Не успел Юра открыть глаза, как из кухни с тарелкой прибежала Антонина Ивановна. На тарелке большая чашка со свежим ароматным кофе и только что испеченная румяная булочка.
— С добрым утром, сынок! Выпей чашечку кофе, утром это хорошо. Да не вставай еще, не вставай, зачем тебе так рано? Выпей кофе, съешь булочку и поспи еще.
Для Юры все это было слишком непривычно. Он сидел на кровати, растерянно моргая, неловко улыбаясь.
— Мамочка, зачем ты это? Я к такому не привык…
— А ты привыкай, привыкай, сынок, — пристраивая тарелку на стуле около постели, говорила Антонина Ивановна. — Это только на здоровье будет. Выпей, выпей, — обняла она сына за плечи.
— Не надо, мама. Что я, больной или калека? Это только больным подают еду в постель.
— Не дай бог, чтобы ты заболел, — гладила сильную спину Юры Антонина Ивановна. — Но если не хочешь меня обидеть, выпей.
— Ну, хорошо, это выпью, — сказал Юра, — но больше ты так не делай. Мне даже стыдно.
Когда все позавтракали и Антонина Ивановна взялась за посуду, Юра остановил ее:
— Оставь, мама, мы с Зоей все сделаем. А ты иди отдохни. Ты так рано сегодня встала.
— Что ты, сынок, — всполошилась Антонина Ивановна. — Разве я допущу, чтобы ты с посудой возился? Да и не устала я, а что поднялась рано, так разве можно спать, когда радость в доме такая?
Но Юра уже собирал со стола тарелки.
— Не надо, брось их, сыночек, — бегала вокруг него Антонина Ивановна. — Брось, прошу тебя.
Но Юра только смеялся, собирая посуду и относя ее в кухню. Зоя начала ему помогать.
Он отобрал у ошеломленной, растерянной Антонины Ивановны фартук и надел на себя. Засучив рукава, ловко мыл тарелки, а Зоя вытирала.
— А что же я буду делать, дети мои? — всплескивала руками Антонина Ивановна, в умилении глядя то на сына, то на дочку.
Михаил Павлович тоже явился в кухню. Стоя в дверях, весело поглядывал на детей.
— Что, мать? Дети работу отобрали? Ничего, не горюй. Радуйся, что дождалась помощников.
Когда Антонина Ивановна взялась за уборку квартиры, и собрав половики, сложила их у двери, чтобы вынести во двор и вытряхнуть, Юра тут же схватил их и исчез за дверью. Не успела Антонина Ивановна осмотреться, как он уже яростно выбивал их во дворе. Мать так и кинулась вниз.
— Что ты делаешь, сыночек, — чуть ли не со слезами рвала она у него из рук пеструю дорожку. — Что люди скажут? Ты же гость у нас такой дорогой… Иди домой, я сама, я сама…
А Юра смотрел, как топчется мать по дому, готовит, моет, убирает, и ему становилось жаль ее. Ему даже неловко было, что она так для него старается, и он постоянно следил, в чем бы мог заменить ее, помочь. Когда назавтра мать собралась мыть полы, Юра наотрез запретил ей это.
— Тебе, мама, нелегко сгибаться, мы с Зоей сами вымоем. Сестричка, где тут у вас тряпки лежат?
У Антонины Ивановны уже сил не хватало возражать, а Михаил Павлович посмеивался:
— Вот-вот, может, Юра научит нашу Зою полы мыть, а то ведь она не умеет.
Зоя краснела. Ей не хотелось, чтобы отец такое про нее говорил. Ей очень хотелось, чтобы Юра думал о ней только самое хорошее. Хотелось ему нравиться. На все, что она теперь ни делала, она смотрела его глазами.
Еще недавно Зоя нравилась себе. Она любила подолгу стоять перед зеркалом, так и этак причесывать волосы, мерять и надевать новые платья. Зоя считала, что она красивая и что это самое главное, это — важнее всего.
Но в последнее время стала обходить зеркало. В который раз пыталась заглянуть внутрь себя. Почему-то не уходила из памяти девушка, с которой ехала в одном купе. «Наверно, Юра обрадовался бы такой сестре, как Валя…» — думалось ей. Вспоминалось письмо, читанное в Калиновке. «Тому парню, наверно, куда труднее было научиться писать, чем мне балансы править», — думала она. Вспоминался ей и детдомовский Валерик — как ловко бегал он с подносом, как умело, по-взрослому расчищал дорогу от снега… И понемногу Зоя начинала понимать, что она что-то потеряла в жизни. Что-то очень важное. Все, чем жила она до сих пор, что казалось ей самым главным, на самом деле не было таким. Все это было не то, не настоящее, а настоящее шло стороной… Нет, Зоя определенно больше не нравилась себе.
Она очень боялась, чтобы Юра каким-то образом не узнал о том, что у нее было с Женей. Она очень просила Реню, чтобы та ничего-ничего не рассказывала Юре про это. Реня обещала. Но сдержит ли она свое обещание? Они ведь, наверно, друг другу все до капли рассказывают.
И снова Зое делалось горько, снова казалось, что она что-то потеряла навсегда.
Реня теперь почти каждый вечер проводила у Булатов. С работы шла прямо к ним. Здесь ждали Рениного прихода и без нее не садились за стол. А после обеда все собирались в одной комнате. Антонина Ивановна устраивалась в кресле, складывала руки на коленях и полными восхищения глазами смотрела на Юру. Реня с Зоей садились на диване, приникнув одна к другой, и слушали разговоры Юры с Михаилом Павловичем. А разговоры те были долгими: о международных событиях, о будущей Юриной работе. Юра рассказывал о своих мостах. Он говорил о них с восторгом.
— Ты понимаешь, что такое мост? Это произведение искусства. Когда-то я этого не понимал. А стал изучать мосты — античной эпохи, древнего Рима, средневекового Ирана, Испании — и у меня открылись глаза на одно из чудесных творений человека. И знаешь, — горячо продолжал Юра, — мост, как и любое другое произведение искусства, имеет свой национальный характер, является как бы комплексом, неотъемлемой частью архитектуры, свойственной той или другой стране. Одно дело мосты Италии — легкие и изящные, как лирические стихи. Другое — средневековая Испания. Это уже эпическая поэма. Или мосты Франции, Парижа. Сколько в них элегантности! А есть мосты-улицы, мосты-базары…
Михаил Павлович слушал сына, не сводя с него глаз. Все, о чем рассказывал Юра, было, безусловно, интересно уже само по себе, но самое главное, что все эти интересные вещи рассказывает его сын — совсем уже взрослый человек. Он вспоминал, как не спала ночами Антонина Ивановна, как плакала, припав к его груди. «А что, — говорила она, — если наш сын жив, но сделался каким-нибудь беспризорником, попал к каким-нибудь ворам…» Но вот он какой, их сын. Дай бог, чтобы такой стала Зоя.
«Мосты, мосты», — вздыхал Михаил Павлович. Для него мосты чаще всего были всего лишь средством коммуникации. Он взрывал те мосты, по которым мог пройти враг, и спешно налаживал мосты-переправы для своих частей. Сколько их, этих мостов, пришлось ему разрушить за время войны! Он тогда и не думал, что взорванный им мост мог оказаться произведением искусства. Просто их было очень жаль взрывать. Не думал он тогда и о том, что пройдет какое-то время, и его сын станет строить мосты.
— А мосты старой России?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31