– Не ревнуешь? – шутя спросила я.
– Пока не было повода, – улыбнулась Светлана. – Максим любит меня. Я это хорошо знаю.
– Тот злосчастный полет будут обсуждать сегодня. Максим ничего не говорил?
– Нет.
– Значит, скажет. Ну, до свидания. Зайду в пятницу.
– Ждем!
Соединяюсь еще с девятью домами, где живут мои подопечные. Убеждаюсь – везде полный порядок. Теперь десяток минут можно уделить и себе. Открываю дневник Улугбека и внимательно перечитываю несколько страниц, исписанных мелким отрывистым по­черком.
Из дневника Улугбека:
Двигатели взревели, как бы демонстрируя свою неукротимую мощь. Постепенно тигриный рык понизился до кошачьего мурлыканья и наконец смолк. Желтоватая пыль плотно окутала корабль, и мы некоторое время ждали, пока завеса спадет и даст возможность выйти наружу и увидеть Веду лицом к лицу, во всем ее объемном и цветовом многообразии.
Геологи, к экспедиции которых меня прикрепили, открыли наконец дверцу, опустили лесенку и один за другим попрыгали на мягкий грунт. Они вскинули за плечи увесистые рюкзаки и, прощально помахав мне, гуськом зашагали в сторону скалистой гряды. Я тоже не стал терять времени – подхватил походную сумку с красками и провизией, удобнее перекинул через плечо ремень этюдника и направился к бухте, которая блестела узкой полоской.
Справа обугленным частоколом возвышались осколки стен бывшего города. Я не удержался, свернул к руинам, и меня поразила мрачная палитра открывшейся картины. Черные, темно-коричневые, бурые тона освещенной части и глухие, темно-синие предельно короткие тени. Их почти не видно под лучами двух солнц – глубоко спрятались в щели, трещины, но там, откуда они выглядывают, бьет холод, такой ощутимый, что редкая чахлая травка, оказавшаяся рядом, мерзнет, напряженно заострилась и изо всех сил тянется к теплу…
Страшное место. Выразительный символ бед и несчастий, которые претерпевали люди на пути в нынешние века. Обязательно здесь поработаю. Попишу этюды. Чувствую – может получиться что-то значительное.
А сейчас – вперед. Осмотрю все как следует – и за дело.
Приблизился к берегу. Вода плещется ровно, мягко, напоминая ласковые набеги на песок черноморской тихой волны. Но это иная вода. Освещенная искусственным светом, она и смотрится, и воспринимается иначе. Голубизна не чистая, цветовая гамма водного простора осложнена тяжелыми оттенками, вызывая лишь одно впечатление, один мотив – печаль, воспоминания о бывших трагедиях.
Памятник на берегу Герману Петрову хотя и умело вписан в окружающий ландшафт, все же отдает чужеродностью. О нелепости человеческой гибели кричит кусок отшлифованного мрамора, на планете, которой мрамор неведом; идеально ровная отражающая солнце плита и корявые темные берега… Жутко! Но именно так, в ключе неожиданных сочетаний, и напишу.
Под ногами успокаивающе шуршит песок. Следы торопится смыть волна; вода заполняет ямки и некоторое время держится в них, окрашивая в глубокий темно-желтый цвет и как бы испытывая четкую песчаную линию на прочность.
Планета отнюдь не пустынна. Кажется, вокруг никого, но все говорит о присутствии человека. У пристани покачивается небольшое судно, далеко на горизонте, будто букашки, еле заметно движутся разноцветные точки лодок, за густой кромкой деревьев – красные четырехугольные крыши домов… К жителям Веды я не спешу, еще успею встретиться с ними. Потом, когда хорошенько осмотрюсь и намечу места для работы.
Эге! Навстречу мне по влажному песку идет девушка… Я растерялся. Если на планете Веда все так необыкновенно прекрасны, я погибну от тоски и бессонницы. Шутки шутками, но девушка в самом деле взволновала меня. Заметив незнакомого человека, то есть меня, юная красавица ускорила шаг и, подойдя ко мне, спросила:
– Вы местный житель, да?
Вот так чудо!.. Я не знал, что сказать и, наверное, покраснел, как рак.
И опять вопрос:
– Что же вы молчите?
– Нет, я оттуда, – наконец, сумел ответить я и неопределенно махнул рукой.
– Значит, вы тоже землянин? – улыбнулась девушка, и клянусь, светлей улыбки я никогда не ви­дел…
– Тоже, – растерянно ответил я и нелепо похлопал по этюднику. – Прилетел поработать. Я худож­ник.
Девушка сказала, что впервые видит настоящего, живого художника и очень рада познакомиться. Она назвала свое имя, я назвал свое и оробел окончательно… Юлия сказала, что знает мои работы, и они ей нравятся. И вдруг в те несколько секунд, что я неотрывно смотрел в лучистое (иного определения не найду) лицо Юлии, я вспомнил, что я художник и должен оставаться художником до конца. В неуловимый миг сложилась целостная, законченная композиция. Светлый лик девушки на фоне черных руин – наш сегодняшний день и прошлое. Вот он, зримый образ счастья в развитии! Только бы Юлия не отказалась. Всего несколько часов!..
Я приготовился уговаривать и совсем не ожидал, что девушка сразу согласится и охотно последует за мной. Она лишь попросила:
– Недолго, ладно? Максим Николаевич будет искать…
– Максим Николаевич?.. – Я даже остановился. Совсем выпустил из виду, что Юлия может быть не одна.
– Максим Николаевич, – объяснила она, – друг моего брата. А мой брат там, – Юлия кивнула на памятник, который ясно белел позади. – Максим Николаевич – археолог. Поможем ему откопать что-нибудь этакое?
Я кивнул.
– Конечно, поможем. Только потом. Когда я вас напишу.
В развалинах я сразу нашел подходящее место, удобно усадил Юлию, чтобы она быстро не устала, установил этюдник, укрепил холст и выдавил на палитру разноцветные башенки красок.
Набросал рисунок и взялся за кисть. В такие минуты кисть напоминала мне клоуна-акробата, то и дело меняющего свои одежды. Но сейчас я подумал об этом вскользь – слишком серьезной и ответственной была работа.
Лицо девушки светилось, линии тела сочетались удивительно плавно. Я вдруг испугался, что не смогу передать этого свечения и всех этих линий, и заволновался, и все медленней стал смешивать и наносить краски. Ну конечно, догадался я, причина в молчании, которое в данном случае не укрепляет нечаянный зыбкий контакт и, быть может, подвергает сомнению то, что установилось…
– Пожалуйста, расскажите о себе, – попросил я Юлию.
Девушка охотно отозвалась, но что она говорила, я не улавливал. Наверное, потому, что не вникал в смысл ее слов, а просто слушал, думая о точности мазков и цветовых соотношений.
Времени, должно быть, прошло немало. Я слишком увлекся и не услышал вопроса. Юлия спросила громче:
– Долго еще? Оторвитесь, пожалуйста!
– Нет, нет. Самую малость.
– Пора! Максим Николаевич беспокоится. Лучше потом.
– Еще немного, прошу вас. Потом больше не потревожу.
Юлия, вздохнув, согласилась, но тем не менее опечалилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38