья, часто были, мягко говоря, косвенными. Например, его конфликт с Дидро, по-видимому, был вызван тем, что тот недостаточно быстро отвечал на его письма. Непосредственным же поводом для полного разрыва явилась пьеса Дидро, присланная им Руссо, там была строка «Только скверный человек оказывается в одиночестве», которую Руссо параноидально принял на свой счет. Так же невинен был и проступок Д'Аламбера: он запросил информацию о Женеве для «Энциклопедии» не у Руссо, а у Вольтера. Что касается Гримма, то, сравнив выдержки из его писем, которые приводит Руссо, с теми же письмами, опубликованными мадам Д'Эпине, ознакомившись со сведениями, содержащимися в ее мемуарах, перепиской Гримма, свидетельствами Сен-Ламбера, Д'Аламбера, Дидро и других, и внимательно перечитав посвященные этому конфликту страницы «Исповеди», мы обнаруживаем, что преступление, за которое Гримм так тяжко поплатился, за которое Руссо изобразил его заговорщиком и чуть ли не антихристом, состояло в том, что однажды, когда они все собрались в гостиной мадам Д'Эпине, Гримм указал Руссо на ошибку, допущенную Жак-Жаком при переписывании каких-то нот. Одиночество было той питательной средой, где пустяковые обиды разрастались в монстров, и эти монстры разрушали мозг Руссо.
А как же «сплетники»? Д'Аламбер, у которого они якобы жили в Париже, нигде не поминает Феррана и Минара. Руссо, видимо, был прав, решил я, говоря, что их имена были вымышленными; однако Д'Аламбер, у которого, разумеется, были более важные темы для обсуждения, ни разу не поминает живущих у него квартирантов — одного худого, высокого и напыщенно-снисходительного, а другого низенького, толстого и раздражающе придирчивого. Эти двое в моем воображении дышали, ходили и ели так же упорно и необъяснимо, как и в описаниях Руссо. Они не были связаны с «Духовной газетой», сведения о них отсутствуют в официальных документах и полицейских протоколах. Где бы я их ни искал, все источники обманывали мои надежды; казалось, скрытная жизнь этих людей сделала их невидимками, чьи следы невозможно отыскать ни в письменных источниках, ни в карикатурах, ни в анекдотах того времени.
В конце концов я нашел ответ на эту загадку — к большому облегчению Эллен, надеявшейся, что после публикации моей диссертации можно будет забыть о «сплетниках» и даже ездить отдыхать в места, не связанные с именем какого-нибудь французского писателя. Например, в Испанию. Тем не менее я обязан своей теории касательно Феррана и Минара своим положением в научном мире и известностью в определенных кругах, тому ассоциированному со мной духом полемики, который обеспечивает мне приглашения на второстепенные конференции вроде той, что состоялась в Праге, где я сказал Дональду, что «сплетники» поживают отлично, а перспективы, открываемые компьютеризацией, вселили в меня надежду узнать о них больше.
— Вообще-то, — сказал я, — одна моя студентка искала их в Интернете.
И я рассказал ему о статье, которую нашла Луиза, и спросил, не пригодится ли она ему для книги об издательском деле во Франции. «Сейчас у меня ее с собой нет, — сказал я, — но, вернувшись в Англию, я пошлю ему копию». И тут пришло время идти на следующий семинар, а я вернулся мыслями к Луизе и отмеченному медленным ходом минутной стрелки на настенных часах постепенному приближению той недели, когда Эллен не будет дома. Как видите, мысли человека могут быть поглощены сексом, даже когда он якобы слушает лекцию о литературе XVIII века.
Глава 10
Ну кто бы мог подумать, сказал я себе, что спустившее колесо, проливной дождь и сотня прочих известных и неизвестных мне совпадений, которые все существуют где-то в исходном коде гипертекста Вселенной (видишь, как я понемногу осваиваю терминологию доктора Кула), дадут мне возможность испытать впервые, в возрасте, до которого доживают немногие, разнообразные и не такие уж неприятные ощущения, связанные с половым актом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Вот тогда-то Ферран и Минар и переехали в домик рядом с Монлуи, куда они теперь могли свободно проникать. Иногда, приходя утром в свой донжон, Руссо замечал, что в его бумагах кто-то рылся; если же он запирал дверь, то на следующее утро находил еще больший беспорядок. Одна книга исчезла, а потом, два дня спустя, таинственным образом вернулась на место, как кот после ночного загула.
Организатором заговора, человеком, который поссорил Руссо со всеми его друзьями и постепенно готовил его гибель и которого Руссо изобличал и беспощадно бичевал в своей «Исповеди», был Мельхиор Гримм, завербовавший себе в помощь Д'Аламбера и прочих. По словам Руссо, именно происки Гримма стали причиной выдачи ордера на его арест, после того как парижский парламент принял решение, осуждавшее «Эмиля» и «Общественный договор». Бегство в Швейцарию, потом в Англию, возвращение во Францию под вымышленным именем, годы преследований, травли и слежки — все это, уверяет нас Руссо, было делом рук Гримма.
Но, как я объяснил Эллен, когда впервые познакомился с ней на дне рождения Дональда, у Руссо никогда нельзя понять, где кончается правда и начинается вымысел.
Анонимных писем, о которых он говорил, среди его бумаг не обнаружили. А оскорбления, которые ему якобы нанесли его друзья, часто были, мягко говоря, косвенными. Например, его конфликт с Дидро, по-видимому, был вызван тем, что тот недостаточно быстро отвечал на его письма. Непосредственным же поводом для полного разрыва явилась пьеса Дидро, присланная им Руссо, там была строка «Только скверный человек оказывается в одиночестве», которую Руссо параноидально принял на свой счет. Так же невинен был и проступок Д'Аламбера: он запросил информацию о Женеве для «Энциклопедии» не у Руссо, а у Вольтера. Что касается Гримма, то, сравнив выдержки из его писем, которые приводит Руссо, с теми же письмами, опубликованными мадам Д'Эпине, ознакомившись со сведениями, содержащимися в ее мемуарах, перепиской Гримма, свидетельствами Сен-Ламбера, Д'Аламбера, Дидро и других, и внимательно перечитав посвященные этому конфликту страницы «Исповеди», мы обнаруживаем, что преступление, за которое Гримм так тяжко поплатился, за которое Руссо изобразил его заговорщиком и чуть ли не антихристом, состояло в том, что однажды, когда они все собрались в гостиной мадам Д'Эпине, Гримм указал Руссо на ошибку, допущенную Жак-Жаком при переписывании каких-то нот. Одиночество было той питательной средой, где пустяковые обиды разрастались в монстров, и эти монстры разрушали мозг Руссо.
А как же «сплетники»? Д'Аламбер, у которого они якобы жили в Париже, нигде не поминает Феррана и Минара. Руссо, видимо, был прав, решил я, говоря, что их имена были вымышленными; однако Д'Аламбер, у которого, разумеется, были более важные темы для обсуждения, ни разу не поминает живущих у него квартирантов — одного худого, высокого и напыщенно-снисходительного, а другого низенького, толстого и раздражающе придирчивого. Эти двое в моем воображении дышали, ходили и ели так же упорно и необъяснимо, как и в описаниях Руссо. Они не были связаны с «Духовной газетой», сведения о них отсутствуют в официальных документах и полицейских протоколах. Где бы я их ни искал, все источники обманывали мои надежды; казалось, скрытная жизнь этих людей сделала их невидимками, чьи следы невозможно отыскать ни в письменных источниках, ни в карикатурах, ни в анекдотах того времени.
В конце концов я нашел ответ на эту загадку — к большому облегчению Эллен, надеявшейся, что после публикации моей диссертации можно будет забыть о «сплетниках» и даже ездить отдыхать в места, не связанные с именем какого-нибудь французского писателя. Например, в Испанию. Тем не менее я обязан своей теории касательно Феррана и Минара своим положением в научном мире и известностью в определенных кругах, тому ассоциированному со мной духом полемики, который обеспечивает мне приглашения на второстепенные конференции вроде той, что состоялась в Праге, где я сказал Дональду, что «сплетники» поживают отлично, а перспективы, открываемые компьютеризацией, вселили в меня надежду узнать о них больше.
— Вообще-то, — сказал я, — одна моя студентка искала их в Интернете.
И я рассказал ему о статье, которую нашла Луиза, и спросил, не пригодится ли она ему для книги об издательском деле во Франции. «Сейчас у меня ее с собой нет, — сказал я, — но, вернувшись в Англию, я пошлю ему копию». И тут пришло время идти на следующий семинар, а я вернулся мыслями к Луизе и отмеченному медленным ходом минутной стрелки на настенных часах постепенному приближению той недели, когда Эллен не будет дома. Как видите, мысли человека могут быть поглощены сексом, даже когда он якобы слушает лекцию о литературе XVIII века.
Глава 10
Ну кто бы мог подумать, сказал я себе, что спустившее колесо, проливной дождь и сотня прочих известных и неизвестных мне совпадений, которые все существуют где-то в исходном коде гипертекста Вселенной (видишь, как я понемногу осваиваю терминологию доктора Кула), дадут мне возможность испытать впервые, в возрасте, до которого доживают немногие, разнообразные и не такие уж неприятные ощущения, связанные с половым актом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84