Раздался звонок. Зрителей приглашали в старинный уютный зал, где бывали и основатели театра, и его первые драматурги: Чехов, Горький…
Сегодня театр ставил «Анну Каренину» Толстого. И Ева, видевшая провал в таком же спектакле Виленоль, особенно волновалась. К тому же, выходка Кости с пальцем рассердила ее.
Костя был непроницаем.
В антракте он вел себя уже вполне пристойно, находил, что акт, в котором Виленоль в прошлый раз исчезла, прошел безукоризненно.
— Пока «эффект присутствия» полный, — согласилась Ева. — Может быть, я даже не отрежу ни у кого пальца, — и она улыбнулась в знак установленного с Костей мира.
Костя расцвел. Начиналось очередное действие.
Подготовленная обстановкой древней улицы, театральным подъездом, ароматом старины, Ева воспринимала игру артистов и декорации, как подлинную реальность.
В комнату, перенесенную словно с полотна старого живописца, вошел Вронский, похудевший, твердый и озабоченный. Анна сначала с виноватым и кротким выражением на лице бросилась ему навстречу, расспрашивала, где он был, как провел время.
В каждом ее слове была горечь женщины, отвергнутой обществом. Виленоль тонко сумела передать противоречивое состояние Анны, которая ради любви к Вронскому пожертвовала своим положением в свете, даже сыном, и теперь, выходило, ничего не получила взамен. То, что Вронский нисколько не пострадал от всего случившегося, вызывало у Анны невольную досаду, даже неприязнь к любимому человеку. И, не отдавая себе отчета в том, что она делает, Анна разыграла отвратительную сцену, прицепившись к тому, что Вронский видел плавающую в купальном костюме женщину. Анна отказалась ехать в деревню, куда собиралась минуту назад. Наконец, стала обвинять его в том, что он произнес слово «ненатурально», говоря о ней.
Ева вспомнила в этот момент, как в прошлый раз, во время провала спектакля, Вронский сказал Анне, что она неискренна, и как это слово вконец разрушило у зрителей иллюзию реальности.
Теперь ничего похожего не произошло. Виленоль и ее партнер все глубже раскрывали драму любящих друг друга людей, заведенных в тупик условностями общества, в котором они жили. Виленоль сумела показать за вздорными с виду словами Анны глубочайшую драму, которая привела ее к гибели — она бросилась на рельсы под поезд одной из первых железных дорог России.
— А говорят, что машины времени сделать неможно! — воскликнула Ева, косясь на Костю, — он аплодировал вместе со всеми, вызывая артистку.
— Если и есть способ пятиться во времени, то только с помощью памяти, воображения и силы искусства. Есть отменные стихи про «воображало». Прочитаю после.
— Я весь спектакль сидела, как на древнем электрическом стуле. Я все боялась, что Анна исчезнет.
Занавес раскрылся, и Виленоль, счастливая, воскресшая после «прыжка под поезд», кланялась аплодирующей публике.
А потом произошло нечто невероятное. Она подняла со сцены брошенный ей букет и, прижимая его к груди, сошла… в зал!
Ее окружили взволнованные люди.
— Клянусь, такого неможно увидеть даже на Гее! — не веря глазам, воскликнула Ева.
— Норма, — отозвался Костя. — Мы же вырастили мой палец, — и он спокойно вынул из кармана футляр с собственным пальцем. — Там же вырастили мы и живое сердце для Виленоль. Спасибо эмам.
— Эмам? Только им?
— Нет. И Арсению, конечно.
— А тебе?
— Я только помогал.
— А меня хотел разыграть?
— Я уже разыграл… однажды… сам себя! С тех пор завязал свой язык узлом… не морским, а океанским… может быть, даже космическим…
Вместо ответа Ева притянула его к себе и при всех расцеловала:
— Это за Виленоль. А это от меня!
Однако никто не обратил на них внимания. Восхищенная публика была занята Виленоль. К ней никак не мог протиснуться Петя. Заметив это. Костя стал помогать ему. Не лишними оказались и атлетические данные Евы — у нее были мужские плечи.
Глава третья. СЕДЬМОЙ МАТЕРИК
«Итак, прошло, истекло, пролетело всего лишь несколько лет, как я ступил на свою вторую родину — Землю, а ныне мне приходится любоваться ею лишь с ее спутника, Луны. Великолепный, красочный, изменчивый шар Земли сияет над зубчатыми лунными хребтами, наполняя мое сердце тоской, волнением, страхом. Да, страхом перед тем, что ждет меня дальше…
Я люблю, выйдя на балкон, следить, как величественно восходит, всплывает, поднимается исполинский диск. Пейзаж заливается тогда серебристо-голубоватым светом Земли. И все здесь — кратеры и скалы — кажется столь необычайным. Но я уже привык ко всему за то долгое время, которое провел здесь. Я люблю бродить серебристыми ночами по парку, где листва деревьев, колышась от ветра, кажется алюминиевой. Трудно достать даже нижние ветви, чтобы сорвать с них листочки, рассмотреть, приложить к губам влажную их мягкость, убедиться, что они живые, а не металлические.
Как хотелось бы мне взобраться на высочайшие эти деревья, вымахавшие так здесь, на Луне.
Да, они вот растут великанами. А мне не помогает малое лунное тяготение. С трудом брожу здесь бессонными ночами… бессонными, потому что они еще слишком длинны. Все успевают и выспаться, и проснуться, снова заснуть. Но с каждой минутой Луна все ускоряет свое вращение, чтобы в конце концов ее лунные сутки сравнялись с земными.
Люди переделывают Луну, эту вторую, меньшую часть их двупланетной системы. Однако первозданность планеты все еще чувствуется повсюду. Исполинские горные хребты — суровые, голые, острые, ничем не сглаженные — окружают круговые, залитые древней лавой долины. Сейчас в них создают почву, сажают в нее деревья. Кратеры уже по-новому выглядят даже с Земли. Вулканический пепел, спекшийся с космической пылью под влиянием солнечной радиации, оказался превосходным камнем плодородия «лунных морей». Его и превращают в почву привезенные с Земли бактерии. Океаны растительности, родственные земной хлорелле, но растущей не в воде, а на «пепле», обогащают атмосферу кислородом. Лунная атмосфера, созданная человеком, пожалуй, один из самых замечательных, поразительных, впечатляющих памятников первого шага человека для жизни на иных космических телах. Прежде и метеориты взрывались здесь беззвучно, а теперь… теперь лес наполнен шумом, щебетаньем, пением пернатых, которых даже я слышу без всяких звуковых трансформаторов, поскольку им доступны ноты запредельной для человеческого уха высоты. Птицы прекрасно прижились в условиях меньшей тяжести и уже не раз вывели, выкормили, воспитали своих «лунных птенцов», которые научились летать здесь, но едва ли смогут летать на Земле или на Этане.
Нет слов ни на земном, ни на этанянском языке, чтобы описать сожаление, тоску, горечь расставания с моей второй родиной, с Землей. Но ее «тяжкие объятия» стали уже непосильны для моих тонких ног, ее материнская среда слишком плотна, пьянящий окислитель слишком крепок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95