Но она просто не поняла, что
меня огорчает беспорядок, и подумала, что мне не терпится показать свою
молодую прыть. Меня все еще, видимо, считали слишком маленькой, чтобы
доверить мне больше, чем наблюдать, слушать - и учиться. Я должна была
сначала стать помощницей плакальщицы, одной из моих старших кузин. У меня,
при всей моей славе гения, был скудный опыт, всего лишь игры ребенка с
детьми (и притом с братьями). Я не знала истории, не знала наизусть ни
одного из лучших сказаний, и могла только изрекать менее значительные
песни и рассказы людей. Поэтому меня отправили прочь, пока работали
старшие женщины; меня послали посмотреть на другие столы в Зале, открыть
для себя разнообразные этапы и формы Оплакивания.
Увы, на других столах был такой же беспорядок, как на нашем, потому
что, как я уже говорила, мы принадлежали всего лишь к очень
второстепенному Залу и здешние плакальщицы не были искушены в тонкостях
убранства. На одном-двух столах проявлялись простые эмоции, которые я
впоследствии пыталась воспроизвести в своих работах. Мне кажется, что
обращение к оплакиваниям в старых деревнях принесло мне наибольший успех.
Подумать только: хождение по Залу до того, как появились незнакомцы с
неба, хождение по нему в самый первый раз. Слышно, как в галереях
выстраиваются плакальщицы, ожидая, когда отворятся двери. Некоторые из
них, действительно, проявляли свое горе рыданиями, хотя в Главных Залах
этого почти не бывает, разве что при значительных событиях в стране -
изгнанная принцесса, убийство принца, свергнутая Королева. Большей частью
старшие принцы скорее сплетничают, чем плачут, а молодые слишком стараются
произвести впечатление на Королеву.
Но наш второстепенный Зал не посещали Королевы. По нему ходила
подлинная печаль. Я чувствовала, как она начиналась у меня в животе и
поднималась к горлу. От рыданий меня удерживало лишь то, что я находилась
внутри, а не за дверьми; в Зале плакальщицы двигались молча, приводя в
порядок столы. Я припоминаю одну старую женщину, любовно поглаживающую
мотыгу, символ фермера, которым был ее умирающий двоюродный дед. Она
стояла под изображением хлебного поля и раскачивалась под ним взад и
вперед, как будто ветер, раскачивающий колосья на картине раскачивал ее.
Припоминаю еще одну: женщину с десятью черными лентами в волосах, кладущую
арфу с оборванной струной около погребальной таблички, на которой было
написано: "Одна последняя песня, одно последнее касанье". Мне всегда
нравилась эта простая строчка, хотя оборванная струна - это уже слишком.
Затем двери распахнулись и вошли плакальщицы. Вначале в толпе я
потеряла из виду наш стол, меня оттолкнули к стене. Если бы я была меньше,
я бы запаниковала, но одним из достоинств моего тела был рост. В свои
тринадцать лет я уже была такого роста, как взрослые, одного роста с самым
маленьким принцем.
Вскоре я увидела, что люди образуют своего рода узор. Длинные ряды
выстроились у столов, где раздавали гирлянды и траурные платки, но самый
длинный ряд был перед стойкой арфиста, где живой певец - юный принц,
отправленный в путешествие - вспоминал в песне все, что было значительного
в жизни арфиста. Он, конечно, использовал старые песни, но излагал факты в
свободном размере песен с такой легкостью и с таким хорошим чувством
ритма, что нельзя было различить, что было старым, а что было вставлено им
самим.
В тот день я узнала две вещи, еще не став ученицей: доставить толпе
удовольствие удачной строчкой очень легко, но сделать так, чтобы строчки
возвращались снова и снова - куда как трудно. Когда гирлянды и платки были
розданы, а певец сделал паузу для глотка вина, ряды плакальщиц распались и
образовались где-то в другом месте. И никто из плакальщиц не помнил
дольше, чем один день, имя того, по ком плакали, хотя имена плакальщиц
некоторые помнили. В этом нет бессмертия.
К полудню я обошла весь зал, неся в руках увядшую гирлянду и три
платка с вышитыми на них именами оплакиваемых, чьи заслуги я уже не могу
вспомнить. Потом я снова вернулась к тому месту, с которого начала. К
стойке моего клана под мельничным жерновом, доверху забросанной записками.
- Давайте я сменю вас, пока вы поедите. Сейчас будет легче - раздают
поминальную еду, - сказала я своим теткам и маме. Бабушка ушла домой,
чтобы присмотреть за мельничными делами и приготовить своей маме последнюю
трапезу. Они решили, что от меня не будет вреда, потому что большинство
плакальщиц ушли поесть или к своим домашним. В это время не было сева или
сбора урожая, поэтому в Зале должно было быть дневное оплакивание, но оно
начинается не скоро. Меня оставили у стола.
Я тотчас приступила к делу: разложила перегруженные деталями предметы
по-новому, так, что создалась общая картина сдержанности. Затем я присела
и сочинила погребальный гимн, первый из так называемого "периода Седой
Странницы". Здесь впервые появляется образ души-странницы, закутанной в
плащ. Слова как будто сами приходили мне в голову, а четверостишья и
припев складывались, как будто писались на грифельной дощечке. Фактически,
стихи писались сами, и быстро. В более позднее время я вынуждена была
заставлять себя сбавлять темп, потому что я всегда обладала легкостью,
которая иногда подводит меня.
Ты, конечно, знаешь эти стихи: "Складки ее старого серого плаща..."
Дитя, ты киваешь головой. Тебе не кажется странным, что кто-то реальный
написал песню, которую ты знала всю свою жизнь? Ее написала я, в тот день,
как в горячке. Все как будто совпало. Я никогда не думала, что меня
назовут Седой Странницей - меня, которая никогда не уходила далеко от дома
и чья жизнь никогда не казалась особенно серой. Конечно, исследователи
настаивают, что "складки ее старого серого плаща" относятся к складкам
траурной драпировки. Я не это имела ввиду. Просто плащ спадал с ее плеч
удобными, привычными складками. Именно так я увидела в тот день Седую
Странницу в своем воображении. Возможно, у меня перед глазами была
прабабушка, согбенная, но все же сильная, несмотря на то, что съедало ее.
Но неважно. Исследователи, видимо, знают о таких вещах больше, чем мы,
плакальщицы. Ты улыбаешься. Ты уже все это слышала от меня. Неужели я,
из-за своей старости и болезни, бесконечно повторяюсь? Ну, а чем еще
заниматься, когда лежишь здесь в темноте, если не проходить снова
ступенями света? Здесь я не отбрасываю тени, и так оно и должно быть. Но
когда-то моя тень - тень Седовласой - покрывала всю землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
меня огорчает беспорядок, и подумала, что мне не терпится показать свою
молодую прыть. Меня все еще, видимо, считали слишком маленькой, чтобы
доверить мне больше, чем наблюдать, слушать - и учиться. Я должна была
сначала стать помощницей плакальщицы, одной из моих старших кузин. У меня,
при всей моей славе гения, был скудный опыт, всего лишь игры ребенка с
детьми (и притом с братьями). Я не знала истории, не знала наизусть ни
одного из лучших сказаний, и могла только изрекать менее значительные
песни и рассказы людей. Поэтому меня отправили прочь, пока работали
старшие женщины; меня послали посмотреть на другие столы в Зале, открыть
для себя разнообразные этапы и формы Оплакивания.
Увы, на других столах был такой же беспорядок, как на нашем, потому
что, как я уже говорила, мы принадлежали всего лишь к очень
второстепенному Залу и здешние плакальщицы не были искушены в тонкостях
убранства. На одном-двух столах проявлялись простые эмоции, которые я
впоследствии пыталась воспроизвести в своих работах. Мне кажется, что
обращение к оплакиваниям в старых деревнях принесло мне наибольший успех.
Подумать только: хождение по Залу до того, как появились незнакомцы с
неба, хождение по нему в самый первый раз. Слышно, как в галереях
выстраиваются плакальщицы, ожидая, когда отворятся двери. Некоторые из
них, действительно, проявляли свое горе рыданиями, хотя в Главных Залах
этого почти не бывает, разве что при значительных событиях в стране -
изгнанная принцесса, убийство принца, свергнутая Королева. Большей частью
старшие принцы скорее сплетничают, чем плачут, а молодые слишком стараются
произвести впечатление на Королеву.
Но наш второстепенный Зал не посещали Королевы. По нему ходила
подлинная печаль. Я чувствовала, как она начиналась у меня в животе и
поднималась к горлу. От рыданий меня удерживало лишь то, что я находилась
внутри, а не за дверьми; в Зале плакальщицы двигались молча, приводя в
порядок столы. Я припоминаю одну старую женщину, любовно поглаживающую
мотыгу, символ фермера, которым был ее умирающий двоюродный дед. Она
стояла под изображением хлебного поля и раскачивалась под ним взад и
вперед, как будто ветер, раскачивающий колосья на картине раскачивал ее.
Припоминаю еще одну: женщину с десятью черными лентами в волосах, кладущую
арфу с оборванной струной около погребальной таблички, на которой было
написано: "Одна последняя песня, одно последнее касанье". Мне всегда
нравилась эта простая строчка, хотя оборванная струна - это уже слишком.
Затем двери распахнулись и вошли плакальщицы. Вначале в толпе я
потеряла из виду наш стол, меня оттолкнули к стене. Если бы я была меньше,
я бы запаниковала, но одним из достоинств моего тела был рост. В свои
тринадцать лет я уже была такого роста, как взрослые, одного роста с самым
маленьким принцем.
Вскоре я увидела, что люди образуют своего рода узор. Длинные ряды
выстроились у столов, где раздавали гирлянды и траурные платки, но самый
длинный ряд был перед стойкой арфиста, где живой певец - юный принц,
отправленный в путешествие - вспоминал в песне все, что было значительного
в жизни арфиста. Он, конечно, использовал старые песни, но излагал факты в
свободном размере песен с такой легкостью и с таким хорошим чувством
ритма, что нельзя было различить, что было старым, а что было вставлено им
самим.
В тот день я узнала две вещи, еще не став ученицей: доставить толпе
удовольствие удачной строчкой очень легко, но сделать так, чтобы строчки
возвращались снова и снова - куда как трудно. Когда гирлянды и платки были
розданы, а певец сделал паузу для глотка вина, ряды плакальщиц распались и
образовались где-то в другом месте. И никто из плакальщиц не помнил
дольше, чем один день, имя того, по ком плакали, хотя имена плакальщиц
некоторые помнили. В этом нет бессмертия.
К полудню я обошла весь зал, неся в руках увядшую гирлянду и три
платка с вышитыми на них именами оплакиваемых, чьи заслуги я уже не могу
вспомнить. Потом я снова вернулась к тому месту, с которого начала. К
стойке моего клана под мельничным жерновом, доверху забросанной записками.
- Давайте я сменю вас, пока вы поедите. Сейчас будет легче - раздают
поминальную еду, - сказала я своим теткам и маме. Бабушка ушла домой,
чтобы присмотреть за мельничными делами и приготовить своей маме последнюю
трапезу. Они решили, что от меня не будет вреда, потому что большинство
плакальщиц ушли поесть или к своим домашним. В это время не было сева или
сбора урожая, поэтому в Зале должно было быть дневное оплакивание, но оно
начинается не скоро. Меня оставили у стола.
Я тотчас приступила к делу: разложила перегруженные деталями предметы
по-новому, так, что создалась общая картина сдержанности. Затем я присела
и сочинила погребальный гимн, первый из так называемого "периода Седой
Странницы". Здесь впервые появляется образ души-странницы, закутанной в
плащ. Слова как будто сами приходили мне в голову, а четверостишья и
припев складывались, как будто писались на грифельной дощечке. Фактически,
стихи писались сами, и быстро. В более позднее время я вынуждена была
заставлять себя сбавлять темп, потому что я всегда обладала легкостью,
которая иногда подводит меня.
Ты, конечно, знаешь эти стихи: "Складки ее старого серого плаща..."
Дитя, ты киваешь головой. Тебе не кажется странным, что кто-то реальный
написал песню, которую ты знала всю свою жизнь? Ее написала я, в тот день,
как в горячке. Все как будто совпало. Я никогда не думала, что меня
назовут Седой Странницей - меня, которая никогда не уходила далеко от дома
и чья жизнь никогда не казалась особенно серой. Конечно, исследователи
настаивают, что "складки ее старого серого плаща" относятся к складкам
траурной драпировки. Я не это имела ввиду. Просто плащ спадал с ее плеч
удобными, привычными складками. Именно так я увидела в тот день Седую
Странницу в своем воображении. Возможно, у меня перед глазами была
прабабушка, согбенная, но все же сильная, несмотря на то, что съедало ее.
Но неважно. Исследователи, видимо, знают о таких вещах больше, чем мы,
плакальщицы. Ты улыбаешься. Ты уже все это слышала от меня. Неужели я,
из-за своей старости и болезни, бесконечно повторяюсь? Ну, а чем еще
заниматься, когда лежишь здесь в темноте, если не проходить снова
ступенями света? Здесь я не отбрасываю тени, и так оно и должно быть. Но
когда-то моя тень - тень Седовласой - покрывала всю землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45