Scan by Ustas, OCR&Readcheck by Zavalery
«Курмангазы Карамаиулы. Одинокий всадник»: «Детская литература»; Москва; 1990
ISBN 5—08—001469—5
Аннотация
Курмангазы Караманулы родился в 1943 году в семье сельского политработника Мустафы Дуйсенгалиева (впоследствии он был призван на фронт и погиб в 1944 году) и вырос в маленьком казахском ауле Егиндикулъ, расположенном вблизи затерявшейся в степи речки Калдыгайты. Эта речка, была свидетельницей житья-бытья великих кочевников древности — сарматов, опустошающих походов Батый-хана, нашествий свирепых джунгар, ее водой напоили своих коней белогвардейцы и лихие красные кавалеристы...
После окончания средней школы К. Караманулы два года работал литсотрудником районной газеты «Енбек туы» (Каратюбинский район Уральской области). После службы в армии и окончания Казахского государственного университета работал в республиканской газете «Лениншил жас» («Ленинская смена»), С 1976 года работает в молодежном издательстве «Жалын».
Большинство рассказов первого сборника «Песчаный брод» (1978) и все семь повестей, вошедших в книги «Чернокрылые чибисы» (1980) и «Кладоискатели» (1987), рассказывают о непростых судьбах людей этого края — скотоводах и земледельцах, живущих вблизи той речки Калдыгайты...
К. Караманулы занимается также художественным переводом. Им переведены на казахский язык три романа. Это — «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя, «Греческое сокровище» Ирвинга Стоуна и «Комедианты» Грэма Грина. (перевод с казахского by Zavalery )
Повесть «Одинокий всадник», предлагаемая ныне вниманию юных читателей, посвящена становлению личности молодого борца за новую жизнь, получила в 1979 году премию Республиканского конкурса на лучшее произведение для детей и юношества.
Курмангазы Караманулы
Одинокий всадник


1
Стремительные раскаленные стрелы неслись прямо к нему. Кулбатыр лежал и смотрел на них, с ужасом понимая, что ему никуда не скрыться. Одна впилась своим жалом в руку, другая пригвоздила ногу к земле. Распятый, он не мог даже пошевелиться и сразу же заметил, что еще несколько стрел нацелились прямо в его голову. Он рванулся отчаянно, изо всех сил, покатился в сторону, и в то же мгновение кошмарный сон покинул его.
Кулбатыр открыл глаза и понял, что давно уже лежит на солнцепеке и жалят его вовсе не стрелы, а солнечные лучи. Тень от ивняка, где он утром, кинув под голову седло, устало растянулся на влажной от росы траве, давно полуденно съежилась, спряталась у корней, а роса, приятно холодившая тело, испарилась. Кулбатыр задыхался от зноя, липкий пот пропитал одежду, пощипывающей влагой выступил на лбу и на шее.
Стояла звенящая пустынная тишина, усиленная звоном кузнечиков, и все-таки Кулбатыр тревожно прислушался. До слуха донеслось недалекое позвякиванье удил, и это принесло успокоение: если лошадь не тревожится, значит, никого поблизости нет.
Он достал из кармана холщовых штанов большой, засаленный от длительного употребления платок, тщательно вытер лицо и шею, потом надел борик, подобрал камчу, валявшуюся рядом, и поднялся.
Солнце палило нещадно, травы пригнулись к земле, даже цвет неба изменился: из густо-синего утром оно стало бледно-голубым, точно вылиняло.
Он пошел к берегу речки, под нависающие ветви ивовых зарослей, но и здесь не почувствовал прохлады. Раскаленный воздух, казалось, обжигал горло. Он сполоснул лицо теплой водой реки, напился, почувствовал облегчение. Потом привел к ивняку своего жеребца, оседлал и отправился берегом реки вверх по течению, ведя коня в поводу. Шел по извилистой тропе, просекавшей заросли, пока не добрался до оголенной песчаной косы, у самой воды заросшей лопухами, с широкими, как верблюжья лапа, листьями.
Здесь был брод, который Кулбатыр хорошо помнил. Не один раз в жизни пересекал его, будто и не замечал, а сейчас смотрел с удивлением и грустью, точно видел в последний раз.
Большой, ширококостный и могучий, он стоял у брода, точно каменное изваяние, и в прищуренных темных глазах его таилась какая-то даже ему самому непонятная грусть. А может, это была и не грусть, а лишь неясное ощущение невозвратной потери.
Кулбатыр вышел из оцепенения лишь тогда, когда измученный жаждой конь, которого он не удосужился вовремя напоить, требовательно ударил копытом о землю и дернул головой, пытаясь вырвать из рук хозяина узду. Кулбатыр грустно потрепал коня по холке, вынул у него изо рта железный мундштук и пустил к воде. И — снова будто забылся. Две мелкие слезинки выкатились из уголков его глаз и медленно поползли вниз, запутались в отросших за последние дни подковообразных усах.
Сквозь туман слез он снова и снова всматривался в текущую перед ним воду, щурился от бликов, играющих на волнах. Еще совсем недавно река была полноводной. Сюда, на ее берега, сбегалась детвора из всех окрестных аулов. Что тут творилось, какой гвалт стоял, как кипела вода, взбаламученная голыми телами, сколько бахвальства друг перед другом и сколько побед одержано в плавании наперегонки!..
Да, тут всегда был веселый праздник детства. А сейчас река придавлена тишиной, лишь изредка нарушаемая трескотней залетевшей сороки, испуганным чириканьем воробьев да еле уловимым шуршанием в тростнике пронырливых мышей.
Река обмелела. Обмелел и брод. Все дно его устелили зеленовато-желтые водоросли, струящиеся под водой, как расчесанная овечья шерсть. Река, некогда несшая свои тяжелые синие воды, теперь будто стала застревать в непроходимых дебрях тины и ядовито-зеленом рогозе, поднявшемся со дна густыми купами. Голые гладкие стебли его стояли так плотно, что, казалось, не было ни единого просвета между ними.
Вот так и жизнь Кулбатыра обмелела, как эта река. Ребячьи радости унеслись безвозвратно, да и всё остальное разлетелось по ветру.
Но изменилась не только река. Изменилась вся степь. Кажется, еще совсем недавно на противоположном берегу Калдыгайты была стоянка его родного аула — Кокозека. Теперь там все заросло травой. Нет и большого аула Аккагаз, располагавшегося неподалеку, только на этом берегу. От него осталось всего три-четыре кибитки.
«Да, не сравнить того, что было, с тем, что есть, — думал Кулбатыр. — Но если ты станешь вспоминать события, происшедшие в твоей жизни и совсем недавно, вынужден будешь оглядываться назад с такой же тоской».
Его глаза остановились на мелкой заводи, вытянувшейся вдоль берега прямо перед ним. На поверхности воды стайкой держались мелкие белые водяные жучки, точно щепотка пшеничных зерен, просыпавшаяся из кармана случайного прохожего. Только зерна не простые, а как бы ожившие. Не разберешь, правда, где хвост, где голова, да и движутся они как-то странно — по всем направлениям, но в пределах определенного круга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39