Он хотел, чтобы я подольше находилась рядом.
Мне стало не по себе.
Если бы я могла это знать, я проводила бы каждую свободную минуту в палате самого «буйного» больного.
Чужая душа – потёмки! А если бы я была в его бреду чудовищем!
Тогда бы он, вероятно, пытался разделаться со мной…?
Много в людях скрытого и непонятного.
Мне все вокруг твердят, что надо быть таинственной. Да, я сама часто вижу, как окружающие теряют интерес к добрым и открытым, но в то же время как хотелось бы избежать страданий, порождаемых взаимным непониманием.
Мы часто испытываем к некоторым людям беспричинную любовь или ненависть, ищем общества одних и избегаем других, не ведая определённо почему.
Я думаю хватает в жизни таинственности, зачем создавать её искусственно, тем более если не испытываешь к этому желания, как я, например? Получается парадокс: за доброту и открытость приходится платить потерей интереса окружающих, в то время как скрытные интересны, даже если у них ничего за душой нет.
Тем не менее мне хорошо только, когда всё ясно и понятно, а всякая скрытность вызывает во мне опасение и желание поскорей уйти.
Следующий мой любимчик среди обитателей пятого отделения – это Моня Левин, тихое спокойное существо восемнадцати лет.
Он контактен, правильно отвечает на все вопросы, знает, где находится, но безразличен ко всему на свете и ходит, старательно что-то обходя, по чёткой системе шахматного коня.
При расспросах, почему он так ходит, Моня уходит от ответа и только смущенно улыбается своей бледной улыбкой.
Он живет своей внутренней жизнью, куда никого не допускает, а в реальности он сам практически не присутствует.
Все его действия автоматические и ничуть его не интересуют.
Единственное, что он делает очень ответственно – это передвигается по траектории шахматного коня.
Лиза тридцати пяти лет. Выглядит почти нормальной женщиной, но останавливает каждого и рассказывает, что у неё в животе ребёнок.
Лиза настолько убедительна, что в начале болезни врачи заподозрили наличие у неё симптомов какой-то опухоли и сделали ей диагностическое вскрытие брюшной полости – лапоратомию.
Никаких изменений в брюшной полости, конечно, не обнаружили.
Но и это не убедило Лизу и она много лет продолжала ожидать рождения несуществующего ребёнка.
Мании убеждениям и логике неподвластны.
И последние из обитателей пятого отделения, о которых я вспоминаю, это Саша Попик и Марица.
О них нужно рассказывать вместе.
Прежде о Саше. К началу моей работы Саша был уже старожилом.
Он невысокого роста, крепко сложен, лицо умное, насмешливое, с чёткими очертаниями, манеры независимые.
Саша прекрасно устроился в психбольнице.
Пользуясь правами сумасшедшего, он громко и безнаказанно говорил всё, что думал по поводу вождей и порядков в стране.
Это были времена моего благодетеля Никиты Хрущева.
Саша громогласно называл его Хрущ, добавляя эпитеты далекие от цензуры.
При этом он освещал политические события таким образом, как следовало бы их освещать, если бы он был комментатором на радио «Свобода» или «Би-би-си».
Мы с удовольствием слушали, так как мыслили примерно также, но изображали улыбочки, которые должны были обозначать: «Ну что возьмешь с психа!», хотя прекрасно понимали, что ежедневная пропаганда по радио и телевидению гораздо больше походила на бред сумасшедшего, чем Сашины политические обзоры.
Он ходил в больничных брюках, стеганой ватной фуфайке и шапке-ушанке.
Летом он носил ту же одежду кроме фуфайки, которая заменялась, синей больничной курткой.
За территорией больницы Саша выглядел как обычный работяга.
Он имел так называемый свободный выход, т.е. целый день был свободен, но приходил «домой» кушать и вечером должен был возвращаться в палату спать.
У него была отдельная палата, где кроме него спал еще один больной – тихий заторможенный, пожилой эпилептик, который молчаливо и тщательно выполнял все Сашины указания.
Саша много помогал персоналу, сопровождал сестру-хозяйку в прачечную, на базу и т.д.
Больные побаивались Сашу и слушались не меньше чем санитаров.
За пять лет работы я так и не поняла, в чем заключались Сашины отклонения в психике и за что он пользовался привилегией открыто высказывать свои убеждения, не находясь при этом под железным замком четвертого отделения, а пользовался свободой мягкого климата нашего пятого терапевтического.
Здесь, возможно, была какая-то тайна, которую я так и не узнала.
Теперь о молоденькой девочке Марице, которая сошла с ума на почве любви. Она напоминала дикого волчонка, сидела в углу, поджав под себя ноги, и нервно дрожала, что-то тихо урча.
Если кто-то подходил близко, она могла укусить, и тогда её нельзя было оторвать от жертвы.
Иногда у неё были приступы возбуждения, тогда она кидалась на кого угодно, кусалась, дралась ногами и руками, издавая такие крики, что становилось жутко.
В таких случаях звали Сашу, и в его руках она становилась ручным котенком.
Никто не видел, когда Саша бывал с ней наедине, но несколько раз ей делали аборт.
Кроме того, она забивала себе во влагалище фрукты от компота и другую твердую пищу, поэтому периодически приходилось вызывать к ней гинеколога для удаления этих запасов.
Я часто думаю о психически больных людях и причинах, вызвавших заболевание.
В художественной литературе любят изображать трагедии, после которых здоровый человек внезапно становится сумасшедшим. В действительности всё происходит более обыденно и намного трагичнее. Чаще всего болезнь развивается исподволь и незаметно, поэтому близким людям непонятно, что происходит и чаще всего им приходится много страдать, прежде чем больной совсем лишится рассудка и станут понятны причины странностей.
Хотя бывают и внезапные случаи.
Саша Гундарев в школе был отличником. Преуспевал по всем предметам, но так получилось, что он два года подряд поступал в институт и не набирал достаточного количества баллов.
Когда он готовился к третьей попытке поступления теперь уже в университет, он неожиданно впал в стопор, и с тех пор постоянно стоял на одном месте и в одной позе. Его кормили, укладывали в постель, он ни на что не реагировал, как живая безвольная кукла. Лекарства не имели никакого воздействия.
Я проработала в психбольнице пять лет, за это время не было ни одного случая, чтобы меня ударил или обидел больной.
Этого я не могу сказать о тех, кого я встречала в жизни вне больницы и которые считались психически здоровыми, меня не били физически.
Но морально!
Довольно часто приходится плакать от обиды и несправедливости, патетически восклицая: « Ну как можно быть таким жестоким !»
Надо благодарить судьбу, когда удаётся устоять перед отчаянием и не лишиться от горя рассудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76