Около года я проработал на перевозке золотых слитков, стоивших не менее сотни миллионов долларов, и досконально изучил систему.
Самым слабым звеном, как я обнаружил, был Рим, но мне опять требовалась помощь.
На этот раз я обратился к профессионалам и цену запросил такую, чтобы им выгоднее было мне заплатить, чем вовсе убрать. Так я застраховал себя от предательства.
Все прошло гладко, как я и планировал. Жертв не было: никто не был ранен пулей, никому не разбили череп. Мы просто вынули часть груза, положив взамен свинец. А две с половиной тонны золотых слитков были переправлены через швейцарскую границу в фургоне для перевозки мебели.
В Базеле, в пышных апартаментах какого-то банкира, обставленных бесценным антиквариатом, с окнами, выходящими на быстрые воды Рейна, по которым царственно скользили белые лебеди, я получил причитающуюся мне долю. Мэнни Резник подписал чек о переводе на мой зашифрованный счет ста пятидесяти тысяч фунтов.
– Ты еще вернешься, Харри – ты узнал вкус крови и ты вернешься. Отдохни, как следует, и возвращайся ко мне, если придумаешь что-нибудь стоящее, вроде этого дела.
Он ошибся, я не вернулся. На взятой напрокат машине я приехал в Цюрих откуда вылетел в Париж, в Орли. Там в туалете я сбрил бороду, и из ячейки камеры хранения вынул дипломат, в котором лежал паспорт на имя Харольда Делвилла Флетчера. Затем рейсом «Пан Ям» я добрался до Австралии, в Сидней.
«Балерина» обошлась мне в сто двадцать пять тысяч фунтов, и я с хорошим запасом топлива прошел на ней через океан две тысячи миль до Сент-Мери. Во время этого путешествия мы полюбили друг друга.
На Сент-Мери я купил себе двадцать пять акров уединения. Своими руками выстроил дом – четыре комнаты, крытая тростником крыша, просторная веранда – высоко над белым пляжем. Если не считать редких случаев, когда обстоятельства вынуждали меня браться за ночные вояжи, я старался не сбиваться с пути истинного. Это мне удавалось.
Было поздно, когда я вырвался из плена воспоминаний. В лунном свете прилив подкрадывался к пляжу. Я бросил прощальный взгляд на море и вернулся в дом, где заснул до утра сном невинного младенца.
На следующий день компания появилась вовремя. Они вышли из такси у начала пристани, когда я уже заводил «Балерину». Оба ее мотора нежно урчали.
Я наблюдал за их приближением, сосредоточив внимание на третьем в их компании. Вопреки ожиданиям это оказалось нечто другое. Высокий и подтянутый, с открытым, доверчивым лицом и темными мягкими волосами. В отличие от других, его лицо и руки были покрыты темным загаром, отчего зубы казались очень крупными и белыми. На нем были надеты джинсовые шорты и белая майка. У парня были широкие плечи отличного пловца и крепкие руки. Я понял, что нырять с аквалангом будет он.
На его плече висела большая холщовая сумка с принадлежностями. Он нес ее без видимых усилий, хотя было заметно, что она достаточно тяжела; при этом он дружелюбно беседовал с двумя остальными, которые односложно отвечали ему. Они шли у него с двух сторон, словно тюремные надзиратели.
Он взглянул на меня, поравнявшись с «Балериной», и я увидел как он молод и полон нетерпения. Оно сразу бросалось в глаза. Вообще-то он напоминал мне самого себя десятью годами раньше.
– Привет, – произнес он с улыбкой, такой непринужденной и дружелюбной. Я заметил, какой он чертовски красивый парень.
– Салют, – ответил я. У меня сразу возникла к нему симпатия, хотя казалось странным, что его так угораздило попасть в эту волчью стаю. Под моим руководством они снялись с якоря, и из этого нетрудного упражнения я понял, что новый парень – единственный из них, кто умеет обращаться с небольшими судами.
Когда мы вышли из гавани, он и Матерсон поднялись на мостик. Матерсон слегка взмок и запыхался после непродолжительной, но непривычной работы. Он представил мне новичка.
– Это Джимми, – сказал он, переведя дух. Мы пожали руки, и я на взгляд определил его возраст – чуть больше двадцати. Разглядев его вблизи, я не нашел причин менять мое первоначальное мнение о нем. У него был спокойный, даже невинный взгляд серых глаз, а пожатие сухим и крепким.
– Она у тебя просто чудо, шкипер, – произнес он. Это мне было также приятно слышать, как если бы матери сказали, что ее ребенок – истинный ангел.
– Да, старушка еще ничего, – признал я.
– Сорок четыре – сорок пять футов в длину?
– Сорок пять, – ответил я. Он мне нравился все больше.
– Джимми будет давать вам указания, а вы должны им следовать, – сказал мне Петерсон.
– Прекрасно, – ответил я.
Несмотря на загар, было заметно, что Джимми слегка покраснел.
– Это не указания, мистер Флетчер, я просто буду говорить вам, куда нам следовать.
– Хорошо, Джим. Я тебя понял.
– Как только мы покинем остров, поверните на запад.
– И как долго идти в этом направлении? – спросил я.
– Мы хотим пройти вдоль африканского побережья, – вставил Матерсон.
– Замечательно, просто великолепно! – сказал я. – Но разве вам не известно что там не вывешивают приветственных флагов, когда приближаются чужаки?
– Постараемся держаться подальше от берега.
Я на мгновение задумался. Меня так и подмывало вернуться назад на Адмиралтейскую пристань и высадить на берег всю эту компанию.
– И куда вам надо – севернее или южнее устья реки?
– Севернее, – сказал Джимми.
Это слегка меняло их план в лучшую сторону. К югу от реки побережье патрулируется вертолетами, и не вздумай кто сунуть нос в их территориальные воды. Днем бы я туда не пошел ни за какие деньги. К северу побережье было более пустынно. Возле Зинбаллы курсировало единственное спасательное судно, и если вдруг случалось, что его моторы были в исправности, то команда скорее всего находилась в полном бесчувствии, напившись пальмовой самогонки, которую здесь производили повсеместно. Когда же команда и моторы находились в рабочем состоянии одновременно, они были в состоянии делать не более пятнадцати узлов. Моя «Балерина», если ее хорошенько попросить, делала двадцать два. Ну, а последняя мелочь состояла в том, что я мог провести «Балерину» через лабиринт прибрежных рифов и островков в самую темную ночь при ревущем муссоне, зная по своему опыту, что командир спасательного судна, как правило, избегает подобных экстравагантностей. Даже в яркий солнечный день, когда море было спокойно, как блюдце, он предпочитал тишину и умиротворенность залива Зинбалла. Говорили, что он ужасно страдает от морской болезни, и свое нынешнее положение получил потому, что его отправили подальше от столицы, где будучи министром в правительстве, он оказался замешанным в одном неприятном дельце: никто не мог объяснить, куда исчезала в больших количествах зарубежная помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99