И только там, в ДУШЕ, нахожу я МИР и ГАРМОНИЮ!
Но, однажды, мне надоест бороться.
Станет всё безразлично.
Захочется ПОКОЯ и СВОБОДЫ.
Я на минутку замешкаюсь… И моё тело прикончит меня…
Следующее наше пристанище носит в семейной хронике название «У Бориса».
Мы въехали не только в один из домиков очередного переулка.
Мы въехали в чужую семейную драму, где пылали такие страсти, что мы забывали о собственных проблемах.
Борис жил с матерью, женой, сыном 8 лет и дочкой 4 лет.
Мать Бориса осталась в моей памяти, как некий объект без внешности, с жёстким вероломством и показной набожностью, не имеющей ничего общего с верой в Бога.
Борис, который привёл в дом матери свою тихую, спокойную жену Иру, был как пластилин (вернее будет сказать – дерьмо) в руках матери – глупой, необразованной бабы.
Ира страдала болезненными менструациями, сопровождавшимися мучительной мигренью и вынуждена была в это время лежать.
Надо было видеть, как издевалась над ней свекровь, обвиняя в лени и натравливая на неё своего сына – толстого, пузатого выпивоху с аморфным характером.
Её любимый внучек восьми лет отроду, уже усвоил много плохого и очень мало хорошего.
Иринина маленькая дочка с нежным личиком и беленькими волосиками, всегда казалась испуганной, крепко держалась за маму и громко плакала, как только в доме начинался очередной скандал.
К нам хозяева относились неплохо, но жизнь в центре этого драматического театра требовала слишком много энергии, не оставляя возможности для отдыха, учёбы и работы.
Не успевали мы прийти домой, и обняться после целого дня разлуки, как в комнату бесцеремонно вваливался Борис в сопровождении сыночка.
Старший обычно пребывал в прекрасном расположении духа.
Сияя круглой, лоснящейся физиономией, с улыбкой до ушей, усевшись и сложив руки на толстом животе, он громогласно заверял нас в своём полном к нам уважении, невзирая на то что мы евреи. Он, мол, всех уважает, а все уважают его.
Младший, посматривая на всех исподлобья, слонялся по комнате в поисках чего-то, что стоило бы присвоить себе.
Мы мучили себя стараниями «держать улыбку» и невозможностью послать всё к чёртовой матери, остаться одним и заняться своими делами. Но спрятаться от хозяйской жизни, которая била ключом сутки напролёт, не было никакой возможности!
По утрам раньше всех просыпалась бабушка-яга и начинала громко благодарить Бога за собственное благополучие и призывать все кары небесные на головы своих врагов.
Бабуся не задумывалась о том, что у мирной, доброй бабушки не должно быть врагов, а её благополучие весьма сомнительное, так как она почти не вставала с постели.
Однако своей беспощадностью и бессердечностью она держала в страхе всю семью.
Постепенно просыпались остальные домочадцы.
Чертыхался злой с похмелья Борис, ему вторил верный сыночек, как обычно, что-нибудь требуя, плакала девочка, моталась Ирина, стараясь всё успеть и всё роняя из нервных рук.
Уставшие и не отдохнувшие, зевающие и подавленные ползли мы в общественный транспорт, не успев выпить чая.
Возвратившись вечером домой, мы опять сразу же должны были «радостно» принимать у себя Бориса с сыном.
Действие алкоголя в это время было в веселящей стадии и сопровождалось бессмысленным словоблудием – весёленьким словесным поносом, насыщенным всё теми же вопросами относительно уважения, кто кого уважает: мы его, он нас и евреев вообще, всё остальное человечество его, а также евреев, среди которых попадаются хорошие люди, как, например, мы.
На наши попытки интеллигентно его выдворить, он не обижался, но неинтеллигентно не уходил.
Когда он, наконец, спотыкаясь, удалялся, действие алкоголя, как раз переходило в агрессивную стадию, он перебирался на половину, где находился «козёл отпущения» то есть его любимая жена.
Комедия переходила в драму с криками, воплями, детским плачем, побоями, грохотом, хлопаньем дверей, матом и многим другим.
К средине ночи всё стихало, но ещё слышались всхлипывания детей, стоны Ирины, клокочущий храп Бориса и молитвы мамаши.
Несколько дней дом напоминал поверженный город после крупного сражения.
Для нас эти дни были бы наиболее терпимыми, если бы не надо было видеть и слышать жизнь по ту сторону тонкой стенки.
Борис ходил как нашкодившая побитая собака, бабка лежала почти тихо, испуганные и голодные дети, как беспризорники бродили по объятой трауром квартире.
Ира в синяках и ссадинах лежала на раскладушке с завязанной головой.
Проходило несколько томительных дней и в разгромленном «семейном очаге» постепенно, исподволь возрождалась жизнь.
Превозмогая боль, поднималась Ира, чтобы накормить детей.
Ночами слышался громкий умоляющий шепот Бориса с клятвами, что он больше не будет.
Старуху в эти дни пока ещё было неслышно.
Наконец, наступало примирение. Борис каждый день брился, одеколонился и не казался таким толстым.
Ира хорошела и приобретала некоторую уверенность.
Они вдвоём ходили за покупками и даже делали генеральную уборку, украдкой целуясь. Возникала реальная надежда на спокойную жизнь.
Однако, через какое-то время всё явственней оживала бабка.
Молитвы незаметно переходили в ворчание, брюзжание, подначивание и перечисление всех невесткиных недостатков.
Внучек, как барометр, чувствовал атмосферу и заметно наглел.
Ирина порой не выдерживала и бросала бабке несколько недостаточно любезных слов, не смея, к сожалению, послать её по-настоящему подальше, что, безусловно, заставило бы старую воительниц у присмиреть раз и навсегда.
Но так как в этой жизни пока ещё не тот властвует, кто прав, а тот, кто наглей, то верх всегда одерживала бабка.
Наконец в один из не самых прекрасных дней, Борис вновь приходил домой изрядно надравшись.
С каждым днём шло накопление грозовых туч и… в итоге новый разряд!
Гром и молнии! Драки и крики! Опрокинутая мебель, разбитая посуда!
Цикл повторялся с небольшими вариациями.
Мы выдержали несколько месяцев и добровольно стали искать новую квартиру.
Вскоре мы переехали на новую квартиру, где прожили до того времени, пока у меня не появился «животик» который не оставлял сомнений, что недалёк тот час, когда вместо двух квартирантов, станет трое.
Это не вызвало восторгов у наших очередных хозяев и послужило поводом для новых, более безнадёжных (в связи с «животиком») хождений по собачьим калиткам.
Вся дальнейшая «квартирная» эпопея могла бы послужить хорошим материалом для отдельного романа под неброским названием:
" Образ жизни – советский ". Но это как-нибудь в другой раз, возможно, во второй части.
О дальнейшей судьбе героев драмы из семейства Бориса я случайно узнала спустя 10-15 лет.
Однажды в универмаге меня окликнула по имени незнакомая женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76