Грустно, наверное, созерцать серую питерскую зиму после голубьж гор Памира.
— Сколько платят?
— Семьдесят пять рублей в день.
Максаков даже присвистнул. Что там писали в советских учебниках о положении иностранных рабочих в странах империализма?
— Деньги были накоплены?
Рахмонов кивнул. Глаза его оставались безучастными. Он прилежно отвечал на вопросы, потому что так было положено, но никаких эмоций разговор у него не вызывал.
— Хотели снять новую квартиру. Здесь детям сыро.
В кастрюльке заурчало. Женщина выскочила из угла и стала помешивать варево.
— Милиция сюда заходила когда-нибудь?
— Нет. Только на работу.
— Давно?
— Недели две.
Рахмонов продолжал смотреть и говорить в стену. Максакова это начинало раздражать.
— Зачем?
— Не знаю. Всех построили, записали, перефотографировали.
В коридоре истошно завопили дети. Резкими, гортанными криками их пыталась успокоить женщина. Хозяин сделал неуловимое движение, и вторая скользнула от плиты на помощь.
— Что у вас тут за караван-сарай? — вернулся Баренцев.
— Адрес этот им давал?
— Да, конечно.
— А родственники?
— Все.
— Алексеич! Тебя дежурка РУВД ищет! — Варенцов протянул ему мобильник. В глазах его не было и тени обиды.
— Миша! Ты долго там? — Связь была не очень, и голос Вениаминыча периодически пропадал.
— Заканчиваю.
— У нас три кражи. Две квартирные, глухие, а одна крупная, на деревообрабатывающем заводе, но вроде с подозреваемым. Надо ехать.
«Понеслось, — подумал Максаков. — Чужое дежурство — хуже некуда».
— А где Грач, где Парадов?
— Все же на годовом совещании в главке, — удивился Лютиков.
Мимо к плите тенью проскользнула вернувшаяся женщина.
— Точно, б…. я забыл, — выругался Максаков. Очередная бесконечная говорильня в ГУВД могла затянуться до вечера. — Сейчас еду. Это который комбинат? У Лавры?
— Да.
— Понял.
Он вернул трубку Варенцову и повернулся к Рахмонову.
— Примет у нападавших никаких особых? Женщины, племянник не говорили?
Тот покачал головой. Стряпуха неожиданно привстала на цыпочки и что-то ему шепнула. Он нахмурился.
— Она говорит, что у одного была татуировка на запястье: череп с парашютом. А больше… Маски же.
Максаков поднялся и надел шляпу.
— Гриша! Пусть уж Егоров принимает заявление. Размазков сейчас приедет, а материал не готов.
— Я не буду писать заявление, — неожиданно сказал Рахмонов.
— То есть как? — обернулся Максаков. — Почему?
— Не хочу. Я же черный. Это точно ОМОН. Они власть. Я боюсь. У меня семья. Ее надо кормить. Мне ничего не надо.
— Тогда они придут снова, и кормить семью тебе…
— Так положено у вас. Я же черный.
В голосе Рахмонова слышалась непреклонность, присущая горцам.
— Прибыл по вашему указанию, товарищ ответственный, для организации работы на месте происшествия! — Высокий, болезненно худой Размазков стремительно прошел в кухню и водрузил на стол свой «дипломат». — Боевая готовность номер один. Где заявление? Где материал?
Максаков чувствовал на себе иронические взгляды Варенцова и криминалиста Суворова. Он молча открыл дверь и пошел по темному извилистому коридору. Сквозило. Из комнат неслись крики на чужом языке. На выходе его нагнал Варенцов.
— Алексич, не заводись. Я же знаю — это точно СОБР. Юрка приволок информацию: они внизу, в «Ганне», ели сегодня. У них рейд по рынкам. Ну на хрена нам с ними ссориться? Они же менты.
Максаков резко остановился.
— А мы?
— Что?
— Мы тогда кто, если они — менты?
— Не понял.
— Подумай!
На улице вовсю гулял ветер. В воздухе появилась мелкая белая пыль. Максаков безуспешно попытался поймать ее рукой. Тучи мрачно нависали над городом. Хотелось щелкнуть выключателем и увеличить свет. Лобовое стекло затянуло тонюсенькой молочной пленочкой. Из школы с гиканьем и визгом неслись размахивающие рюкзаками младшеклассники. На углу старушки толпились возле магазина дешевых продуктов. Максаков выкурил сигарету и, тщетно пытаясь унять возрастающее в груди чувство тревожности, осторожно вырулил на Свечной переулок. Машина гуляла на трамвайных рельсах. Бесцветный зимний день неумолимо набирал обороты. Где-то далеко, на Петропавловке, простуженно кашлянула пушка.
7
Рассыпающаяся из облаков снежная крупа образовала на поверхности воды колышащуюся белую корочку. Максаков поднял камешек и зашвырнул на середину канала. Мостки обледенели, и он едва не потерял равновесие. Серые пакгаузы защищали спину от ветра. Было тихо. Сзади вполголоса разговаривали территориалы.
— Вечером пособи хату одну прошерстить.
— Старый, извини, не могу. Мне на халтуру. Витьку попроси, он вчера стоял.
— Хорошо. А ты где?
— В игровых автоматах на Дегтярке.
— Нормально платят?
— Вместе с зарплатой на хлеб хватает.
Максаков поднял еще один камешек. Чувство беды продолжало теребить изнутри. Он думал о Сиплом. Он думал, что вся эта тревога из-за него. Он думал, что никогда еще с таким не сталкивался. Он думал, что все это похоже на голливудский фильм.
…Вежливая улыбка, внимательные глаза, благородный наклон головы.
«Счастлив помочь. Приятно будет встретиться еще один раз…»
Он никак не мог вспомнить его взгляд. Глаза помнил, а взгляд — нет.
«Один раз. Еще один раз. Сука! Если бы тогда…»
— Змерзли, маугли? — Голос участкового Сухова обрушился как удар колокола. — Можно заходить. Эксперт закончил.
— Тогда уже поздно заходить, — дурашливо хихикнул кто-то из оперов.
Максаков улыбнулся, с трудом выдирая себя из липкой паутины дурных предчувствий.
— Или наоборот — уже безопасно. Пошли.
Ветер все же просочился между серыми корпусами и теперь игриво кидался снежной пудрой.
Склад был большой, на удивление теплый и ужасно приятно пах. Ароматы древесины, свежей стружки, различных лаков и смол всегда сводили Максакова с ума. Это было похоже на ларьки с шавермой у метро. Смертельно опасный риск заработать инфекцию, но запах притягивает просто гипнотически.
— Мне даже трудно подсчитать сейчас ущерб. — Взъерошенный несуразный мужчина в дорогом, совсем не идущим ему пальто разговаривал с Сашей Шохиным — начальником розыска 176-го отдела.
Шохин был гораздо моложе Варенцова и еще не успел утратить желание и азарт работы. Максаков незаметно подошел сзади.
— Вам желательно поторопиться с суммой и предоставить нам справку. — Шохин всегда говорил тихо, словно стеснясь. — Без этого следователь не может возбудить уголовное дело.
— Это же красное дерево. — Мужчина, похоже, не слышал его.
Вблизи Максаков заметил, что галстук у него тоже от «Версаче» и тоже неумело завязан каким-то нелепым узлом.
— Если они сложат все в холодном месте… Справка? Да, да, конечно. Я распоряжусь.
Спина у него была узкая и сутулая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Сколько платят?
— Семьдесят пять рублей в день.
Максаков даже присвистнул. Что там писали в советских учебниках о положении иностранных рабочих в странах империализма?
— Деньги были накоплены?
Рахмонов кивнул. Глаза его оставались безучастными. Он прилежно отвечал на вопросы, потому что так было положено, но никаких эмоций разговор у него не вызывал.
— Хотели снять новую квартиру. Здесь детям сыро.
В кастрюльке заурчало. Женщина выскочила из угла и стала помешивать варево.
— Милиция сюда заходила когда-нибудь?
— Нет. Только на работу.
— Давно?
— Недели две.
Рахмонов продолжал смотреть и говорить в стену. Максакова это начинало раздражать.
— Зачем?
— Не знаю. Всех построили, записали, перефотографировали.
В коридоре истошно завопили дети. Резкими, гортанными криками их пыталась успокоить женщина. Хозяин сделал неуловимое движение, и вторая скользнула от плиты на помощь.
— Что у вас тут за караван-сарай? — вернулся Баренцев.
— Адрес этот им давал?
— Да, конечно.
— А родственники?
— Все.
— Алексеич! Тебя дежурка РУВД ищет! — Варенцов протянул ему мобильник. В глазах его не было и тени обиды.
— Миша! Ты долго там? — Связь была не очень, и голос Вениаминыча периодически пропадал.
— Заканчиваю.
— У нас три кражи. Две квартирные, глухие, а одна крупная, на деревообрабатывающем заводе, но вроде с подозреваемым. Надо ехать.
«Понеслось, — подумал Максаков. — Чужое дежурство — хуже некуда».
— А где Грач, где Парадов?
— Все же на годовом совещании в главке, — удивился Лютиков.
Мимо к плите тенью проскользнула вернувшаяся женщина.
— Точно, б…. я забыл, — выругался Максаков. Очередная бесконечная говорильня в ГУВД могла затянуться до вечера. — Сейчас еду. Это который комбинат? У Лавры?
— Да.
— Понял.
Он вернул трубку Варенцову и повернулся к Рахмонову.
— Примет у нападавших никаких особых? Женщины, племянник не говорили?
Тот покачал головой. Стряпуха неожиданно привстала на цыпочки и что-то ему шепнула. Он нахмурился.
— Она говорит, что у одного была татуировка на запястье: череп с парашютом. А больше… Маски же.
Максаков поднялся и надел шляпу.
— Гриша! Пусть уж Егоров принимает заявление. Размазков сейчас приедет, а материал не готов.
— Я не буду писать заявление, — неожиданно сказал Рахмонов.
— То есть как? — обернулся Максаков. — Почему?
— Не хочу. Я же черный. Это точно ОМОН. Они власть. Я боюсь. У меня семья. Ее надо кормить. Мне ничего не надо.
— Тогда они придут снова, и кормить семью тебе…
— Так положено у вас. Я же черный.
В голосе Рахмонова слышалась непреклонность, присущая горцам.
— Прибыл по вашему указанию, товарищ ответственный, для организации работы на месте происшествия! — Высокий, болезненно худой Размазков стремительно прошел в кухню и водрузил на стол свой «дипломат». — Боевая готовность номер один. Где заявление? Где материал?
Максаков чувствовал на себе иронические взгляды Варенцова и криминалиста Суворова. Он молча открыл дверь и пошел по темному извилистому коридору. Сквозило. Из комнат неслись крики на чужом языке. На выходе его нагнал Варенцов.
— Алексич, не заводись. Я же знаю — это точно СОБР. Юрка приволок информацию: они внизу, в «Ганне», ели сегодня. У них рейд по рынкам. Ну на хрена нам с ними ссориться? Они же менты.
Максаков резко остановился.
— А мы?
— Что?
— Мы тогда кто, если они — менты?
— Не понял.
— Подумай!
На улице вовсю гулял ветер. В воздухе появилась мелкая белая пыль. Максаков безуспешно попытался поймать ее рукой. Тучи мрачно нависали над городом. Хотелось щелкнуть выключателем и увеличить свет. Лобовое стекло затянуло тонюсенькой молочной пленочкой. Из школы с гиканьем и визгом неслись размахивающие рюкзаками младшеклассники. На углу старушки толпились возле магазина дешевых продуктов. Максаков выкурил сигарету и, тщетно пытаясь унять возрастающее в груди чувство тревожности, осторожно вырулил на Свечной переулок. Машина гуляла на трамвайных рельсах. Бесцветный зимний день неумолимо набирал обороты. Где-то далеко, на Петропавловке, простуженно кашлянула пушка.
7
Рассыпающаяся из облаков снежная крупа образовала на поверхности воды колышащуюся белую корочку. Максаков поднял камешек и зашвырнул на середину канала. Мостки обледенели, и он едва не потерял равновесие. Серые пакгаузы защищали спину от ветра. Было тихо. Сзади вполголоса разговаривали территориалы.
— Вечером пособи хату одну прошерстить.
— Старый, извини, не могу. Мне на халтуру. Витьку попроси, он вчера стоял.
— Хорошо. А ты где?
— В игровых автоматах на Дегтярке.
— Нормально платят?
— Вместе с зарплатой на хлеб хватает.
Максаков поднял еще один камешек. Чувство беды продолжало теребить изнутри. Он думал о Сиплом. Он думал, что вся эта тревога из-за него. Он думал, что никогда еще с таким не сталкивался. Он думал, что все это похоже на голливудский фильм.
…Вежливая улыбка, внимательные глаза, благородный наклон головы.
«Счастлив помочь. Приятно будет встретиться еще один раз…»
Он никак не мог вспомнить его взгляд. Глаза помнил, а взгляд — нет.
«Один раз. Еще один раз. Сука! Если бы тогда…»
— Змерзли, маугли? — Голос участкового Сухова обрушился как удар колокола. — Можно заходить. Эксперт закончил.
— Тогда уже поздно заходить, — дурашливо хихикнул кто-то из оперов.
Максаков улыбнулся, с трудом выдирая себя из липкой паутины дурных предчувствий.
— Или наоборот — уже безопасно. Пошли.
Ветер все же просочился между серыми корпусами и теперь игриво кидался снежной пудрой.
Склад был большой, на удивление теплый и ужасно приятно пах. Ароматы древесины, свежей стружки, различных лаков и смол всегда сводили Максакова с ума. Это было похоже на ларьки с шавермой у метро. Смертельно опасный риск заработать инфекцию, но запах притягивает просто гипнотически.
— Мне даже трудно подсчитать сейчас ущерб. — Взъерошенный несуразный мужчина в дорогом, совсем не идущим ему пальто разговаривал с Сашей Шохиным — начальником розыска 176-го отдела.
Шохин был гораздо моложе Варенцова и еще не успел утратить желание и азарт работы. Максаков незаметно подошел сзади.
— Вам желательно поторопиться с суммой и предоставить нам справку. — Шохин всегда говорил тихо, словно стеснясь. — Без этого следователь не может возбудить уголовное дело.
— Это же красное дерево. — Мужчина, похоже, не слышал его.
Вблизи Максаков заметил, что галстук у него тоже от «Версаче» и тоже неумело завязан каким-то нелепым узлом.
— Если они сложат все в холодном месте… Справка? Да, да, конечно. Я распоряжусь.
Спина у него была узкая и сутулая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37