Да, они достойны такого проклятия потому, что, спасая свои шкуры, бежали за границу или попрятались, теперь и носа не высовывают на люди. Но за что проклинать его, Кулбатыра? Он же не отступил. Он до последней возможности защищал то, во что верил. Но теперь уже некого и нечего было защищать».
От него уходила и Аккагаз, рвалась последняя ниточка, связывающая его с этой жизнью.
Он долго, не мигая, смотрел на острие кинжала, не испытывая ни страха, ни сожаления. Но внезапно рука его дрогнула. Ему вспомнилась другая клятва, та, которую они давали в Уиле после окончания офицерской школы алашордынцев. Прежде чем разъехаться по аулам, они были выстроены во дворе училища и поклялись: «Будем биться с Советами до последней капли крови!»
«А я ведь целовал этот самый кинжал, давая клятву», — подумал он.
И вдруг его охватила ярость. «Вести такую паршивую жизнь и кончить ее, убив самого себя? Ну уж нет! Он еще поживет. Он еще отплатит Советам и за отца, и за брата, и за тех парней, сложивших свои головы, и за Аккагаз! Они еще отпробуют его ненависти и не раз поплачут, как он плакал сегодня!»
Металлически клацнул кинжал, посланный в ножны твердой рукой.
...Аккагаз умерла под утро, так больше и не приходя в себя. Кулбатыр заметил это не сразу: он задремал. А когда проснулся от какого-то тревожного толчка изнутри, Аккагаз была уже почти холодной.
Нет, он не бился в истерике, не проклинал небо, отнявшее у него самое дорогое, что оставалось в жизни. Он долго и неподвижно, как истукан, сидел возле того, что недавно еще было его любимой Аккагаз, и, кажется, ни о чем не думал: думать было не о чем — теперь он уже навеки оставался один в этой безбрежной степи.
Неизвестно, сколько прошло времени, когда наконец поднялся. Растреножил коня Таната и тут только вспомнил о нем. Вспомнил и понял: поиски лекаря были хитрым поводом, чтоб улизнуть.
«Несчастный трус, — подумал он про Таната. — Напрасно ты стараешься спасти свою поганую шкуру. Те, кто шел за нами, наверняка узнали тебя. Они и посчитаются с тобой».
Кулбатыр положил тело жены поперек седла и, взяв коня под уздцы, неспешно направился туда, где вдалеке виднелся высокий курган.
Когда он приблизился к нему, уже совсем развиднелось. Кулбатыр осторожно снял тело, аккуратно положил на расстеленную попону. У южного подножия кургана, с той стороны, которая смотрела на Жылкыкудук, он опустился на колени и тем самым кинжалом, которым еще совсем недавно хотел покончить с собой, начал рыть могилу, выгребая землю руками.
Когда глубина ее достигла примерно метра, он сделал сбоку нишу. Прежде чем положить туда Аккагаз, он умыл ей лицо, насухо вытер своим платком, поцеловал в лоб и только потом опустил в могилу. Засыпал ее землей, нагреб небольшую горку поверху, обстукал ее ладонями и поднялся.
Постоял немного, потом поднял с земли и закинул за плечо карабин и взобрался на коня.
Ехал так же неторопливо, как все делал в это, теперь разгоревшееся вовсю, утро, и шагов через сто оглянулся. Свежая могила была хорошо видна. Курган возвышался над ней как памятник.
Он смотрел на чернеющую среди желтеющей травы землю, и сердце его комкала тоска, а глаза застилали скорбные слезы.
17
Танат добрался до Таскудука под утро. Первым человеком, который увидел его, был Нурсултан, брат того самого Нурсеита, у кого вчера угнали сивого. Он вышел по нужде из юрты и уже собрался обратно, как внезапно заметил верхового, приближавшегося из степи к аулу. Нурсултан невольно разинул рот. Да и было отчего: верховой был на их собственном скаковом жеребце.
Но в следующую секунду он уже действовал. Ворвался в юрту и принялся тормошить спящего брата:
— Нурсеит, Нурсеит! Да проснись же, поднимайся скорее!
Они ночевали в чужом ауле и в чужой юрте. Вчера, когда были в Актайском аулсовете, туда дошла весть о схватке с бандитами, и активисты, собравшись, отправились на помощь в Таскудук. Братья увязались за ними.
Едва только до Нурсеита дошел смысл слов, сказанных братом, как сон будто смахнуло с него. Оба пулями вылетели во двор.
Нурсеит сразу узнал своего жеребца. И сидел на нем, кажется, вчерашний конокрад. Только без карабина. Нурсеит повернулся к брату и негромко спросил:
— Где моя плеть?
Между тем Танат подъехал к самому аулу. От ближайшей юрты отделились двое и двинулись ему навстречу. Ничего не предвещало их намерений, и Танат вежливо поздоровался. Поздоровался первым, хотя был старше тех, кто шел к нему.
— Ассалаумагалейкум!
— Уагалейкумассалам! — ответил Нурсеит.
— Вы и есть те самые преследователи? — спросил Танат.
— Да, преследователи, — не без тайного смысла ответил Нурсултан.
— А где ваш начальник?
— Здесь, — сказал Нурсеит.
— В какой юрте?
— А тебе-то что?
— Дело к нему есть.
— Какое дело еще?
— Скажу только начальнику, — заносчиво бросил Танат. И это решило его участь, но он даже не подозревал об этом.
— Нам, значит, не желаешь говорить?
Нурсултан подошел вплотную и готов был в любой момент схватить коня за повод — только бы Нурсеит знак подал.
— Только начальнику скажу! — Гонору у Таната было столько же, сколько и трусости. — И отойди в сторону, моего коня напугаешь, он с норовом.
У братьев, едва сдерживавших себя, при словах «мой конь» лопнуло терпение. С дружным возгласом «Ап!» они споро стащили Таната с седла. Нурсултан ударом в челюсть опрокинул его наземь, а Нурсеит уже лежачему угодил сапогом по зубам. Изо рта бандита хлынула кровь.
Братья не жалели ни кулаков, ни плети, ни сапог. Так катали по земле Таната, что он вопил не своим голосом. Они отступились лишь, когда заметили, что их враг перестает подавать признаки жизни — вот-вот дух испустит.
Танатовские вопли переполошили весь аул. Отовсюду бежали люди.
— Нурсеит, Нурсултан поймали вчерашнего бандита, — неслось из конца в конец.
Но когда все сбежались, удивило совсем не то, как лихо отделали братья Таната, а то, что увел-то жеребца не он. Здесь многие знали Кулбатыра в лицо и никак не могли перепутать его даже с избитым Танатом.
Братья до того обрадовались возвращению скакуна, что напрочь забыли того, кого отмутузили, и обихаживали своего сивого с такой нежностью, будто разлука с ним длилась целую вечность.
Люди подняли Таната, отнесли в тень юрты. Шанау и Баймагамбет, находившиеся здесь, попытались было говорить с ним, чтобы выяснить, куда девался Кулбатыр, но Танат лишь мычал да постанывал, и вскоре они отступились.
А между тем прежде чем попасть в Таскудук, Танату пришлось пройти через немалые испытания.
Несказанно обрадовавшись тому, что хитрость с лекарем удалась, он, петляя между барханами, выехал в степь, закинул врученную ему накануне Кулбатыром берданку в заросли чия и во весь опор погнал сивого, чтоб поскорей добраться до родного аула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
От него уходила и Аккагаз, рвалась последняя ниточка, связывающая его с этой жизнью.
Он долго, не мигая, смотрел на острие кинжала, не испытывая ни страха, ни сожаления. Но внезапно рука его дрогнула. Ему вспомнилась другая клятва, та, которую они давали в Уиле после окончания офицерской школы алашордынцев. Прежде чем разъехаться по аулам, они были выстроены во дворе училища и поклялись: «Будем биться с Советами до последней капли крови!»
«А я ведь целовал этот самый кинжал, давая клятву», — подумал он.
И вдруг его охватила ярость. «Вести такую паршивую жизнь и кончить ее, убив самого себя? Ну уж нет! Он еще поживет. Он еще отплатит Советам и за отца, и за брата, и за тех парней, сложивших свои головы, и за Аккагаз! Они еще отпробуют его ненависти и не раз поплачут, как он плакал сегодня!»
Металлически клацнул кинжал, посланный в ножны твердой рукой.
...Аккагаз умерла под утро, так больше и не приходя в себя. Кулбатыр заметил это не сразу: он задремал. А когда проснулся от какого-то тревожного толчка изнутри, Аккагаз была уже почти холодной.
Нет, он не бился в истерике, не проклинал небо, отнявшее у него самое дорогое, что оставалось в жизни. Он долго и неподвижно, как истукан, сидел возле того, что недавно еще было его любимой Аккагаз, и, кажется, ни о чем не думал: думать было не о чем — теперь он уже навеки оставался один в этой безбрежной степи.
Неизвестно, сколько прошло времени, когда наконец поднялся. Растреножил коня Таната и тут только вспомнил о нем. Вспомнил и понял: поиски лекаря были хитрым поводом, чтоб улизнуть.
«Несчастный трус, — подумал он про Таната. — Напрасно ты стараешься спасти свою поганую шкуру. Те, кто шел за нами, наверняка узнали тебя. Они и посчитаются с тобой».
Кулбатыр положил тело жены поперек седла и, взяв коня под уздцы, неспешно направился туда, где вдалеке виднелся высокий курган.
Когда он приблизился к нему, уже совсем развиднелось. Кулбатыр осторожно снял тело, аккуратно положил на расстеленную попону. У южного подножия кургана, с той стороны, которая смотрела на Жылкыкудук, он опустился на колени и тем самым кинжалом, которым еще совсем недавно хотел покончить с собой, начал рыть могилу, выгребая землю руками.
Когда глубина ее достигла примерно метра, он сделал сбоку нишу. Прежде чем положить туда Аккагаз, он умыл ей лицо, насухо вытер своим платком, поцеловал в лоб и только потом опустил в могилу. Засыпал ее землей, нагреб небольшую горку поверху, обстукал ее ладонями и поднялся.
Постоял немного, потом поднял с земли и закинул за плечо карабин и взобрался на коня.
Ехал так же неторопливо, как все делал в это, теперь разгоревшееся вовсю, утро, и шагов через сто оглянулся. Свежая могила была хорошо видна. Курган возвышался над ней как памятник.
Он смотрел на чернеющую среди желтеющей травы землю, и сердце его комкала тоска, а глаза застилали скорбные слезы.
17
Танат добрался до Таскудука под утро. Первым человеком, который увидел его, был Нурсултан, брат того самого Нурсеита, у кого вчера угнали сивого. Он вышел по нужде из юрты и уже собрался обратно, как внезапно заметил верхового, приближавшегося из степи к аулу. Нурсултан невольно разинул рот. Да и было отчего: верховой был на их собственном скаковом жеребце.
Но в следующую секунду он уже действовал. Ворвался в юрту и принялся тормошить спящего брата:
— Нурсеит, Нурсеит! Да проснись же, поднимайся скорее!
Они ночевали в чужом ауле и в чужой юрте. Вчера, когда были в Актайском аулсовете, туда дошла весть о схватке с бандитами, и активисты, собравшись, отправились на помощь в Таскудук. Братья увязались за ними.
Едва только до Нурсеита дошел смысл слов, сказанных братом, как сон будто смахнуло с него. Оба пулями вылетели во двор.
Нурсеит сразу узнал своего жеребца. И сидел на нем, кажется, вчерашний конокрад. Только без карабина. Нурсеит повернулся к брату и негромко спросил:
— Где моя плеть?
Между тем Танат подъехал к самому аулу. От ближайшей юрты отделились двое и двинулись ему навстречу. Ничего не предвещало их намерений, и Танат вежливо поздоровался. Поздоровался первым, хотя был старше тех, кто шел к нему.
— Ассалаумагалейкум!
— Уагалейкумассалам! — ответил Нурсеит.
— Вы и есть те самые преследователи? — спросил Танат.
— Да, преследователи, — не без тайного смысла ответил Нурсултан.
— А где ваш начальник?
— Здесь, — сказал Нурсеит.
— В какой юрте?
— А тебе-то что?
— Дело к нему есть.
— Какое дело еще?
— Скажу только начальнику, — заносчиво бросил Танат. И это решило его участь, но он даже не подозревал об этом.
— Нам, значит, не желаешь говорить?
Нурсултан подошел вплотную и готов был в любой момент схватить коня за повод — только бы Нурсеит знак подал.
— Только начальнику скажу! — Гонору у Таната было столько же, сколько и трусости. — И отойди в сторону, моего коня напугаешь, он с норовом.
У братьев, едва сдерживавших себя, при словах «мой конь» лопнуло терпение. С дружным возгласом «Ап!» они споро стащили Таната с седла. Нурсултан ударом в челюсть опрокинул его наземь, а Нурсеит уже лежачему угодил сапогом по зубам. Изо рта бандита хлынула кровь.
Братья не жалели ни кулаков, ни плети, ни сапог. Так катали по земле Таната, что он вопил не своим голосом. Они отступились лишь, когда заметили, что их враг перестает подавать признаки жизни — вот-вот дух испустит.
Танатовские вопли переполошили весь аул. Отовсюду бежали люди.
— Нурсеит, Нурсултан поймали вчерашнего бандита, — неслось из конца в конец.
Но когда все сбежались, удивило совсем не то, как лихо отделали братья Таната, а то, что увел-то жеребца не он. Здесь многие знали Кулбатыра в лицо и никак не могли перепутать его даже с избитым Танатом.
Братья до того обрадовались возвращению скакуна, что напрочь забыли того, кого отмутузили, и обихаживали своего сивого с такой нежностью, будто разлука с ним длилась целую вечность.
Люди подняли Таната, отнесли в тень юрты. Шанау и Баймагамбет, находившиеся здесь, попытались было говорить с ним, чтобы выяснить, куда девался Кулбатыр, но Танат лишь мычал да постанывал, и вскоре они отступились.
А между тем прежде чем попасть в Таскудук, Танату пришлось пройти через немалые испытания.
Несказанно обрадовавшись тому, что хитрость с лекарем удалась, он, петляя между барханами, выехал в степь, закинул врученную ему накануне Кулбатыром берданку в заросли чия и во весь опор погнал сивого, чтоб поскорей добраться до родного аула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39