Шакун создал ее для меня. Он и поддерживал ее все время.
— Надо использовать этого негодяя и дальше. Выудить из него все, что он знает…
— Что мог, я сделал. На большее меня не хватит… Сегодня меня чуть не убили здесь свои же товарищи. А если я надену форму охранника, все будут считать меня предателем… Что может быть ужаснее этого!… Нет! Я готов в любую минуту отдать жизнь за общее дело, но сделать это открыто и честно.
— Мне понятны ваши чувства, Борщенко, — мягко сказал Смуров. — Но в наших условиях открыто и честно мы можем только умирать. А подготовить победу и уничтожить это дьявольское логово можно в единственном случае — действуя скрытно, дезориентируя, обманывая врага.
— Но я не смогу долго выдержать роль предателя, товарищ Смуров…
— Ну а как же вы мыслите отказаться от нее после того, как уже приняли ее на себя?
— Получу оружие. Уничтожу здешнего главаря эсэсовцев и тех его приближенных, которые окажутся рядом. В этом и будет моя помощь товарищам в их борьбе.
— Вы ошибаетесь, Борщенко, — холодно сказал Смуров. — Это не приблизит свободу. Наоборот, так вы нам только повредите.
Борщенко, пораженный словами Смурова, повернулся к Шерстневу.
— Ты просто очень взбудоражен, Андрей, — строго сказал Шерстнев. — На такую крайность можно идти только в случае провала. Но до этого ты должен держаться роли нашего контрразведчика до конца. Обязан делать это во имя жизни товарищей, как бы ни было трудно… И я верю в тебя, Андрей, с такою же силой, как и люблю тебя… Как отец…
Борщенко медленно встал.
— Я согласен, товарищи. Слушаю вас.
Посыпались советы и предложения…
Когда обо всем договорились, Смуров сказал:
— Есть вам еще одно важное поручение, Борщенко. Надо добиться разговора с помощником лагерфюрера по строительству — майором Клюгхейтером. Он, возможно, поможет нам. Говорите с ним от имени комитета.
— Разговаривать о помощи со здешним начальством? — медленно спросил Борщенко. — Да вы что, товарищи, сошли с ума?
— Здесь, как и везде, немцы разные, — спокойно сказал Смуров. — С этим немцем можно разговаривать.
— Но этот немец — помощник главного палача на острове! — еще больше возмутился Борщенко. — Я отказываюсь!
— Андрей! — укоризненно остановил его Шерстнев. — Комитет лучше знает, с кем можно и с кем нельзя разговаривать.
Борщенко замолчал и угрюмо выслушал указания комитета относительно разговора с Клюгхейтером.
— Но это еще не все, Борщенко! — предупредил Смуров. — Есть еще одно очень трудное дело… Нам во что бы то ни стало нужно установить связь с томящимся в гестапо инженером Андриевским. Это почти невозможно. Но вдруг вам удастся…
— И что тогда?
В кладовую тихо вошел Данилов и что-то прошептал Смурову. Тот нахмурился и озабоченно встал.
— На этом сегодня кончим. Об Андриевском — потом. А вас, Василий Иванович, все же необходимо спрятать. И сейчас как раз есть подходящая возможность. К сожалению, она связана с горечью для нас… — Смуров помолчал и, обращаясь ко всем, тихо сказал: — Товарищи, члена нашего комитета Василия Иннокентьевича Тамарина спасти не удалось… Только что умер… Почтим его память минутой молчания.
Все встали.
Тягостное молчание прервал Смуров:
— Василий Иванович, Борщенко и Медведев пойдут со мной. Остальные расходитесь.
3
Этим же вечером в комендатуру гестапо явился шарфюрер Рауб. Хенке все еще не вернулся от Рейнера, и в его кабинете дежурил унтерштурмфюрер Штурц. Рауб, отрапортовав положенное по уставу, неуверенно перешел к вопросу, который и привел его сюда:
— Не все благополучно с личным составом моей команды, господин унтерштурмфюрер…
Штурц насторожился:
— В чем дело? Докладывай. И — короче.
— Охранник Граббе исчез…
— Как это исчез? Здесь исчезнуть нельзя, уехать некуда.
— Вы знаете, что он закалялся и ежедневно после смены делал моцион — гулял…
— Ну и что же дальше?
— Ушел на прогулку и не вернулся.
— Проголодается — вернется.
— Но он ушел еще перед обедом, господин унтерштурмфюрер. Сейчас уже вечер, а его нет и нет.
— Может быть, во время прогулки его пристукнул кто-либо из заключенных? Он их довольно часто расстреливал…
— Нет. Он всегда уходил перед обедом и никогда не опаздывал к столу. В то же предобеденное время ушел он и сегодня. Все заключенные в этот час были на работе или в лагере.
— Не упал ли он со скалы?
— Он, господин унтерштурмфюрер, никогда не лазал на скалы, и по пути у него нигде скал не было.
— Но, может быть, он забрался в какую-то пещеру и там заснул?
— Помилуйте, господин унтерштурмфюрер! В такой холод — и спать в пещере?! В казарме тепло и есть койка. Зачем же ему спать в пещере?… Нет.
— Так что же ты предполагаешь, черт возьми?! — рассердился Штурц.
— Я ничего не предполагаю, господин унтерштурмфюрер. Предполагать не в моей компетенции. Я только докладываю и исполняю ваши указания.
Штурц чуть смягчился:
— Возьми несколько человек с фонарями и внимательно осмотри весь путь, по которому шел Граббе. И через два часа доложи мне!
— Слушаюсь, господин унтерштурмфюрер!
Ровно через два часа Рауб доложил Штурцу о безрезультатности поисков Граббе и в заключение осмелился высказать свое предположение:
— Он, господин унтерштурмфюрер, в хорошую погоду иногда доходил до фиорда. Может быть, заглянул со скалы в воду и свалился туда? Плавать он не умел…
Штурц, мрачно выслушав шарфюрера, приказал:
— Чтобы больше таких моционов в команде не было! И обходись пока без пополнения: лишних людей у нас сейчас нет…
4
На следующее утро в лагерной шрайбштубе (канцелярии) «славянского сектора» по нагрудным номерам умерших и убитых за истекшие сутки были извлечены их личные карточки. Начальник канцелярии перечеркнул эти карточки красным карандашом, пометил крупной буквой «V» и расписался, а писарь поставил их в другой ящик.
Никто в канцелярии не придал никакого значения такому обыденному факту. Однако эта история в то же утро имела продолжение в другой части острова — в кабинете самого штандартенфюрера Реттгера…
В это утро Реттгер сидел за столом и внимательно слушал доклад оберштурмфюрера Хенке. После попойки, закончившейся крупной ссорой с командиром подлодки Рейнером, у гестаповца все еще шумело в голове. Но, докладывая, он, как всегда, был чисто выбрит и подтянут. Правда, трижды он запнулся — забыл кличку нового агента-власовца, и трижды бросал на него строгие взгляды Реттгер.
Дослушав доклад до конца, штандартенфюрер приказал:
— Обоих русских — капитана и ученого — немедленно доставить ко мне!
— Слушаюсь, господин штандартенфюрер!
Хенке четко повернулся и вышел. Тут же, из канцелярии штандартенфюрера, он позвонил в гестапо помощнику Штурцу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Надо использовать этого негодяя и дальше. Выудить из него все, что он знает…
— Что мог, я сделал. На большее меня не хватит… Сегодня меня чуть не убили здесь свои же товарищи. А если я надену форму охранника, все будут считать меня предателем… Что может быть ужаснее этого!… Нет! Я готов в любую минуту отдать жизнь за общее дело, но сделать это открыто и честно.
— Мне понятны ваши чувства, Борщенко, — мягко сказал Смуров. — Но в наших условиях открыто и честно мы можем только умирать. А подготовить победу и уничтожить это дьявольское логово можно в единственном случае — действуя скрытно, дезориентируя, обманывая врага.
— Но я не смогу долго выдержать роль предателя, товарищ Смуров…
— Ну а как же вы мыслите отказаться от нее после того, как уже приняли ее на себя?
— Получу оружие. Уничтожу здешнего главаря эсэсовцев и тех его приближенных, которые окажутся рядом. В этом и будет моя помощь товарищам в их борьбе.
— Вы ошибаетесь, Борщенко, — холодно сказал Смуров. — Это не приблизит свободу. Наоборот, так вы нам только повредите.
Борщенко, пораженный словами Смурова, повернулся к Шерстневу.
— Ты просто очень взбудоражен, Андрей, — строго сказал Шерстнев. — На такую крайность можно идти только в случае провала. Но до этого ты должен держаться роли нашего контрразведчика до конца. Обязан делать это во имя жизни товарищей, как бы ни было трудно… И я верю в тебя, Андрей, с такою же силой, как и люблю тебя… Как отец…
Борщенко медленно встал.
— Я согласен, товарищи. Слушаю вас.
Посыпались советы и предложения…
Когда обо всем договорились, Смуров сказал:
— Есть вам еще одно важное поручение, Борщенко. Надо добиться разговора с помощником лагерфюрера по строительству — майором Клюгхейтером. Он, возможно, поможет нам. Говорите с ним от имени комитета.
— Разговаривать о помощи со здешним начальством? — медленно спросил Борщенко. — Да вы что, товарищи, сошли с ума?
— Здесь, как и везде, немцы разные, — спокойно сказал Смуров. — С этим немцем можно разговаривать.
— Но этот немец — помощник главного палача на острове! — еще больше возмутился Борщенко. — Я отказываюсь!
— Андрей! — укоризненно остановил его Шерстнев. — Комитет лучше знает, с кем можно и с кем нельзя разговаривать.
Борщенко замолчал и угрюмо выслушал указания комитета относительно разговора с Клюгхейтером.
— Но это еще не все, Борщенко! — предупредил Смуров. — Есть еще одно очень трудное дело… Нам во что бы то ни стало нужно установить связь с томящимся в гестапо инженером Андриевским. Это почти невозможно. Но вдруг вам удастся…
— И что тогда?
В кладовую тихо вошел Данилов и что-то прошептал Смурову. Тот нахмурился и озабоченно встал.
— На этом сегодня кончим. Об Андриевском — потом. А вас, Василий Иванович, все же необходимо спрятать. И сейчас как раз есть подходящая возможность. К сожалению, она связана с горечью для нас… — Смуров помолчал и, обращаясь ко всем, тихо сказал: — Товарищи, члена нашего комитета Василия Иннокентьевича Тамарина спасти не удалось… Только что умер… Почтим его память минутой молчания.
Все встали.
Тягостное молчание прервал Смуров:
— Василий Иванович, Борщенко и Медведев пойдут со мной. Остальные расходитесь.
3
Этим же вечером в комендатуру гестапо явился шарфюрер Рауб. Хенке все еще не вернулся от Рейнера, и в его кабинете дежурил унтерштурмфюрер Штурц. Рауб, отрапортовав положенное по уставу, неуверенно перешел к вопросу, который и привел его сюда:
— Не все благополучно с личным составом моей команды, господин унтерштурмфюрер…
Штурц насторожился:
— В чем дело? Докладывай. И — короче.
— Охранник Граббе исчез…
— Как это исчез? Здесь исчезнуть нельзя, уехать некуда.
— Вы знаете, что он закалялся и ежедневно после смены делал моцион — гулял…
— Ну и что же дальше?
— Ушел на прогулку и не вернулся.
— Проголодается — вернется.
— Но он ушел еще перед обедом, господин унтерштурмфюрер. Сейчас уже вечер, а его нет и нет.
— Может быть, во время прогулки его пристукнул кто-либо из заключенных? Он их довольно часто расстреливал…
— Нет. Он всегда уходил перед обедом и никогда не опаздывал к столу. В то же предобеденное время ушел он и сегодня. Все заключенные в этот час были на работе или в лагере.
— Не упал ли он со скалы?
— Он, господин унтерштурмфюрер, никогда не лазал на скалы, и по пути у него нигде скал не было.
— Но, может быть, он забрался в какую-то пещеру и там заснул?
— Помилуйте, господин унтерштурмфюрер! В такой холод — и спать в пещере?! В казарме тепло и есть койка. Зачем же ему спать в пещере?… Нет.
— Так что же ты предполагаешь, черт возьми?! — рассердился Штурц.
— Я ничего не предполагаю, господин унтерштурмфюрер. Предполагать не в моей компетенции. Я только докладываю и исполняю ваши указания.
Штурц чуть смягчился:
— Возьми несколько человек с фонарями и внимательно осмотри весь путь, по которому шел Граббе. И через два часа доложи мне!
— Слушаюсь, господин унтерштурмфюрер!
Ровно через два часа Рауб доложил Штурцу о безрезультатности поисков Граббе и в заключение осмелился высказать свое предположение:
— Он, господин унтерштурмфюрер, в хорошую погоду иногда доходил до фиорда. Может быть, заглянул со скалы в воду и свалился туда? Плавать он не умел…
Штурц, мрачно выслушав шарфюрера, приказал:
— Чтобы больше таких моционов в команде не было! И обходись пока без пополнения: лишних людей у нас сейчас нет…
4
На следующее утро в лагерной шрайбштубе (канцелярии) «славянского сектора» по нагрудным номерам умерших и убитых за истекшие сутки были извлечены их личные карточки. Начальник канцелярии перечеркнул эти карточки красным карандашом, пометил крупной буквой «V» и расписался, а писарь поставил их в другой ящик.
Никто в канцелярии не придал никакого значения такому обыденному факту. Однако эта история в то же утро имела продолжение в другой части острова — в кабинете самого штандартенфюрера Реттгера…
В это утро Реттгер сидел за столом и внимательно слушал доклад оберштурмфюрера Хенке. После попойки, закончившейся крупной ссорой с командиром подлодки Рейнером, у гестаповца все еще шумело в голове. Но, докладывая, он, как всегда, был чисто выбрит и подтянут. Правда, трижды он запнулся — забыл кличку нового агента-власовца, и трижды бросал на него строгие взгляды Реттгер.
Дослушав доклад до конца, штандартенфюрер приказал:
— Обоих русских — капитана и ученого — немедленно доставить ко мне!
— Слушаюсь, господин штандартенфюрер!
Хенке четко повернулся и вышел. Тут же, из канцелярии штандартенфюрера, он позвонил в гестапо помощнику Штурцу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76