ЗАВИСТЬ К ДОМОВЛАДЕЛЬЦАМ: чувство ревности, пробуждающееся в юных и отверженных при знакомстве с душераздирающей.
Телефон мне не друг; в этот момент Портленд — Город Смерти. Друзья либо переженились и погрязли в тоске и депрессии; либо, не женившись, погрязли в тоске и депрессии; либо сбежали от тоски и депрессии — то есть из нашего города. А некоторые купили дома, что для индивидуальности все равно что поцелуй смерти. Когда друзья сообщают тебе: «Мы только что купили дом» — это, считай, признание в том, что свою индивидуальность они потеряли. Сразу можно безошибочно домыслить, как они живут: люди эти застряли на ненавистной работе; в карманах у них пусто; каждый вечер они смотрят видеофильмы; у них килограмм семь лишнего веса; и они больше не прислушиваются к новым идеям. Удручающая картинка. Но самое худшее — этим людям даже не нравятся их дома. И счастливы они лишь в те редкие минуты, когда грезят, как будут «доводить дом до ума». Господи, с чего это я так разбрюзжался? Мир превратился в один большой тихий дом, как у Дейдре в Техасе. Нет, так жить нельзя.
Чуть раньше я сдуру брякнул, что дом у нас какой-то невеселый, а отец пошутил:
— Не зли нас, а то мы, как сделали родители всех твоих друзей, переедем в кооперативную квартиру, где не будет ни комнаты для гостей, ни лишнего постельного белья.
Ничего остроумнее не мог придумать… Отлично.
Как будто они могут переехать. Я знаю, что этого не произойдет никогда. Они будут сопротивляться переменам; изобретать защитные талисманы, вроде бумажных «полешек» для растопки камина, которые мать скручивает из газет. Они будут бесцельно слоняться по дому, пока, словно жуткий чумной бродяга, не вломится будущее и не сотворит какое-нибудь зверство — смерть, болезнь, пожар или (вот чего они по-настоящему боятся) банкротство. Визит бродяги окончательно стряхнет с них благодушие; подтвердит, что беспокоились они не напрасно. Они знают, что его кошмарный приход неизбежен; перед глазами у них стоят гнойники на его коже — зеленые, как больничная стена, — его лохмотья, выкопанные в мусорных ящиках за складом бойскаутского клуба в Санта-Монике, где он и ночует. И им известно, что он не владеет недвижимостью, он не будет обсуждать телепередачи, зато будет заманивать воробьев в птичью клетку. Но они не хотят говорить о нем.
Одиннадцать. Отец с матерью спят, Тайлер где-то празднует. Короткий телефонный разговор с Дегом возвращает мне уверенность в том, что где-то во Вселенной существует другая жизнь. Новость дня — «астон-мартин» попал на седьмую страницу «Дезерт сан» (больше ста тысяч ущерба возводят дело в ранг уголовного преступления), а Шкипер заходил выпить в бар «У Ларри», высосал море, а когда Дег попросил его расплатиться, просто ушел. Дег по глупости отпустил его. Похоже, наше дело труба.
— Ах да. Мой братец-джинглописец прислал мне старый парашют, чтобы укрывать «сааб» на ночь. Подарочек, а?
Позже, сидя перед телевизором, я приканчиваю целую пачку шоколадного печенья. А еще позже, направляясь в кухню, чтобы порыться в холодильнике, понимаю, что сейчас упаду в обморок от скуки. Не стоило мне ехать домой на Рождество. Вырос я из этого. Было время, когда, возвращаясь из разных учебных заведений или путешествий, я ждал, что увижу свой дом как-то по-новому. Такого больше не происходит — время откровений, по крайней мере в отношении родителей, прошло. Не подумайте чего: у меня остались два милых сердцу человека — больше, чем у многих других; но пора двигаться дальше. Мне кажется, каждый из нас потом оценит это по достоинству.
УСТРОЙ ТРАНСФОРМАЦИЮ
Рождество. С раннего утра я в гостиной со своими свечами — сотнями, а может, и тысячами свечей, — а также с кучей рулонов сердито шелестящей фольги и стопками одноразовых блюдец. Я ставлю свечи на все доступные плоские поверхности — фольга не только предохраняет их от капающего стеарина, но и удваивает пламя за счет отражения. Свечи повсюду: на пианино и на книжных полках, на кофейном столике, на каминной полке, на подоконнике — защищая комнату от как-по-заказу-сумрачного глянцевито-сырого дня. На одной только стереодеке в дубовом корпусе стоит по меньшей мере пятьдесят свечей: этакий портрет международной семьи эсперантистов всех видов и габаритов. Члены профсоюза мультперсонажей стоят между серебряными кругляшами, среди лимонных и зеленых шпилей. Клубнично-красные колоннады, белые просеки — пестрый демонстрационный набор для тех, кто никогда не видел свечей.
Я слышу наверху шаги, отец зовет:
— Это ты там внизу, Энди?
— С Рождеством, пап. Все встали?
— Почти. Мать как раз мутузит Тайлера по животу. Что ты там делаешь?
— Это сюрприз. Обещай мне. Обещай мне, что вы не спуститесь еще пятнадцать минут. В пятнадцать минут я уложусь.
— Не волнуйся. Столько времени Его Высочество затрачивает на то, чтобы сделать выбор между муссом и гелем. Причем это минимум.
— Так обещаешь?
— Пятнадцать минут. Время пошло.
Вы когда-нибудь пытались зажечь тысячу свечей? Это не такое быстрое дело, как кажется. Используя в качестве трута обыкновенную белую столовую свечу и держа под ней блюдце, чтобы не накапать, я поджигаю свои драгоценные фитильки — частокол церковных свечей, отряды «ярцайтов»и малочисленные колонны песочного цвета. Поджигая их, я чувствую, что в комнате становится жарче. окно — впустить кислород и холодный воздух. Я заканчиваю.
Вскоре три имеющихся в наличии члена семьи Палмер собираются наверху у лестницы.
— Ты готов, Энди? Мы идем, — кричит отец под аккомпанемент перкуссии Тайлеровых ног, топающих по лестнице, и его бэк-вокала: «Новые лыжи, новые лыжи, новые лыжи, новые лыжи…»
Мать говорит, что чувствует запах воска, но ее голос обрывается. Я понимаю, что они дошли до угла и уже видят масляный желтый отблеск огней, вырывающийся из гостиной. Они обогнули угол.
— О боже… — произносит мама, когда они входят в комнату. Онемев, все трое медленно оглядывают обычно такую тоскливую гостиную, усыпанную трепещущими, живыми белыми огоньками — пламя охватило все поверхности; ослепительное недолговечное царство безупречного света. В мгновение ока мы избавляемся от вульгарной силы тяжести; попадаем во Вселенную, где наши тела, как астронавты на орбите, могут выделывать акробатические трюки под аплодисменты лихорадочных, лижущих стены теней.
— Как Париж… — произносит отец (подразумевая, клянусь, собор Парижской Богоматери), вдыхая воздух — горячий, даже обжигающий; так, верно, пахнет воздух на пшеничном поле, где оставила выжженный круг летающая тарелка.
Я тоже смотрю на плоды своего труда. Мне по-новому открывается эта старая комната, погруженная в золотистое пламя. Результат превзошел мои ожидания;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51