Но из этого ровно ничего не вышло. Он не слышал прямых обвинений в брестской неудаче, но вместе с тем ничего не узнал ни о действительной причине своего отзыва из армии, ни о том, что ему предстоит делать дальше. С ним почти не разговаривали, перебрасывая его, как мячик, с одной штабной лестницы на другую. Самое страшное в жизни – неизвестность. Фон Дрейлинг очень болезненно испытывал это на себе. Как-то, выйдя из метро на Бель-Алльянс-плац, он взглянул на чистое, ясное небо, и горькие слезы обиды градом полились из его глаз. «Все, что угодно, – думал он, – арест, суд, разжалование, – все, что угодно, но не эта пытка молчания…» В ранние дни юности он любил помечтать о Германии – о родине своих предков. Она представлялась ему не иначе, как с кайзером посреди блестящего собрания горностаевых мантий, доломанов с бранденбурами, касок с плюмажем и расшитых мундиров. Но в этой Германии, которая приютила его теперь, не было решительно ничего общего с благородно-рыцарственными картинами полудетских грез – подлая акробатика на головах и спинах честных тружеников и порядочных людей. К отчаянию фон Дрейлинга. начинала примешиваться злоба, а это всегда поднимает дух. Он огляделся и, закурив сигарету, направился через площадь к ближайшему кино.
Вдруг какой-то человек неожиданно вырос перед ним и загородил собой путь. Высокая фуражка позволяла видеть, как странно скошен назад лоб этого человека. Крепкие, тяжелые челюсти выступали под ушами. Темные глазки зорко выглядывали из-под лысых бровей. Нос человека был крив, словно перебит посередине. Неизвестный был в эсэсовской форме с витыми майорскими погонами без звездочек. Дрейлинг вздрогнул.
– Хайль Гитлер! – сказал кривоносый штурмбанфюрер. – Здорово, господин «лакштифель». Почему вы околачиваетесь в Берлине, когда все строевые генералы колотят русских? Что случилось?
– Господин Эйнеке! О!..
Эйнеке улыбнулся и так сморщил лоб, что кожа на его голове, и волосы, и фуражка – все вместе задвигалось вперед и назад.
Дрейлинг познакомился с Эйнеке еще в России и уже тогда подозревал в нем шпиона. Здесь, в Германии, задолго до войны, кто-то говорил, будто Эйнеке занимает чрезвычайно «серьезную» должность в Берлинской контрразведке. Но у Дрейлинга не было совершенно никакого желания искать встреч с этим сомнительным человеком. Как ни туго приходилось Дрейлингу в Германии, он никогда не помышлял о поисках поддержки у Эйнеке. За последние две недели он даже и не вспомнил о нем ни разу. Но теперь сам Эйнеке стоял перед ним в натуральнейшем виде и говорил:
– Слушайте, старый приятель! Где вы живете? Отель «Эспланаде»? Отлично. Если вы никого не ждете сегодня, я буду вашим гостем. Выпьем коньяку и потолкуем. Никого не ждете?
– Нет, – пробормотал Дрейлинг, – я очень рад…
– По правде сказать – не заметно.
Дрейлинг остолбенел перед натиском такой прозорливости. Впрочем, это было всегда свойственно Эйнеке: видеть людей насквозь.
– Уверяю вас, – покорно сказал Дрейлинг, – что я чрезвычайно рад принять вас как гостя. Уверяю…
– Тем лучше… Да и может ли быть иначе, когда моя скромная личность имеет счастье пользоваться особым вниманием и доверием самого имперского министра пропаганды и гаулейтера Берлина доктора Йозефа Геббельса? А? Еще бы вам не радоваться такому гостю, как я… Идем!
Он щелкнул языком и быстро зашевелил кожей на голове.
* * *
Встреча с Эйнеке и вечер, проведенный с ним в отеле «Эспланаде», решили судьбу фон Дрейлинга. Как решили? Невероятнейшим образом. Жестокость, сухость, грубость души Эйнеке были давно и хорошо известны Дрейлингу. Себя он считал совсем не таким и в недостатке именно этих свойств видел главную причину своих неудач в Германии. Да, это не прежняя Россия, где телячье прекраснодушие ценилось на вес золота и оплачивалось чинами, орденами и высокими окладами. Но ведь только такие неприятные люди, как Эйнеке – черствые и расчетливые, – способны правильно обсудить положение и трезво посоветовать. Это по-настоящему деловые люди. Словом, Дрейлинг не выдержал и рассказал гостю со всей откровенностью историю своего отзыва из армии и бессмысленного прозябания в Берлине.
В это время германский генеральный штаб уже очень хорошо знал, что блицкриг, победоносная развязка которого была запланирована на середину июля, не вытанцовывается. Сомневаться в этом после Ельни было невозможно. Но еще невозможнее было разговаривать на эту тему. Поэтому, когда Эйнеке вдруг сказал что-то о провале блицкрига, Дрейлинг почувствовал себя особенно гадко под острым взглядом его кошачьих глаз, которые, казалось, должны были бы видеть даже и в темноте. «Зачем он говорит мне это, зачем? И что за черт дернул меня с ним откровенничать?…» Между тем Эйнеке лишь подбирался к главному.
– Вот причина, по которой вам больше нечего делать в армии, Дрейлинг… Вы плохой генерал на фронте. Но вы можете быть превосходным генералом в тылу. Каждый из нас обязан служить фюреру наилучшим из способов, которые нам доступны. Вы слышали что-нибудь о генерал-лейтенанте полиции Вернере фон Альвенслебен?
– Да… Или нет…
– Все равно. О нем рассказывают, что, будучи в молодые годы адъютантом кайзера, он получил от него чин за верное, ко времени вспомянутое старое словцо: «Gegen Demokraten helfen nur Soldaten». Сейчас он генерал-лейтенант полиции, и фюрер видит в нем своего лучшего слугу. Вам надо служить в полиции, Дрейлинг!
Это было столь неожиданно, что Дрейлинг чуть не вывалился из кресла на ковер.
– Я могу вам это устроить, – говорил Эйнеке, – но… я не знаю, что лучше: полиция или войска СС? На днях в Берлин из своего замка на Пюклере, около Котбуса, возвращается граф Бредероде…
– Что?
– Да, тот, который в четырнадцатом году взорвал артиллерийские склады в русском Бресте. Если не ошибаюсь, вы именно тогда служили комендантским адъютантом в Бресте? Видите, как все превосходно складывается! Ха-ха-ха!..
Мысли Дрейлинга прыгали: «Бредероде… Диверсант Бредероде… Кольцо на виселицу для него, которое я заказал тогда солдату-слесарю… Только из-за бегства шпиона Бредероде оно осталось без… Бог, моя сила!»
– В один из первых дней по возвращении графа, – говорил Эйнеке, – я буду у него с докладом. Можете положиться на меня, старина!
Быстрые кивки и повороты головы, огненные лисьи глаза, бегающие по сторонам. «Зверь, – думал Дрейлинг, с ужасом разглядывая Эйнеке, будто никогда до сих пор его не видел, – зверь…» И Эйнеке думал, рассматривая толстяка, жалко сгорбившегося перед ним в кресле: «Генерал? Нет. Вяленый судак, а не генерал».
* * *
Через несколько дней генерал-майор фон Дрейлинг был вызван на Принц-Альбрехт-штрассе, в штаб гестапо. Можно было гадать, чем все это кончится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67