— Что?
— У нас в школе ходят странные слухи…
— О чем же?
— Ну, знаешь… Говорят, Бог курит.
— Джейсон, пожалуйста…
— И это что! Оказывается, он еще пьет и пробует наркотики. Это же Бог их изобрел! Только вот ведь штука: ему что пьяным быть, что трезвым — совершенно без разницы.
— Джейсон! — Мать пыталась остановить поток богохульств. — Джейсон, перестань!
Дипломатичный Кент тихо ждал, пока у отца сдадут нервы.
(И кстати, видимо, издеваясь над отцом, я научился высказывать собственное мнение.)
— Похоже, Бог ненавидит всю музыку двадцатого века.
Отец багровел от гнева, когда я втаскивал Бога в наш мир.
— Говорят, Богу нравится конкуренция между «Пепси-колой» и «Кока-колой».
Молчание.
— Говорят, у Бога хипповая прическа.
Молчание.
После плановой прививки во время эпидемии гриппа:
— Говорят, Бог тоже колет себе мертвых микробов, чтобы они плавали в его крови и защищали от разной заразы.
Молчание.
— Говорят, если бы Бог водил машину, то выбрал бы спортивный «форд-лтд» семьдесят третьего года выпуска с бордовым откидным верхом, кожаным салоном и скошенными задними боковыми окнами.
— Передай-ка лучше маргарин, ворюга.
Я вновь существовал.
Полночь. Поминки позади. Ходил ли я на них? Да. Я даже выбрал наименее грязный костюм, приглушил одеколоном ненужные запахи и в меру сил старался выглядеть прилично. Но прежде мы с Джойс поехали за мамой. Ее квартирка находится около Лонсдейла, в новом блочном доме, построенном в стиле Тюдоров. Там есть ванна с гидромассажем, оптиковолоконная связь с миром, а во дворе — неискренняя надпись с наилучшими пожеланиями. Мама — единственная в доме, у кого нет детей, и соседи, узнав, что к малышам она равнодушна, сидеть с ними не рвется и, пожалуй, слишком много пьет, начали ее избегать. Когда я вошел в квартиру, мать сидела перед телевизором. На плите в консервной банке кипел суп — так давно, что превратился в тягучую несъедобную массу. Я кинул банку в раковину, где она яростно зашипела.
— Привет, мама.
— Здравствуй, Джейсон.
Я сел, наблюдая, как мать возится с Джойс. Хорошенько потрепав ее, она сказала:
— Лучше я все-таки останусь.
— Как скажешь. Потом расскажу, что там было.
— Какой приятный вечер сегодня. Теплый.
— Да.
— Пойду посижу во дворе. — Она взглянула на небо через застекленные двери. — Погреюсь на солнце.
— Я посижу с тобой.
— Нет, ты езжай.
— Тогда пусть Джойс с тобой останется.
Мать и Джойс воспряли от моих слов. Джойс любит присматривать за мамой; видно, быть собакой-поводырем заложено в ее генах, а со мной не так интересно — я и сам могу о себе позаботиться. Мама же сполна удовлетворяет потребность Джойс кому-нибудь помогать. Вот и хорошо.
Вечер стоял действительно теплый: август — единственный месяц, когда в Ванкувере постоянно хорошая погода. На улицах светло даже после заката. Парит так, что кусты и деревья по сторонам дороги, казалось, плавятся в микроволновой печи. Видимость на дороге — будто в компьютерной игре. От пыльцы воздух становился густым, почти жидким, однако царапал выставленную в окно руку, как песок. Я поразился, насколько сегодняшний день точь-в-точь повторял день смерти Кента.
Да и место то же самое. Я свернул на повороте и увидел отца: он стоял на коленях в мятом (видно даже на скорости семьдесят миль в час) похоронно-черном костюме. Отец… Он родился в долине Фрейзер в семье голландских фермеров-меннонитов, чьи правила, надо полагать, были для него недостаточно строгими. Поэтому Редж отыскал свой собственный религиозный путь и прошагал по нему, одинокий и несчастный, через все семидесятые. Удивительно, что он не заработал рак от постоянных стрессов. Редж встретился с матерью, когда она продавала пончики в «Наффиз Донате» — магазинчике по соседству со страховой компанией, где мой будущий папаша высчитывал вероятность и время смерти клиентов. Мать выросла на равнинах Ричмонда — теперь там все застроено домами в стиле Тюдоров. Ее смена в пончичной на три часа совпадала с рабочим днем отца. Поначалу ей нравились его сильные чувства и кажущаяся простота — чего только не творит с нами природа! — а отец, наверное, видел в ней белый лист, который можно изрисовать своей мазней.
Я остановился, чтобы посмотреть, как он молится. (Хотя после смерти Шерил я равнодушен к молитвам.) Из-за кустов ракитника едва проглядывали очертания его белого «форда». Стоя на коленях на обочине пустынной дороги, Редж походил на одинокого паломника. Глупый старик! Он распугал, оскорбил и предал тех, кто должен был остаться в его жизни. Одинокий, озлобленный, гордый псих. Но ведь и я стал таким же. Я горько смеюсь над этой иронией судьбы. Спасибо тебе, мать-природа.
На школьной стоянке меня посадили в полицейскую машину, предварительно постелив на заднее сиденье кусок брезента, и отвезли домой без всяких сирен. Когда я вошел через заднюю дверь на кухню, мать вскрикнула. На столе, около терки для сыра, стояла открытая бутылка «Кохлуа», и я понял — мама уже набралась. Уверен, что полицейским тоже все было ясно.
Мать не слышала новостей ни по телевизору, ни по радио, поэтому легко представить ее потрясение при виде меня, измазавшегося в чем-то темно-красном. Я же хотел только смыть с себя чужую кровь. Поэтому поцеловал ее, сказал, что со мной все в порядке, и пошел в ванную, оставив полицейских распространяться о случившемся. После укола успокоительного я мыслил ясно и трезво. Слишком трезво. Пока я раздевался, меня, непонятно почему, мучил вопрос: чем мать занимается каждый день? Она не работала, а значит, сидела дома между плакучими японскими кленами с одной стороны и замшелыми крышами домов — с другой. От такой скуки с ума сойти недолго. К моим семнадцати годам некогда разговорчивый Редж общался исключительно со своим Богом — столь строгим и требовательным, что из всех людей на земле только у моего отца (и, может быть, Кента) был шанс попасть в рай. Пару лет назад мать за обедом сказала: «Ты только представь, каково человеку считать, что вся его семья отправится в ад. А ведь твой отец искренне в это верит. Мы для него уже умерли. Мы — привидения».
Раздевшись для душа, я увидел, что засыпал пол в ванной крупинками засохшей крови. Я скатал одежду в клубок и выкинул ее через окно на задний двор, чтобы ночью ее утащили еноты. Я встал под струи воды, поражаясь, насколько спокойным и рассудительным сделал меня укол на стоянке. В таком состоянии я без труда посадил бы «боинг» с сотней пассажиров на борту. С неумолимой логикой новоиспеченного наркомана, я уже думал, где бы достать следующую порцию лекарства. Все лучше, чем думать о смерти Шерил.
Когда я вернулся в гостиную, мать замерла перед телевизором, а полицейские оживленно переговаривались по рации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52