Дух времени. Смотря что понимать. Если бардак, который устроил в стране Горбачев, — это одно. А секс — совсем другое. Мы живем в век сексуальной свободы. Секс был всегда, он правил миром. Только раньше он был не свободным, подпольным.
«Да у нее своя философия», — подумал Иванов и сказал:
— А что, любовь и секс — это одно и то же?
— Пожалуйста, сядьте сюда, рядом со мной. Я вам отвечу. Отвечу на все ваши вопросы. Вы обещали ответить на все мои вопросы. Но сначала я отвечу. Секс и любовь — это разное. — Ответила она нетвердо. — Секс — это конкретно, когда двое в постели и оба счастливы, обоим хорошо. А любовь — это что такое? Абстрактное, эмоции, лирика. В конце концов все эти вздохи при луне имеют одну цель — приготовить постель.
— Выходит, любовь вы отвергаете, как мираж? — сказал Иванов, перейдя на диван рядом с ней.
— Совсем не значит. Я тоскую по ней, мечтаю, жажду. Когда вы говорили о любви… Как вы говорили! Вы настоящий человек, святой человек… — Язык ее уже начал заплетаться.
— Если святой, тогда молитесь, — шутливо сказал он.
— И помолюсь. И расцелую. Можно вас расцеловать?
И не дожидаясь согласия, она размашисто обхватила его, горячо, напористо впилась губами в его губы, и они оба повалились на мягкую постель. Она прижалась к нему горячим крепким и упругим телом, награждая обжигающими поцелуями губы, глаза, щеки, лоб, уши, шею. Иванов не противился. После он не мог вспомнить, как и когда он очутился в костюме Адама, — сам ли он, Инна, ангел или демон сорвали с него одежду, оставив, в чем мать родила. От двух рюмок выпитого им коньяка он не то что не был пьян, но даже не захмелел. Другое, прежде неизвестное ему состояние охватило его, словно он витал в какой-то неизведанной сфере телесного блаженства и не было на его теле ни одного дюйма, которого бы не касались словно наэлектризованные пальцы Инны и ее обжигающие губы. И этот огонь проникал на всю глубину его плоти. Она была неистощима в своем искусстве, и он мысленно и с восторгом повторял: себе: «Жена сексолога, жена сексолога» под аккомпанемент тихого шепота ее ласковых и нежных слов. Ему хотелось как можно дольше испытывать это блаженство, продлить его до бесконечности. Он почти физически чувствовал, ощущал и ее состояние экстаза, безумства, словно вся она превратилась в шквал испепеляющего, страстного и волшебно-сладостного огня, которому нет ни названия ни объяснения. И когда, обессиленные и умиротворенные, они на минуту притихли, он вспомнил свою жену Светлану, равнодушно-вялую, холодную, без страсти и огня, и его уязвило тоскливое чувство жалости к самому себе за что-то потерянное давно и безвозвратно. Тогда он уже вслух произнес: «Жена сексолога. Чудеса!» И улыбнулся прямо ей в лицо счастливой улыбкой. А она продолжала нашептывать ему приятные для слуха слова, какой он необыкновенный, не похожий на других. «Сколько ж ты знала этих, „других“, которым шептала эти же слова, которых так же осыпала поцелуями?» Мысль эта невольно задела. А она все шептала:
— У тебя нежная шелковая кожа. Поразительно, что у мужчины была б такая нежная кожа.
После таких слов он провел рукой по ее груди и животу и вдруг почувствовал, что у нее совсем не шелковая и не нежная, а грубая, даже как будто шершавая кожа. Он отдернул от нее руку и как-то невольно стал ощупывать свою грудь. И этот жест Инна восприняла по-своему.
— Ты не беспокойся, никаких следов, никаких фингалов я не оставила, — вдруг сказала она, неожиданно перейдя на деловитый тон, который был здесь совсем неуместен и огорчителен.
— А я и не думал беспокоиться, — сказал он с вызовом. — Мне техосмотр никто не делает.
— Это я к тому, чтоб ты мне не оставил фингалов, — оправдываясь, сказала она. — Мне ведь нельзя, я же натурщица.
— О, нет, ты не просто натурщица; ты — жена профессора сексологии.
В ответ она прильнула губами к его губам, и он только сейчас ощутил, как неприятно несет от нее табаком. Вспомнилась французское: «Целовать курящую женщину все равно, что лизать пепельницу».
Вдруг Иванову захотелось, чтоб она ушла, остаться одному и разобраться в сумятице мыслей и чувств. Он решил, что произошедшее с ним не должно повториться — ни сегодня, ни вообще никогда, и с Инной он больше не встретится. Вместе с тем в нем пробудилась надежда, что он может, вполне может иметь женщину, друга при одном условии, что связывать их будет не просто постель, а любовь — великая и святая, которая всегда жила в его мечтах.
Уже одетая и причесанная перед тем, как проститься в прихожей, Инна спросила:
— Ты ни о чем не жалеешь? Тебе было хорошо со мной?
— А тебе? — уклонился он от прямого ответа и, словно оправдываясь, прибавил: — Это главное: как тебе?
— Мне очень. Тебе надо жениться. Нет, не женись, лучше найди себе любовницу. Хорошую. Ты меня понял?
— Как ты?
— Да. Ты мне нравишься. С тобой уютно.
Он закивал головой и протянул ей руку на прощанье. Ему хотелось побыстрей расстаться. Она догадалась и резким размашистым жестом обеих рук обхватила его и впилась в его раскрытые губы, дав волю своему натренированному озорному языку. Она была неподражаема в поцелуях и знала свою силу. «Оболденные поцелуи», — восторженно говорил ей Аркадий Резник когда-то давным-давно. Это мог сказать и Иванов. Но он не умел говорить комплименты, — он просто вспомнил свою жену Светлану, которая целовалась сомкнутыми губами. «Все равно, что пить из пустого стакана», — сказал он ей однажды и с тех пор никогда не пытался ее целовать. «Может, это и было настоящей причиной нашего разрыва», — полушутя подумал он сейчас о Светлане.
— Когда мне приходить? — спугнула его мысли Инна и уточнила: — На сеанс?
— Я позвоню. Пока сделаем перерыв, — торопливо ответил он, и ответ этот насторожил ее. Она сказала:
— Знаешь анекдот: встретились двое, познакомились, сразу переспали, прощаясь она спросила его: «Теперь ты на мне женишься?» «Созвонимся», — ответил он.
— Но ты же мне жениться не советуешь, — шутя сказал и добавил с улыбкой: — Созвонимся. Мне нужно закончить портрет генерала, а то глина сохнет. Еще сеанса два на это уйдет.
Инна уходила от него с горделивым чувством победительницы и не догадывалась, что больше никогда ее красивые ноги не переступят порог этого дома. Она была чересчур самонадеянной.
Проводив Инну, он вышел на кухню и к огорчению увидел приготовленный кофейный прибор, которым так и не пришлось воспользоваться. Он быстро вскипятил на плите воду, вылил в кофе оставшийся в рюмке коньяк и с наслаждением выпил. Кофе не принес облегчения: на душе оставался какой-то мутный осадок, клубок запутанных чувств, распутывать который не было желания. Он просто машинально повторил отдельные засевшие в памяти слова и фразы, сказанные Инной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
«Да у нее своя философия», — подумал Иванов и сказал:
— А что, любовь и секс — это одно и то же?
— Пожалуйста, сядьте сюда, рядом со мной. Я вам отвечу. Отвечу на все ваши вопросы. Вы обещали ответить на все мои вопросы. Но сначала я отвечу. Секс и любовь — это разное. — Ответила она нетвердо. — Секс — это конкретно, когда двое в постели и оба счастливы, обоим хорошо. А любовь — это что такое? Абстрактное, эмоции, лирика. В конце концов все эти вздохи при луне имеют одну цель — приготовить постель.
— Выходит, любовь вы отвергаете, как мираж? — сказал Иванов, перейдя на диван рядом с ней.
— Совсем не значит. Я тоскую по ней, мечтаю, жажду. Когда вы говорили о любви… Как вы говорили! Вы настоящий человек, святой человек… — Язык ее уже начал заплетаться.
— Если святой, тогда молитесь, — шутливо сказал он.
— И помолюсь. И расцелую. Можно вас расцеловать?
И не дожидаясь согласия, она размашисто обхватила его, горячо, напористо впилась губами в его губы, и они оба повалились на мягкую постель. Она прижалась к нему горячим крепким и упругим телом, награждая обжигающими поцелуями губы, глаза, щеки, лоб, уши, шею. Иванов не противился. После он не мог вспомнить, как и когда он очутился в костюме Адама, — сам ли он, Инна, ангел или демон сорвали с него одежду, оставив, в чем мать родила. От двух рюмок выпитого им коньяка он не то что не был пьян, но даже не захмелел. Другое, прежде неизвестное ему состояние охватило его, словно он витал в какой-то неизведанной сфере телесного блаженства и не было на его теле ни одного дюйма, которого бы не касались словно наэлектризованные пальцы Инны и ее обжигающие губы. И этот огонь проникал на всю глубину его плоти. Она была неистощима в своем искусстве, и он мысленно и с восторгом повторял: себе: «Жена сексолога, жена сексолога» под аккомпанемент тихого шепота ее ласковых и нежных слов. Ему хотелось как можно дольше испытывать это блаженство, продлить его до бесконечности. Он почти физически чувствовал, ощущал и ее состояние экстаза, безумства, словно вся она превратилась в шквал испепеляющего, страстного и волшебно-сладостного огня, которому нет ни названия ни объяснения. И когда, обессиленные и умиротворенные, они на минуту притихли, он вспомнил свою жену Светлану, равнодушно-вялую, холодную, без страсти и огня, и его уязвило тоскливое чувство жалости к самому себе за что-то потерянное давно и безвозвратно. Тогда он уже вслух произнес: «Жена сексолога. Чудеса!» И улыбнулся прямо ей в лицо счастливой улыбкой. А она продолжала нашептывать ему приятные для слуха слова, какой он необыкновенный, не похожий на других. «Сколько ж ты знала этих, „других“, которым шептала эти же слова, которых так же осыпала поцелуями?» Мысль эта невольно задела. А она все шептала:
— У тебя нежная шелковая кожа. Поразительно, что у мужчины была б такая нежная кожа.
После таких слов он провел рукой по ее груди и животу и вдруг почувствовал, что у нее совсем не шелковая и не нежная, а грубая, даже как будто шершавая кожа. Он отдернул от нее руку и как-то невольно стал ощупывать свою грудь. И этот жест Инна восприняла по-своему.
— Ты не беспокойся, никаких следов, никаких фингалов я не оставила, — вдруг сказала она, неожиданно перейдя на деловитый тон, который был здесь совсем неуместен и огорчителен.
— А я и не думал беспокоиться, — сказал он с вызовом. — Мне техосмотр никто не делает.
— Это я к тому, чтоб ты мне не оставил фингалов, — оправдываясь, сказала она. — Мне ведь нельзя, я же натурщица.
— О, нет, ты не просто натурщица; ты — жена профессора сексологии.
В ответ она прильнула губами к его губам, и он только сейчас ощутил, как неприятно несет от нее табаком. Вспомнилась французское: «Целовать курящую женщину все равно, что лизать пепельницу».
Вдруг Иванову захотелось, чтоб она ушла, остаться одному и разобраться в сумятице мыслей и чувств. Он решил, что произошедшее с ним не должно повториться — ни сегодня, ни вообще никогда, и с Инной он больше не встретится. Вместе с тем в нем пробудилась надежда, что он может, вполне может иметь женщину, друга при одном условии, что связывать их будет не просто постель, а любовь — великая и святая, которая всегда жила в его мечтах.
Уже одетая и причесанная перед тем, как проститься в прихожей, Инна спросила:
— Ты ни о чем не жалеешь? Тебе было хорошо со мной?
— А тебе? — уклонился он от прямого ответа и, словно оправдываясь, прибавил: — Это главное: как тебе?
— Мне очень. Тебе надо жениться. Нет, не женись, лучше найди себе любовницу. Хорошую. Ты меня понял?
— Как ты?
— Да. Ты мне нравишься. С тобой уютно.
Он закивал головой и протянул ей руку на прощанье. Ему хотелось побыстрей расстаться. Она догадалась и резким размашистым жестом обеих рук обхватила его и впилась в его раскрытые губы, дав волю своему натренированному озорному языку. Она была неподражаема в поцелуях и знала свою силу. «Оболденные поцелуи», — восторженно говорил ей Аркадий Резник когда-то давным-давно. Это мог сказать и Иванов. Но он не умел говорить комплименты, — он просто вспомнил свою жену Светлану, которая целовалась сомкнутыми губами. «Все равно, что пить из пустого стакана», — сказал он ей однажды и с тех пор никогда не пытался ее целовать. «Может, это и было настоящей причиной нашего разрыва», — полушутя подумал он сейчас о Светлане.
— Когда мне приходить? — спугнула его мысли Инна и уточнила: — На сеанс?
— Я позвоню. Пока сделаем перерыв, — торопливо ответил он, и ответ этот насторожил ее. Она сказала:
— Знаешь анекдот: встретились двое, познакомились, сразу переспали, прощаясь она спросила его: «Теперь ты на мне женишься?» «Созвонимся», — ответил он.
— Но ты же мне жениться не советуешь, — шутя сказал и добавил с улыбкой: — Созвонимся. Мне нужно закончить портрет генерала, а то глина сохнет. Еще сеанса два на это уйдет.
Инна уходила от него с горделивым чувством победительницы и не догадывалась, что больше никогда ее красивые ноги не переступят порог этого дома. Она была чересчур самонадеянной.
Проводив Инну, он вышел на кухню и к огорчению увидел приготовленный кофейный прибор, которым так и не пришлось воспользоваться. Он быстро вскипятил на плите воду, вылил в кофе оставшийся в рюмке коньяк и с наслаждением выпил. Кофе не принес облегчения: на душе оставался какой-то мутный осадок, клубок запутанных чувств, распутывать который не было желания. Он просто машинально повторил отдельные засевшие в памяти слова и фразы, сказанные Инной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85