» Вчера у нас у магазина в очереди за молоком женщина умерла. Молока для внучки так и не досталось ей. И она с горя Богу душу отдала… А эти губошлепые гайдары завтраками народ кормят: мол, потерпите, завтра манну небесную получим. Не небесную, а западную. Горбачев все обещал, а теперь эти спасатели России…
Иванов терпеливо слушал ее бойкий монолог и думал о Тамаре Афанасьевне: та ведь тоже за демократов голосовала, а в Ельцине и сейчас еще не совсем разочаровалась, все еще верит. И в Штаты не поедет. Нет, Тамара никуда не поедет. Будет нищенствовать вместе со всеми, будет голодная облегчать страдания больных, а родину не оставит в беде. В Ельцине она просто заблуждается, заморочили ей голову печать и телевидение. Она доверчивая и добрая.
Звонок Инны немного поправил его настроение. Не ее поздравление порадовало Иванова, а то, что и такая активная «демократка» наконец-то прозрела и даже дурой себя назвала. А сколько таких дур отстаивают в очередях целыми дням, но стесняются назвать себя дурами, стыдно им признаться, как их бывшие кумиры обвели вокруг пальца, просто обманули. Но океан лжи, в которой погружена наша страна, еще не испарился, и миллионы дураков и дурех еще барахтаются в его мутных водах, захлебываясь газетными и радиотелевизионными нечистотами. Что касается таких, как Инна, то черт с ней — пускай выматывается хоть в Израиль, хоть в США. Жалко молодежь, доверчивую и беззащитную, отравленную ядом лжи, секса и жестокости. Потерянное поколение. И, пожалуй, не одно.
Обычно в квартире Иванова редко раздавался телефонный звонок. Иногда по несколько дней кряду телефон молчал, и сам он никому не звонил. Но сегодня день был не обычным — первый день нового года. И не успел Алексей Петрович положить трубку после разговора с Инной, как снова телефонный звонок и незнакомый, но приятный и как будто даже взволнованный женский голос:
— Здравствуйте, Алексей Петрович. Это Маша Зорянкина поздравляет вас с Новым годом. И мама тоже присоединяется к моему поздравлению. Мы от души желаем вам крепкого здоровья и творческого взлета на радость людям. Я еще раз была на выставке и нахожусь под впечатлением вашей скульптуры, — выпалила она залпом, очевидно, заранее приготовленные слова.
И эти такие простые, обыкновенные фразы так обрадовали и взволновали Иванова, что у него перехватило дыхание, и он ответил лишь после продолжительной заминки:
— Спасибо, Маша, я очень тронут вашим вниманием, — сдерживая свою возбужденность, пробормотал он тихим голосом. И уже оправившись, торопливо и радостно, опасаясь, чтоб она не положила трубку, продолжал:
— Я очень рад вашему звонку, очень-очень. Ваше мнение о моей работе мне дорого. Да-да, дорого, — зачем-то повторил он, поспешно подыскивая другие слова, которые помешали б ей прервать этот разговор. Он немного лукавил, говоря об ее оценке его «Первой любви»; для него дорог был вообще ее звонок, которого он, сам того не подозревая, так долго и терпеливо ждал. — Я вас тоже сердечно поздравляю и желаю вам большого светлого счастья на всю вашу долгую жизнь, — говорил он порывисто. Передайте мои поздравления Ларисе Матвеевне и добрые пожелания. — Тут же без паузы: — Как вы встретили Новый год? Расскажите, пожалуйста?
И в этом «пожалуйста», произнесенном проникновенно, как мольба, Маша не могла не уловить и глубокий смысл его слов, и его душевного волнения, и желание продолжать приятный для них обоих разговор. Он верил в биотоки, действия которых уже испытывал на себе еще на фронте. И теперь был уверен, что его состояние взволнованной радости передается и ей.
— По-семейному, в составе трех женщин: мы с мамой, да наша Настенька. Распили бутылку шампанского и в начале первого легли спать. У вас, наверно, было веселей? — В вопросе ее ему послышался какой-то подтекст.
«Хочет знать, с кем встречал. Или просто спросила для приличия?» — подумал Иванов и решил уклониться от излишних деталей.
— В семье своего фронтового друга встретил. Пили тоже шампанское, пели песни, которых нынешнее поколение не знает и не поет, ругали перестройку и ее творцов и тоже в первом часу разошлись по домам. Какое уж тут веселье, когда ничего хорошего новый год не сулит.
— Да, окаянное время, — грустно согласилась Маша. — Почти по Бунину — «Окаянные дни». Читали?
— Совсем недавно купил. Вы правы — почти по Бунину. Когда-нибудь кто-то напишет вот так же о проклятой перестройке, — сказал он и подумал: «А может, она за демократов, как Тамара Афанасьевна? Непохоже, коль бунинские „Окаянные дни“ вспомнила».
— Мне мама рассказывала, что у вас много интересных работ. Она в восторге.
Алексей Петрович понял намек и решил не упускать момент:
— Не доверяйте рассказам других. Лучше лично удостовериться. Заходите в любое удобное для вас время. Я почти всегда дома. Иногда выхожу за хлебом.
— Спасибо за приглашение, я им обязательно воспользуюсь, — охотно и с готовностью ответила Маша.
— И не откладывайте в долгий ящик. А то у меня глина сохнет, — говорил он уже весело и непринужденно.
— Глина? Что за глина?
— Из которой я буду лепить ваш портрет.
— Мой портрет? Это даже любопытно. Только стоит ли тратить глину на личность, которая не представляет общественный интерес. — В веселом голосе ее он уловил кокетливые нотки и желание продолжать телефонный диалог.
— На личность — всегда стоит и даже необходимо. А вы — личность.
— Личность разве что для глины. «Какой чарующий голос», — подумал он и попытался представить ее улыбку и умные глаза.
— Глина — это начало всех начал. А конец — мрамор.
— И как вы назовете мой портрет? Мамин вы назвали «Первая любовь», а мой?
— Название найдем. Это не проблема.
— «Последняя любовь»? — услышал он смеющийся озорной голос и внутренне вздрогнул, потому что мысленно подумал то же самое еще до того, как она, конечно же шутя, произнесла эти два бросавшие его в дрожь слова. Так они к обоюдному удовлетворению непринужденно проболтали минут двадцать, наконец Маша с решительной готовностью сказала:
— Итак, до встречи?
— Обещайте, что она состоится в самое ближайшее время? Не забывайте, что глина быстро сохнет.
— Обещаю и не забываю.
— Так, может, завтра? — с мальчишеским энтузиазмом предложил он.
— Какой вы скорый?
— Но ведь глина… — весело и шутливо выпалил он.
Поговорив с Машей, Алексей Петрович в состоянии неожиданного душевного взлета, словно окрыленный вошел в свой «цех» и остановился перед «Девичьими грезами». Он уже представлял себе, как будет выглядеть Маша в этой композиции, ее осененное мечтой одухотворенное лицо, полное внутреннего огня и страсти, тонкие трепетные кисти ее рук. Маша — это чудо женского совершенства, обаяния и красоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Иванов терпеливо слушал ее бойкий монолог и думал о Тамаре Афанасьевне: та ведь тоже за демократов голосовала, а в Ельцине и сейчас еще не совсем разочаровалась, все еще верит. И в Штаты не поедет. Нет, Тамара никуда не поедет. Будет нищенствовать вместе со всеми, будет голодная облегчать страдания больных, а родину не оставит в беде. В Ельцине она просто заблуждается, заморочили ей голову печать и телевидение. Она доверчивая и добрая.
Звонок Инны немного поправил его настроение. Не ее поздравление порадовало Иванова, а то, что и такая активная «демократка» наконец-то прозрела и даже дурой себя назвала. А сколько таких дур отстаивают в очередях целыми дням, но стесняются назвать себя дурами, стыдно им признаться, как их бывшие кумиры обвели вокруг пальца, просто обманули. Но океан лжи, в которой погружена наша страна, еще не испарился, и миллионы дураков и дурех еще барахтаются в его мутных водах, захлебываясь газетными и радиотелевизионными нечистотами. Что касается таких, как Инна, то черт с ней — пускай выматывается хоть в Израиль, хоть в США. Жалко молодежь, доверчивую и беззащитную, отравленную ядом лжи, секса и жестокости. Потерянное поколение. И, пожалуй, не одно.
Обычно в квартире Иванова редко раздавался телефонный звонок. Иногда по несколько дней кряду телефон молчал, и сам он никому не звонил. Но сегодня день был не обычным — первый день нового года. И не успел Алексей Петрович положить трубку после разговора с Инной, как снова телефонный звонок и незнакомый, но приятный и как будто даже взволнованный женский голос:
— Здравствуйте, Алексей Петрович. Это Маша Зорянкина поздравляет вас с Новым годом. И мама тоже присоединяется к моему поздравлению. Мы от души желаем вам крепкого здоровья и творческого взлета на радость людям. Я еще раз была на выставке и нахожусь под впечатлением вашей скульптуры, — выпалила она залпом, очевидно, заранее приготовленные слова.
И эти такие простые, обыкновенные фразы так обрадовали и взволновали Иванова, что у него перехватило дыхание, и он ответил лишь после продолжительной заминки:
— Спасибо, Маша, я очень тронут вашим вниманием, — сдерживая свою возбужденность, пробормотал он тихим голосом. И уже оправившись, торопливо и радостно, опасаясь, чтоб она не положила трубку, продолжал:
— Я очень рад вашему звонку, очень-очень. Ваше мнение о моей работе мне дорого. Да-да, дорого, — зачем-то повторил он, поспешно подыскивая другие слова, которые помешали б ей прервать этот разговор. Он немного лукавил, говоря об ее оценке его «Первой любви»; для него дорог был вообще ее звонок, которого он, сам того не подозревая, так долго и терпеливо ждал. — Я вас тоже сердечно поздравляю и желаю вам большого светлого счастья на всю вашу долгую жизнь, — говорил он порывисто. Передайте мои поздравления Ларисе Матвеевне и добрые пожелания. — Тут же без паузы: — Как вы встретили Новый год? Расскажите, пожалуйста?
И в этом «пожалуйста», произнесенном проникновенно, как мольба, Маша не могла не уловить и глубокий смысл его слов, и его душевного волнения, и желание продолжать приятный для них обоих разговор. Он верил в биотоки, действия которых уже испытывал на себе еще на фронте. И теперь был уверен, что его состояние взволнованной радости передается и ей.
— По-семейному, в составе трех женщин: мы с мамой, да наша Настенька. Распили бутылку шампанского и в начале первого легли спать. У вас, наверно, было веселей? — В вопросе ее ему послышался какой-то подтекст.
«Хочет знать, с кем встречал. Или просто спросила для приличия?» — подумал Иванов и решил уклониться от излишних деталей.
— В семье своего фронтового друга встретил. Пили тоже шампанское, пели песни, которых нынешнее поколение не знает и не поет, ругали перестройку и ее творцов и тоже в первом часу разошлись по домам. Какое уж тут веселье, когда ничего хорошего новый год не сулит.
— Да, окаянное время, — грустно согласилась Маша. — Почти по Бунину — «Окаянные дни». Читали?
— Совсем недавно купил. Вы правы — почти по Бунину. Когда-нибудь кто-то напишет вот так же о проклятой перестройке, — сказал он и подумал: «А может, она за демократов, как Тамара Афанасьевна? Непохоже, коль бунинские „Окаянные дни“ вспомнила».
— Мне мама рассказывала, что у вас много интересных работ. Она в восторге.
Алексей Петрович понял намек и решил не упускать момент:
— Не доверяйте рассказам других. Лучше лично удостовериться. Заходите в любое удобное для вас время. Я почти всегда дома. Иногда выхожу за хлебом.
— Спасибо за приглашение, я им обязательно воспользуюсь, — охотно и с готовностью ответила Маша.
— И не откладывайте в долгий ящик. А то у меня глина сохнет, — говорил он уже весело и непринужденно.
— Глина? Что за глина?
— Из которой я буду лепить ваш портрет.
— Мой портрет? Это даже любопытно. Только стоит ли тратить глину на личность, которая не представляет общественный интерес. — В веселом голосе ее он уловил кокетливые нотки и желание продолжать телефонный диалог.
— На личность — всегда стоит и даже необходимо. А вы — личность.
— Личность разве что для глины. «Какой чарующий голос», — подумал он и попытался представить ее улыбку и умные глаза.
— Глина — это начало всех начал. А конец — мрамор.
— И как вы назовете мой портрет? Мамин вы назвали «Первая любовь», а мой?
— Название найдем. Это не проблема.
— «Последняя любовь»? — услышал он смеющийся озорной голос и внутренне вздрогнул, потому что мысленно подумал то же самое еще до того, как она, конечно же шутя, произнесла эти два бросавшие его в дрожь слова. Так они к обоюдному удовлетворению непринужденно проболтали минут двадцать, наконец Маша с решительной готовностью сказала:
— Итак, до встречи?
— Обещайте, что она состоится в самое ближайшее время? Не забывайте, что глина быстро сохнет.
— Обещаю и не забываю.
— Так, может, завтра? — с мальчишеским энтузиазмом предложил он.
— Какой вы скорый?
— Но ведь глина… — весело и шутливо выпалил он.
Поговорив с Машей, Алексей Петрович в состоянии неожиданного душевного взлета, словно окрыленный вошел в свой «цех» и остановился перед «Девичьими грезами». Он уже представлял себе, как будет выглядеть Маша в этой композиции, ее осененное мечтой одухотворенное лицо, полное внутреннего огня и страсти, тонкие трепетные кисти ее рук. Маша — это чудо женского совершенства, обаяния и красоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85