Лишь на линии внешнего оборонительного обвода, окружавшего Кенигсберг, стояло девятьсот дотов. Отдельные форты носили названия прославленных прусских полководцев: Врангеля, Гнейзенау.
Только что в небольшом городке, неподалеку от Кенигсберга, с чугунным грохотом свалилась наземь статуя Гинденбурга. Ее подорвали немецкие минеры. По пятам за отступающими немецко-фашистскими войсками шла Советская Армия, и они страшились возмездия. Во временно оккупированных русских городах памятники Ленину расстреливались прямой наводкой из орудий. Фашисты мерили на свой аршин: думали, что русские тоже воюют со статуями.
Фельдмаршал Гинденбург лежал, поверженный в прах своими же солдатами. Но еще стояли, превратившись в форты, Гнейзенау и Врангель. Они смотрели на восток. Это было подобие тех аку-аку, каменных статуй, которые стерегут остров Пасха, устремив вдаль свои слепые глаза. Магией воспоминаний, словами-фетишами, своими мертвыми полководцами пытались немцы загородиться от опасности, неотвратимо, как океан, надвигавшейся с востока.
Туман, туман… Земля, размокшая от стаявших снегов… Голые, дрожащие леса…
По дорогам идут на Кенигсберг советские войска. Бредут в грязи пехотинцы, ползут, лязгая гусеницами, танки, громыхает артиллерия.
А моряки идут морем вдоль берега, чтобы тоже принять участие в битве за Восточную Пруссию.
В течение нескольких дней советские войска прорвали внешний, долговременный пояс обороны, овладели городами Инстербург, Тильзит, Гумбинен, Прейссиш-Эйлау и подступили к окраинам Кенигсберга.
В штабе фронта стоял фанерный макет города, очень большой, тридцати шести метров в диаметре. Командиры частей по многу раз проигрывали здесь предстоящий штурм.
Он был звездным — то есть начался сразу со всех сторон. Согласованность во время такого штурма особенно важна.
На исходе четвертого дня ожесточенных уличных боев генерал от инфантерии Ляш подписал в подземном блиндаже акт о капитуляции. Из ста пятидесяти тысяч человек немецкого гарнизона остались в живых только девяносто две тысячи.
Сражение за Восточную Пруссию подходило к концу. Поляки настойчиво нажимали с берегов Вислы. Кое-кто из фашистов уже бежал на полуостров Хелл и оттуда через Борнхольм — в Швецию.
Но аванпорт Кенигсберга — его морские ворота были еще на замке. Крепость Пиллау держалась.
Это была первоклассная, неоднократно модернизированная крепость. В учебниках истории с гордостью упоминалось о том, что в свое время ее не сумел взять Наполеон.
После падения Кенигсберга в Пиллау продолжали беспрерывно поступать подкрепления из Данцига (Гданьска) по узкой косе Фриш-Неррунг, перегораживавшей залив.
По ней же эвакуировали технику и раненых.
Для того чтобы взять Пиллау, нужно было перехватить косу клещами. Сделать это приказали морякам.
С суши крепость должен был одновременно штурмовать армейский корпус.
Для согласования действий Шубин побывал в его штабе.
Попутно он не преминул поинтересоваться результатами расшифровки донесения, которое было передано армейцам.
Да, специалисты сумели раскусить этот орешек! Он, впрочем, оказался не из твердых. Для более сложной зашифровки, видимо, не было подходящих условий.
На первом клочке бумаги прочли:
«…Пирволяйнен, летчик из города Котка… не было моим упущением… командир сам… срочном погружении, как я уже доносил».
Из этого можно было заключить, что кто-то, помимо командира, регулярно информировал свое начальство обо всем происходящем на подводной лодке. В какой-то связи вспоминался и случай с финским летчиком.
Однако это относилось к прошлому.
О настоящем и будущем говорилось на втором клочке, который был еще более скомкан и надорван по краям, чем первый.
Вот что удалось разобрать на нем:
«…Пиллау в ожидании… кладбище… взять на борт пассажира… условному сигналу „Ауфвидерзеен“…»
Перебрасывая мостики между словами, нетрудно было восстановить фразу целиком. Она, вероятно, выглядела так:
«(В настоящее время находимся в) Пиллау в ожидании (чего-то!) на кладбище, (готовясь или будучи готовы) взять на борт пассажира (по) условному сигналу „Ауфвидерзеен“.
Шубин был ошеломлен. Буквы прыгали и кувыркались перед его глазами, словно бы он еще стоял в рубке своего подскакивающего на волнах катера.
Сначала больше всего поразили слова: «условному сигналу „Ауфвидерзеен“.
Так, стало быть, этот надоедливый мотив, впервые услышанный в шхерах, был условным сигналом!
А Шубин-то считал, что мотив привязался к нему по случайному совпадению!
Ничего подобного! «Ауфвидерзеен» был связан с «Летучим Голландцем», имел самое прямое и непосредственное отношение к тем еще не разгаданным тайнам, которыми битком набита окаянная лодка!
Шубин со вниманием перечитал текст.
Итак, «Летучий» — в Пиллау! По крайней мере, был там в момент отсылки донесения. Будем надеяться, еще не ушел.
Но зачем ему забираться на кладбище! Как это понимать — «кладбище»?
Шубин в раздражении сломал папиросу.
Однако главное было не в этом. Главное было в словах: «взять на борт пассажира».
Кто этот пассажир?
Шубин, конечно, сразу же раскалился добела:
— Вот бы меня в Пиллау с корабельным десантом! Я бы пошуровал там! Вскрыл бы подводную лодку, как консервную банку, выковырял оттуда этого пассажира!
— А вы не волнуйтесь, капитан-лейтенант! — сказали ему. — Вскроют вашу «консервную банку» без вас. Все будет нормально. Занимайтесь своим делом. Спокойно высаживайте десант, топите корабли!
В общем, на Шубина побрызгали в штабе холодной водичкой. А он, понятно, зашипел, как утюг.
Каково? «Не волнуйтесь»! «Спокойно топите, высаживайте»!
Шубин, очень недовольный, уехал.
В машине он не переставал бурлить.
Князев и Павлов, сидевшие на заднем сиденье, многозначительно переглядывались. Они хорошо знали своего командира, понимали его и любили со всеми его слабостями.
Дело в том, что Шубин очень ревниво относился к славе своего отряда, своего дивизиона, своей бригады. К этому прибавилось сейчас и некое искони существующее боевое соперничество между флотом и армией.
Шубину казалось обидным, что «Летучего Голландца» захватит кто-то другой, а не он, Шубин. И добро бы еще захватили моряки, а то ни с того ни с сего почему-то армейцы, — впрочем, конечно, вполне уважаемые товарищи.
В центре Кенигсберга спустил скат. Князев и Павлов остались помогать шоферу, а Шубин решил пройтись, чтобы поразмяться и успокоиться.
Вокруг был притихший город-пепелище.
«Как аукнется, так и откликнется, — подумал Шубин, вспомнив про Ленинград. — Аукнулось на одном конце Балтики, откликнулось на другом».
Сюда бы специальными эшелонами этих фабрикантов оружия, военных монополистов, всю злую, жадную свору!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Только что в небольшом городке, неподалеку от Кенигсберга, с чугунным грохотом свалилась наземь статуя Гинденбурга. Ее подорвали немецкие минеры. По пятам за отступающими немецко-фашистскими войсками шла Советская Армия, и они страшились возмездия. Во временно оккупированных русских городах памятники Ленину расстреливались прямой наводкой из орудий. Фашисты мерили на свой аршин: думали, что русские тоже воюют со статуями.
Фельдмаршал Гинденбург лежал, поверженный в прах своими же солдатами. Но еще стояли, превратившись в форты, Гнейзенау и Врангель. Они смотрели на восток. Это было подобие тех аку-аку, каменных статуй, которые стерегут остров Пасха, устремив вдаль свои слепые глаза. Магией воспоминаний, словами-фетишами, своими мертвыми полководцами пытались немцы загородиться от опасности, неотвратимо, как океан, надвигавшейся с востока.
Туман, туман… Земля, размокшая от стаявших снегов… Голые, дрожащие леса…
По дорогам идут на Кенигсберг советские войска. Бредут в грязи пехотинцы, ползут, лязгая гусеницами, танки, громыхает артиллерия.
А моряки идут морем вдоль берега, чтобы тоже принять участие в битве за Восточную Пруссию.
В течение нескольких дней советские войска прорвали внешний, долговременный пояс обороны, овладели городами Инстербург, Тильзит, Гумбинен, Прейссиш-Эйлау и подступили к окраинам Кенигсберга.
В штабе фронта стоял фанерный макет города, очень большой, тридцати шести метров в диаметре. Командиры частей по многу раз проигрывали здесь предстоящий штурм.
Он был звездным — то есть начался сразу со всех сторон. Согласованность во время такого штурма особенно важна.
На исходе четвертого дня ожесточенных уличных боев генерал от инфантерии Ляш подписал в подземном блиндаже акт о капитуляции. Из ста пятидесяти тысяч человек немецкого гарнизона остались в живых только девяносто две тысячи.
Сражение за Восточную Пруссию подходило к концу. Поляки настойчиво нажимали с берегов Вислы. Кое-кто из фашистов уже бежал на полуостров Хелл и оттуда через Борнхольм — в Швецию.
Но аванпорт Кенигсберга — его морские ворота были еще на замке. Крепость Пиллау держалась.
Это была первоклассная, неоднократно модернизированная крепость. В учебниках истории с гордостью упоминалось о том, что в свое время ее не сумел взять Наполеон.
После падения Кенигсберга в Пиллау продолжали беспрерывно поступать подкрепления из Данцига (Гданьска) по узкой косе Фриш-Неррунг, перегораживавшей залив.
По ней же эвакуировали технику и раненых.
Для того чтобы взять Пиллау, нужно было перехватить косу клещами. Сделать это приказали морякам.
С суши крепость должен был одновременно штурмовать армейский корпус.
Для согласования действий Шубин побывал в его штабе.
Попутно он не преминул поинтересоваться результатами расшифровки донесения, которое было передано армейцам.
Да, специалисты сумели раскусить этот орешек! Он, впрочем, оказался не из твердых. Для более сложной зашифровки, видимо, не было подходящих условий.
На первом клочке бумаги прочли:
«…Пирволяйнен, летчик из города Котка… не было моим упущением… командир сам… срочном погружении, как я уже доносил».
Из этого можно было заключить, что кто-то, помимо командира, регулярно информировал свое начальство обо всем происходящем на подводной лодке. В какой-то связи вспоминался и случай с финским летчиком.
Однако это относилось к прошлому.
О настоящем и будущем говорилось на втором клочке, который был еще более скомкан и надорван по краям, чем первый.
Вот что удалось разобрать на нем:
«…Пиллау в ожидании… кладбище… взять на борт пассажира… условному сигналу „Ауфвидерзеен“…»
Перебрасывая мостики между словами, нетрудно было восстановить фразу целиком. Она, вероятно, выглядела так:
«(В настоящее время находимся в) Пиллау в ожидании (чего-то!) на кладбище, (готовясь или будучи готовы) взять на борт пассажира (по) условному сигналу „Ауфвидерзеен“.
Шубин был ошеломлен. Буквы прыгали и кувыркались перед его глазами, словно бы он еще стоял в рубке своего подскакивающего на волнах катера.
Сначала больше всего поразили слова: «условному сигналу „Ауфвидерзеен“.
Так, стало быть, этот надоедливый мотив, впервые услышанный в шхерах, был условным сигналом!
А Шубин-то считал, что мотив привязался к нему по случайному совпадению!
Ничего подобного! «Ауфвидерзеен» был связан с «Летучим Голландцем», имел самое прямое и непосредственное отношение к тем еще не разгаданным тайнам, которыми битком набита окаянная лодка!
Шубин со вниманием перечитал текст.
Итак, «Летучий» — в Пиллау! По крайней мере, был там в момент отсылки донесения. Будем надеяться, еще не ушел.
Но зачем ему забираться на кладбище! Как это понимать — «кладбище»?
Шубин в раздражении сломал папиросу.
Однако главное было не в этом. Главное было в словах: «взять на борт пассажира».
Кто этот пассажир?
Шубин, конечно, сразу же раскалился добела:
— Вот бы меня в Пиллау с корабельным десантом! Я бы пошуровал там! Вскрыл бы подводную лодку, как консервную банку, выковырял оттуда этого пассажира!
— А вы не волнуйтесь, капитан-лейтенант! — сказали ему. — Вскроют вашу «консервную банку» без вас. Все будет нормально. Занимайтесь своим делом. Спокойно высаживайте десант, топите корабли!
В общем, на Шубина побрызгали в штабе холодной водичкой. А он, понятно, зашипел, как утюг.
Каково? «Не волнуйтесь»! «Спокойно топите, высаживайте»!
Шубин, очень недовольный, уехал.
В машине он не переставал бурлить.
Князев и Павлов, сидевшие на заднем сиденье, многозначительно переглядывались. Они хорошо знали своего командира, понимали его и любили со всеми его слабостями.
Дело в том, что Шубин очень ревниво относился к славе своего отряда, своего дивизиона, своей бригады. К этому прибавилось сейчас и некое искони существующее боевое соперничество между флотом и армией.
Шубину казалось обидным, что «Летучего Голландца» захватит кто-то другой, а не он, Шубин. И добро бы еще захватили моряки, а то ни с того ни с сего почему-то армейцы, — впрочем, конечно, вполне уважаемые товарищи.
В центре Кенигсберга спустил скат. Князев и Павлов остались помогать шоферу, а Шубин решил пройтись, чтобы поразмяться и успокоиться.
Вокруг был притихший город-пепелище.
«Как аукнется, так и откликнется, — подумал Шубин, вспомнив про Ленинград. — Аукнулось на одном конце Балтики, откликнулось на другом».
Сюда бы специальными эшелонами этих фабрикантов оружия, военных монополистов, всю злую, жадную свору!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131