Глаза у него были закрыты. Ущелье с рекой, дом, Аршадин – все исчезло. Исчезли и земля, и небо, и вообще все, кроме серого тумана, безразмерного и бесконечного, уходящего во все стороны, и только где-то там, вдалеке, вроде бы виднелись более темные тени, которые появлялись и исчезали снова. Я громко спросила:
– Где мы? Что случилось? В каком мы времени?
Мне уже приходилось иметь дело с магами. И даже лучшие из них – даже Мой Друг – пользуются любым предлогом, чтобы поиграть со временем. Хотя, насколько я знаю, всех их чуть ли не первым делом предупреждают, что этого делать нельзя. Как бы то ни было, в сложных случаях они первым делом хватаются за это, как другие хватаются за кружку с элем. Я этого боюсь ужасно и не желаю иметь к этому никакого отношения, и, когда это опять случается, я всегда сразу чувствую.
Мой Друг, не открывая глаз, сказал:
– Лал, присядь где-нибудь и помолчи.
Ньятенери взял меня за руку и отвел в сторону. Воздух сделался страшно разреженным и холодным, так что, как бы сильно ты его ни глотал, легким его все равно не хватало. Единственным звуком, раздававшимся в тишине, было наше неглубокое, слишком частое дыхание. В этой серости не было ни ветра, ни малейшего колебания, никакого ощущения, что мы куда-то движемся, если не считать возникающих и исчезающих теней, которые вполне могли быть обманом напряженного зрения. Я обняла себя за плечи, чтобы согреться, и привалилась к Ньятенери.
– Мы далеко, – сказал наконец Мой Друг. – Мы нигде и никогда, и в то же время можно сказать, что мы в другом времени. Это, – он вслепую ткнул рукой в ледяной туман вокруг, – это не волшебная повозка и не ковер-самолет, уносящий нас к безопасности. Это пузырь времени – но это не наше время. Кто-нибудь из вас меня понимает?
– Я и не желаю этого понимать, – напрямик ответил Ньятенери. – Зачем ты сидишь с закрытыми глазами?
– Затем, что я не знаю наверняка, что случится, если я их открою. Возможно, вы перестанете существовать. Возможно, перестану существовать я. Или само существование может… Нет, не стоит, от таких мыслей даже меня укачивает. Вполне вероятно, что мы просто вернемся назад к Аршадину. Результат будет тот же самый.
Знакомая раздражительность ободряла – и тем не менее в его голосе звучали какие-то новые нотки, которых я раньше никогда не слышала. Не страх, не тревога, не обычная неуверенность – все эти слова тут не годились. А вот мне действительно было страшно. Я буквально потеряла почву под ногами. И еще мне было очень холодно – меня прямо-таки трясло.
– А что произошло там, у Аршадина? – поинтересовалась я. – И куда мы направляемся теперь? И почему, во имя… – я поискала подходящего бога, но так ни одного и не вспомнила, – почему ты сидишь на воздухе?
Мой Друг рассмеялся, но на этот раз его смех меня не успокоил.
– В самом деле? Я и не заметил. Куда мы направляемся? Обратно в трактир естественно, если только меня не будут отвлекать дурацкими вопросами. Этот способ передвижения мне никогда особенно не нравился. Наверно, у меня просто нет к нему природной склонности. Вот у Аршадина – у него есть. Он постоянно носился вперед-назад таким образом, хотя я его предупреждал. Иногда он использовал это, чтобы прийти к обеду.
Он немного помолчал, зажмурившись еще сильнее.
– Ну вот, а теперь эта привычка его подвела. Я никак не мог ему сопротивляться, когда он перенес меня сюда в пузыре времени. Но даже на то, чтобы просто поддерживать существование такого пузыря в нашем мире, уходит масса сил, не говоря уж о том, чтобы заставить его работать на себя. Я знал, что он не сумеет одновременно удерживать в своей власти и его, и меня, и еще вас обоих. Сколько раз я ему говорил! Всякая мощь имеет свой естественный предел – всякая, даже его. Я его предупреждал…
Последнее он произнес почти шепотом, и не для наших ушей.
– А потом вы его отвлекли – довольно неуклюже, надо заметить, но при этом вполне успешно, – и он попытался убить меня в пузыре, думая, что я вами управляю. Это показывает, что он по-прежнему отчасти верит в своего старого наставника – трогательно, не правда ли?
В его коротком смешке было больше сожаления, чем торжества.
– Он говорил о «тех, кто ждет». Это тебя они ждут? – спросил Ньятенери.
– Меня, меня! – ответил Мой Друг с удивительной беспечностью. – Ничего, пусть подождут еще маленько. Ну, а теперь, если никто больше не будет отвлекать меня вопросами, я думаю – и даже почти уверен, – что мне все же удастся переправить это нездоровое явление к столу Карша. Правда, неизвестно, будет ли это именно тот Карш и именно тот стол, но в любом случае это будет полезный и поучительный опыт для всех нас, а для Карша в особенности. Лал, если ты тоже закроешь глаза, то не будешь так сильно дрожать. Послушайся моего совета.
Он был прав. Когда я перестала видеть эту серость, убийственный холод отступил, как будто именно вид серого тумана пробирал меня до костей. И все же я не могла удержаться от того, чтобы время от времени оглядываться вокруг, хотя вокруг ничего не было видно, кроме крохотных темных фигурок, которые не приближались и не исчезали. Я спросила:
– А эти – кто они?
– Люди, чье время мы используем, – коротко ответил он. – Закрой глаза, Лал.
Я зажмурилась. И сказала:
– У Аршадина не идет кровь. Мой меч пронзил его почти насквозь, а крови не было.
– Потому что в нем нет крови, – ответил Мой Друг. – Лукасса была совершенно права: в ту ночь в красной башне он отдал свою жизнь Другим, а они взамен дали ему подобие жизни, для которого кровь необязательна. Я слышал о таких сделках, только это было очень давно, и я никогда не думал, что такое случится в мое время. Бедный мой Аршадин. Бедный мой Аршадин…
И после этого тихого, бесцветного стона он больше ничего не говорил.
Сколько времени прошло – нашего или еще какого, – сказать не могу. Я слышала, как Мой Друг что-то гудит себе под нос: монотонную, сводящую с ума мелодию в пять нот, которая через некоторое время начала казаться гудением водяной мельницы, неутомимым и, как ни странно, успокаивающим. Кажется, я даже ненадолго задремала.
Нет, я точно задремала, потому что я помню, как вздрогнула и проснулась оттого, что обнимавшая меня рука Ньятенери напряглась. Он очень тихо сказал мне на ухо:
– Лал. Тут что-то происходит.
Даже сквозь серый туман было видно, что лицо у него бледное и напряженное.
– В чем дело? – спросила я. На первый взгляд, ничего не изменилось: мы по-прежнему сидели неподвижно в ледяном нигде, Мой Друг по-прежнему восседал в воздухе и гудел все те же пять нот. Единственное различие, если это можно назвать различием, состояло в том, что крохотные тени, мельтешившие в отдалении, наконец исчезли. Ньятенери сдавил мою левую руку, покалеченную, а я даже и не заметила – только потом увидела новый синяк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Где мы? Что случилось? В каком мы времени?
Мне уже приходилось иметь дело с магами. И даже лучшие из них – даже Мой Друг – пользуются любым предлогом, чтобы поиграть со временем. Хотя, насколько я знаю, всех их чуть ли не первым делом предупреждают, что этого делать нельзя. Как бы то ни было, в сложных случаях они первым делом хватаются за это, как другие хватаются за кружку с элем. Я этого боюсь ужасно и не желаю иметь к этому никакого отношения, и, когда это опять случается, я всегда сразу чувствую.
Мой Друг, не открывая глаз, сказал:
– Лал, присядь где-нибудь и помолчи.
Ньятенери взял меня за руку и отвел в сторону. Воздух сделался страшно разреженным и холодным, так что, как бы сильно ты его ни глотал, легким его все равно не хватало. Единственным звуком, раздававшимся в тишине, было наше неглубокое, слишком частое дыхание. В этой серости не было ни ветра, ни малейшего колебания, никакого ощущения, что мы куда-то движемся, если не считать возникающих и исчезающих теней, которые вполне могли быть обманом напряженного зрения. Я обняла себя за плечи, чтобы согреться, и привалилась к Ньятенери.
– Мы далеко, – сказал наконец Мой Друг. – Мы нигде и никогда, и в то же время можно сказать, что мы в другом времени. Это, – он вслепую ткнул рукой в ледяной туман вокруг, – это не волшебная повозка и не ковер-самолет, уносящий нас к безопасности. Это пузырь времени – но это не наше время. Кто-нибудь из вас меня понимает?
– Я и не желаю этого понимать, – напрямик ответил Ньятенери. – Зачем ты сидишь с закрытыми глазами?
– Затем, что я не знаю наверняка, что случится, если я их открою. Возможно, вы перестанете существовать. Возможно, перестану существовать я. Или само существование может… Нет, не стоит, от таких мыслей даже меня укачивает. Вполне вероятно, что мы просто вернемся назад к Аршадину. Результат будет тот же самый.
Знакомая раздражительность ободряла – и тем не менее в его голосе звучали какие-то новые нотки, которых я раньше никогда не слышала. Не страх, не тревога, не обычная неуверенность – все эти слова тут не годились. А вот мне действительно было страшно. Я буквально потеряла почву под ногами. И еще мне было очень холодно – меня прямо-таки трясло.
– А что произошло там, у Аршадина? – поинтересовалась я. – И куда мы направляемся теперь? И почему, во имя… – я поискала подходящего бога, но так ни одного и не вспомнила, – почему ты сидишь на воздухе?
Мой Друг рассмеялся, но на этот раз его смех меня не успокоил.
– В самом деле? Я и не заметил. Куда мы направляемся? Обратно в трактир естественно, если только меня не будут отвлекать дурацкими вопросами. Этот способ передвижения мне никогда особенно не нравился. Наверно, у меня просто нет к нему природной склонности. Вот у Аршадина – у него есть. Он постоянно носился вперед-назад таким образом, хотя я его предупреждал. Иногда он использовал это, чтобы прийти к обеду.
Он немного помолчал, зажмурившись еще сильнее.
– Ну вот, а теперь эта привычка его подвела. Я никак не мог ему сопротивляться, когда он перенес меня сюда в пузыре времени. Но даже на то, чтобы просто поддерживать существование такого пузыря в нашем мире, уходит масса сил, не говоря уж о том, чтобы заставить его работать на себя. Я знал, что он не сумеет одновременно удерживать в своей власти и его, и меня, и еще вас обоих. Сколько раз я ему говорил! Всякая мощь имеет свой естественный предел – всякая, даже его. Я его предупреждал…
Последнее он произнес почти шепотом, и не для наших ушей.
– А потом вы его отвлекли – довольно неуклюже, надо заметить, но при этом вполне успешно, – и он попытался убить меня в пузыре, думая, что я вами управляю. Это показывает, что он по-прежнему отчасти верит в своего старого наставника – трогательно, не правда ли?
В его коротком смешке было больше сожаления, чем торжества.
– Он говорил о «тех, кто ждет». Это тебя они ждут? – спросил Ньятенери.
– Меня, меня! – ответил Мой Друг с удивительной беспечностью. – Ничего, пусть подождут еще маленько. Ну, а теперь, если никто больше не будет отвлекать меня вопросами, я думаю – и даже почти уверен, – что мне все же удастся переправить это нездоровое явление к столу Карша. Правда, неизвестно, будет ли это именно тот Карш и именно тот стол, но в любом случае это будет полезный и поучительный опыт для всех нас, а для Карша в особенности. Лал, если ты тоже закроешь глаза, то не будешь так сильно дрожать. Послушайся моего совета.
Он был прав. Когда я перестала видеть эту серость, убийственный холод отступил, как будто именно вид серого тумана пробирал меня до костей. И все же я не могла удержаться от того, чтобы время от времени оглядываться вокруг, хотя вокруг ничего не было видно, кроме крохотных темных фигурок, которые не приближались и не исчезали. Я спросила:
– А эти – кто они?
– Люди, чье время мы используем, – коротко ответил он. – Закрой глаза, Лал.
Я зажмурилась. И сказала:
– У Аршадина не идет кровь. Мой меч пронзил его почти насквозь, а крови не было.
– Потому что в нем нет крови, – ответил Мой Друг. – Лукасса была совершенно права: в ту ночь в красной башне он отдал свою жизнь Другим, а они взамен дали ему подобие жизни, для которого кровь необязательна. Я слышал о таких сделках, только это было очень давно, и я никогда не думал, что такое случится в мое время. Бедный мой Аршадин. Бедный мой Аршадин…
И после этого тихого, бесцветного стона он больше ничего не говорил.
Сколько времени прошло – нашего или еще какого, – сказать не могу. Я слышала, как Мой Друг что-то гудит себе под нос: монотонную, сводящую с ума мелодию в пять нот, которая через некоторое время начала казаться гудением водяной мельницы, неутомимым и, как ни странно, успокаивающим. Кажется, я даже ненадолго задремала.
Нет, я точно задремала, потому что я помню, как вздрогнула и проснулась оттого, что обнимавшая меня рука Ньятенери напряглась. Он очень тихо сказал мне на ухо:
– Лал. Тут что-то происходит.
Даже сквозь серый туман было видно, что лицо у него бледное и напряженное.
– В чем дело? – спросила я. На первый взгляд, ничего не изменилось: мы по-прежнему сидели неподвижно в ледяном нигде, Мой Друг по-прежнему восседал в воздухе и гудел все те же пять нот. Единственное различие, если это можно назвать различием, состояло в том, что крохотные тени, мельтешившие в отдалении, наконец исчезли. Ньятенери сдавил мою левую руку, покалеченную, а я даже и не заметила – только потом увидела новый синяк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93