Лабух кряхтя полез в стенную нишу, выворотил кучу старой обуви, порылся в ней, морщась от едкого запаха кожи и засохшего гуталина, и, наконец, выудил пару роскошных, почти новых сапог коричневой кожи с острыми носами, украшенными латунными мысками. Кроме того, на задниках сапог имелись кокетливые латунные же цепочки.
— На, владей, если подойдут, конечно. Я в них когда-то на свидания с Дайанкой ходил. Кучу бабла, между прочим, за них отвалил, на струнах экономил. И вообще, это, знаешь ли, ручная работа, раритет. Не выделывают нынче таких сапог.
Мышонок натянул раритетные сапоги, пошевелил пальцами, пару раз подпрыгнул и сообщил, что обувка ничего, подходящая, хотя, конечно, с его любимыми кедами ни в какое сравнение не идет. Потом подумал немного, решительно оторвал цепочки с задников — «Еще зацепишься за что-нибудь!» — и, наконец, остался доволен.
— Ну что, двинули? — Лабух взял гитару, натянул куртку, с сожалением оглядев прорехи в полах, и они вышли во двор.
На дощатой скамейке, за грубо сколоченным столиком, где обычно собирались местные алкаши, весь в боевых барабанах восседал Чапа в компании нескольких деловых. Кроме того, во дворе стояли, сидели, лежали подворотники всех мастей и размеров, шмары, телки, чувихи, кажется, где-то в глубине двора маячило несколько хабуш со своим пастырем. В общем, каждой твари по паре.
Музима сама вылетела из кофра, Мышонок за спиной лязгнул затвором своего «Хоффнера», а в голове билось — Как же так... Дайана ушла к глухарям, а Чапа, значит...
— Чуваки, до чего же я рад вас слышать, — провозгласил Чапа, вставая. — Иду себе, вдруг слышу, кто-то лабает, да так клево — ну, думаю, не иначе как Лабух! Проснулся уже. Да выключи ты свою стрелялку, тут люди собрались музыку послушать, а не друг дружку убивать!
Какая-то крутая телка, длинноногая, с круглым пухлогубым лицом, осторожно выглянула из-за спины своего дружка и, по привычке капризно растягивая слова и картавя, попросила:
— Можно еще раз ту песню, ну, которая про город и про любовь?
И Лабух понял, что они и в самом деле пришли слушать. Теперь это были не деловые, не подворотники, не хабуши — это были слышащие, и они ждали от него музыки.
Тепло зародилось где-то в затылке и хлынуло через предплечья, ударив в сразу же раскалившиеся кисти рук, делая пальцы длинными и горячими, — и началось!
...Взвился над Старым Городом древний гитарный рифф, придуманный давным-давно великим лабухом Иоганном, из затакта нежным и глубоким стоном вступил «Хоффнер» Мышонка, и когда Лабух ударился оземь мощным септом — грохнули барабаны Чапы. А потом бас задышал низкими и хриплыми синкопами, как дышат в горе или в любви, но Чапа не дал им упасть, и большой барабан забухал, огромный, словно сердце города, и остальные Чапины барабаны и барабанчики заколотились, а как же иначе, ведь они сейчас были сердцами людей, живущих в этом городе.
...Тонет город в тумане
В серебристой пыли,
И застыли дома —
Корабли на мели,
Нынче город безмолвен,
Нет у города слов...
Расскажите мне
Про Любовь!
Теперь гитара била редкими слитными аккордами, и бас Мышонка осторожно поддерживал ее, словно одинокую женщину — это была площадь с грязновато светящейся оторочкой ночных киосков по берегам, и все-таки — это был отдых. И сердце города билось почти как прежде, только чуть-чуть сбоило.
Где же эти слова —
Не позвать, не сыскать,
Голоса посрывав,
Прилегли на асфальт,
Будет утро,
Тогда их отыщет любой...
Расскажите мне
Про Любовь!
И снова Лабуха швырнуло на землю, но он и на этот раз устоял, а за спиной рваным контрапунктом, задыхаясь, зарычал бас Мышонка, и бешено заколотились быстрые маленькие сердца живущих.
Телефон в эту ночь
От усталости скис,
Равнодушно бормочет
Разбуженный диск,
Город сны свои спрятал
Под каменным лбом...
Расскажите мне
Про Любовь!
Господи, у меня не хватает пальцев, взмолился Лабух, и Бог засмеялся и дал ему еще пальцы. И тогда Лабух выбрался-таки из перекрученных, неправильно сросшихся переулков на свет и пошел вперед, глядя сквозь встречных прохожих. А Мышонок шел рядом — старый надежный друг-приятель, бубнил что-то успокаивающее, и это почти помогало. Выпить бы, с тоской подумал Лабух. Обязательно надо выпить.
Я прошу тебя — нет,
Говори, не молчи!
Тишина — словно снег
В посветлевшей ночи,
Я прошу тебя...
В трубке смеется отбой...
Расскажите мне
Про Любовь!
Бухнуло Большое Сердце — и встало. И осталась только мелкая дробь маленьких человечьих сердчишек, настырных и цепких, словно дождь. Но гитара Лабуха закричала, вгоняя шприц с адреналином звука в уставшую сердечную мышцу, и бас Мышонка тяжелой ладонью поддержал ее...
А потом все кончилось.
...Они играли еще. «Чикаго-блюз» и «Дождливых королей». «Гадину» и «Маленького черного чертика». В конце концов Чапа свернул барабаны и сказал, что если они хотят попасть на Старый Танковый, то концерт пора заканчивать.
— Знаете что, чуваки, я, пожалуй, пойду с вами. Вам без меня через Полигон не пройти. Там же кто? Правильно, ветераны! А ветераны — это кто? Правильно, военные! Пусть бывшие, но военные. А военные любят барабаны! А барабаны — это я, Чапа!
«Вот и не надо никого убивать, — думал Лабух, закрывая кофр. — И еще — теперь кто-то из этих слышащих не станет клятым, и это уже хорошо! Ух тебе, Лоуренс, дурной ты глухарь! Одно слово, неправильный!»
— Ну что, пойдем мы или нет? — Мышонок уже приплясывал на месте, словно разминался перед путь-дорогой. Над плечом у него торчало дуло любимого «Хоффнера», а на другом плече висела объемистая холщовая сумка. Судя по всему, Мышонок уже успел разжиться у деловых и едой, и выпивкой. — Кому в путь — тому пора!
И они пошли, точнее, поехали. Деловые довезли их до окраины. Протиснувшись меж деревянных домишек, джипы вырулили на обширный, поросший редкой травой пустырь. Пустырь мог бы считаться полем, если бы на противоположном краю не маячили полусгнившие столбики с обрывками колючей проволоки.
— Все, пацаны, дальше вы сами, — деловой извлек брюхо из тачки. — Дальше мы не пойдем. Да и вам не советовали бы, пропадете зазря. И вообще, хрен ли вам в этих Ржавых Землях, да на Старом Танковом? У нас братва там бывает, в смысле, на Танковом. По делам, но они другой дорогой добираются. А вас почему-то через Ржавые Земли да еще через Полигон несет нелегкая. В Ржавые Земли ни один отморозок не сунется, то, что там творится — хуже ломки! Так что вы еще подумайте, прежде чему туда соваться.
— Спасибо, братан, — Лабух похлопал делового по кожаному плечу. — На Старом Танковом мы сегодня должны играть, уже обещали потому что. А другой дорогой — мы не можем, разные у нас дороги, понимаешь ли. Такие вот дела, извини.
— Тебе спасибо, за музыку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91