— Восемь убитых и двое раненых.
— Необдуманные действия и неоправданные потери, товарищ Ачкасов! — Цабеленко нахмурился. — Докладывайте дальше.
— Вторая наша группа из восьми человек, с автоматами и двумя ручными пулеметами, проникла за казармы и перерезала дорогу, ведущую к мысу. Эсэсовцы, попав в клещи, в панике рванулись по этой дороге как сумасшедшие. Оставили убитыми четырнадцать человек. Около двадцати, вместе с ранеными, все же прорвались. В результате мы заняли казармы и удерживаем под контролем северную дорогу к мысу.
— Какие потери понесла вторая группа?
— Она вела огонь из-за укрытий и потерь не имела, если не считать одного легкораненого, который остался в строю.
— Всё?
— Всё, товарищ полковник.
— Окончилась ваша операция хорошо, но ее можно было провести лучше. Как вы, кадровый командир, позволили штурм пещеры, когда враг находился в лучшем положении? Разве была необходимость в таком штурме?
— Бойцов нельзя было удержать, товарищ полковник.
— То есть вы не сумели их удержать. Не оправдали себя как командир.
— Виноват, товарищ начальник штаба. Вы правы. Я действительно сам первый ворвался в эту пещеру. Не было сил удержаться… Накипело, товарищ начальник штаба. У всех накипело…
Цабеленко пристально посмотрел на Ачкасова и несколько минут молчал. Потом добавил уже без обычной для него краткости и строгости:
— Вы, товарищ Ачкасов, знали, что поставленные штабом задачи были уже решены. Все стратегические пункты нами заняты. Подступы к ним надежно прикрыты. После этого вступать в бой с врагом надо, только пресекая его передвижения или прямые вылазки против нас. Штурмовать пещеры нам не нужно. Наша задача теперь, как решил комитет, — сохранить более исстрадавшихся людей…
— Я спохватился и вспомнил об этом, когда было уже поздно, товарищ полковник.
— О вашем проступке, товарищ Ачкасов, я доложу на комитете. А вам приказываю больше таких срывов не допускать.
— Слушаюсь, товарищ полковник.
— Можете идти.
Ачкасов вышел, а в штаб, в сопровождении Борщенко, энергично вошел Смуров. Он уселся за свой стол и сразу же погрузился в дела. Борщенко молча устроился у окна в ожидании привода пленного Реттгера.
Реттгера ввели в штаб. С опущенной головой, вздрагивая от каждого лязга оружия, он уже не напоминал того всесильного лагерфюрера, который еще вчера угрожал восставшим кровавой расправой.
Реттгера усадили в деревянное кресло у стола. Конвоиры стали по сторонам. Они внимательно следили за каждым его движением.
Эсэсовец поднял голову и отшатнулся, узнав Смурова.
— Что, полковник, не ожидали встретить меня на этом месте? — негромко спросил Смуров. — Придется теперь мне задавать вам вопросы. Будете отвечать?
— Спрашивайте. — Реттгер снова опустил голову.
— Для каких целей создавался здесь тайник? Подземное жилье? Скрытые стоянки для подлодок? Запасы оружия и взрывчатки?
— Мне это неизвестно. Нам положено знать только то, что необходимо.
— А как вы сами думаете? Я хочу знать ваше мнение!
Реттгер молчал, уставившись на свои потускневшие за сутки сапоги.
— Вероятно, подобные тайники — на костях невольных узников! — создаются вашими «коллегами» и на континенте. И вы, несомненно, понимаете, что строительство таких тайников вызвано разгромом ваших армий под Сталинградом, на Курской дуге, переломом на всех фронтах не в вашу пользу… Предчувствием поражения и расплаты за преступления… Это вам ясно, надеюсь?
Стиснув челюсти, Реттгер продолжал молчать. Крупные капли пота выступили на его багровом лице.
— Что же вы молчите, полковник? Боитесь признать, что уже готовите укрытия для награбленных ценностей и секретных архивов, чтобы потом снова приняться за старое? Не выйдет, полковник! Наш народ покончит с вашим «дранг нах Остен» навсегда!
Реттгер вытащил из кармана платок и вытер лицо.
— Задам вам последний вопрос — он вполне в вашей компетенции… Когда вы собирались умертвить всех заключенных? И как? Пулеметами? Ядом?…
Эсэсовец, словно от удара, весь сжался, втянул шею в плечи, лицо его из багрового стало серым.
Несколько минут в комнате стояла грозная тишина. Затем Смуров заговорил снова:
— Было решено вас повесить, полковник. Повесить так, чтобы видели вас на веревке все, кого вы обрекали на мучительную смерть. Но, к сожалению, мы этого не сделаем. Под угрозой жизнь нашего товарища. Мы отправим вас к мысу, для обмена…
— Разрешите закурить, — глухо попросил Реттгер.
— Черт с вами, курите!
Вздрагивающей рукой Реттгер вытащил портсигар.
— Полковник может покурить и в машине! — вмешался Борщенко. — Нам надо торопиться.
— Вы правы, — согласился Смуров. — Надо успеть с этой операцией, пока еще светло. Поезжайте.
Реттгер с трудом встал с нераскрытым портсигаром в руке и, сопровождаемый конвоирами, вышел из штаба.
Усаживаясь в машину, Борщенко предупредил:
— Учтите, полковник, что, если с вашей стороны при обмене вас на нашего товарища последует какое-либо коварство, мы задержимся на острове для того, чтобы полностью очистить его от всей, подобной вам, нечисти!
Машина Реттгера была просторной. Его посадили рядом с шофером. Позади уселись Борщенко и Силантьев, с автоматами, ручным пулеметом и гранатами.
— Саулич, трогай! — приказал Борщенко и обратился к Реттгеру: — Под каким названием значится остров на ваших эсэсовских картах?
— Он на картах не обозначен…
— Ну, мы его теперь обозначим! — медленно сказал Борщенко. — Больше островом истребления и вашим тайным гнездом он не будет!
Реттгер не отозвался и зябко поежился.
Дальше ехали молча. Слышался лишь свист пронзительного ветра да попискивание амортизаторов тяжелой машины. Мела легкая поземка.
Когда добрались до главной дороги, поехали быстрее. И вскоре машина, обогнув скалу, остановилась у начала мыса.
— Подъезжайте ближе, — предложил Реттгер. — Отсюда идти не меньше трехсот метров.
— Ничего, полковник. Так надежней…
Реттгер вынул платок и помахал им над головой.
От караульного помещения какой-то эсэсовец неуверенно, с оглядкой направился к машине. Когда он подошел близко, Реттгер обрадовался:
— Это ты, Хенке? Хорошо, что ты жив. Теперь слушай… Бери с собой вот этого, — полковник кивнул на вышедшего из машины Силантьева, — и проведи его к русскому, который засел на радиостанции. Потом доставь обоих сюда, ко мне…
— Но, господин полковник, тот русский уже убил шестерых наших. Как же можно его выпустить после этого? Да и этот — с автоматом…
— Молчать! — Реттгер покраснел. — Выполняй мой приказ! От этого зависит мое освобождение.
Хенке откозырнул и с беспокойством, часто оглядываясь, зашагал впереди Силантьева.
Борщенко проследил, как Силантьев и Хенке прошли мимо часового и скрылись за дверью проходной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76