— И пиво! — наигранным басом добавил генерал.
2
— Дмитрий Михеевич, позволь тебе представить моего друга, о котором я тебе говорил, его преосвященство епископа Хрисанфа, — несколько церемонно объявил Иванов, входя в залу, где в это время на диване сидел генерал.
Якубенко встал. Перед ним в своем пастырском одеянии с панагией на груди с обнаженной седой головой стоял высокий стройный мужчина с резкими чертами лица, на котором выделялись орлиный нос, большие серые глаза и длинная, пепельная, приглаженная борода. Епископ протянул массивную жилистую руку Якубенко и высоким приятным баритоном сказал:
— Рад познакомиться. Алексей Петрович мне много о вас доброго сказал.
Не выпуская руки епископа, генерал спросил:
— Хрисанф — это имя, а как вас по батюшке?
— Николай Семенович, — вежливо улыбнулся епископ и пояснил: — Хрисанф — это мое монашеское имя.
— Вроде псевдонима или подпольной клички, — бесхитростно пошутил Дмитрий Михеевич и щелкнул каблуками, представился: — генерал-лейтенант Якубенко, Дмитрий Михеевич.
— Владыка, мы сегодня закончили работу над портретом Дмитрия Михеевича, — обратился Иванов к епископу. — Не желаете ли посмотреть критическим оком?
— С превеликим удовольствием. Хотя заранее знаю, что портрет хорош. Алексей Петрович мастер психологического портрета. Равных ему я не знаю в нашей скульптуре.
— Полно вам, владыка, — смущаясь, сказал Иванов. — Вашему сану лесть противопоказана.
— Искренне, милейший Алексей Петрович. Не лесть, а истина, — пророкотал епископ, а Якубенко вслух размышлял:
— Владыка… Владыка чего? Когда-то мы пели: владыкой мира будет труд.
— Так положено обращаться к их преосвященству, — сказал Иванов. — Не «отец», как обращаются к рядовому священнику, а «владыка» — это уже к архиерею.
В «цехе» епископ внимательно всматривался в портрет генерала и все переводил взгляд со скульптуры на оригинал, сравнивая, приговаривая:
— Похож, очень похож. Но, как я понимаю, не в этом главное. Характер выразил, в душу заглянул — вот в чем сила таланта. Талант — это Божий дар.
— Это уж точно, согласился генерал: — Указом Горбачева или Ельцина талант не родишь и гения не сделаешь.
— Почему же? — возразил Иванов. — Делали, делают и будут делать, к сожалению. Сколько Хрущев, Брежнев настругали талантов, раздавая лауреатские медали и звезды героев труда всяким шарлатанам, проходимцам, карьеристам. И себя, конечно, не забывали.
— Это все мишура, бумажные цветы, — сказал Якубенко. — Генерала можно сделать приказом министра. И вашего брата — епископа или митрополита может сделать патриарх. А вот скульптора, композитора сделать никому не дано. Это привилегия природы. Или, как вы говорите, от Бога.
Чтоб отвлечь епископа от своего портрета, генерал подошел к композиции «Девичьи грезы» и обратился к епископу:
— Ну а как, товарищ владыка, вы находите это творение рук человеческих?
Епископ и Иванов улыбнулись по поводу «товарищ владыко». Алексей Петрович поправил:
— Просто «владыка», без «товарища».
— И без господина? — шутя переспросил генерал. Он и «товарища»-то вставил преднамеренно, ради шутки.
— И без господина, — примирительно улыбнулся Иванов.
— Зовите меня Николаем Семеновичем, — сказал епископ, и острый вкрадчивый взгляд его быстро скользнул по композиции. Развел руками: — Прекрасно, слов нет.
И отошел в сторону с деланным показным смущением. А Иванов подмигнул генералу:
— Не искушай монаха.
В зале Иванов быстро накрыл стол для кофе, поставил вазу с печеньем и сливочное масло — недавний еженедельный заказ для ветеранов войны, Якубенко извлек из своего «кейса» бутылку коньяка, епископ как-то стеснительно присоединил к этой более чем скромной трапезе бутылку «Славянской» и банку ветчины, и начался дружеский пир с тостами, разговорами, острыми, откровенными вопросами. Его преосвященство предпочитал «Славянскую», генерал и скульптор баловались коньяком, оба очень сдержанно, осторожно, объясняя, что они свою норму давно исчерпали и теперь иногда позволяют себе «чуть-чуть» ради особого случая. А случай произошел и в самом деле исключительный и давно ожидаемый. К нему, можно сказать, так или иначе — каждый по-своему — готовились все трое. Генерал и епископ знали дуг друга со слов Иванова; обоих Алексей Петрович высоко ценил и любил, по правде — «все уши прожужжал», подогревая их любопытство и желание познакомиться. Да все не было случая. Как вдруг позавчера позвонил Иванову владыка и попросил разрешения встретиться и доставить Алексею Петровичу обещанное. Владыка время от времени по-приятельски снабжал Иванова кой-какой литературой религиозного направления и на этот раз обещал принести ему статью Льва Толстого, мало известную в народе: «Почему христианские народы, и в особенности русский, находятся теперь в бедственном положении?» У генерала же была необходимость побеседовать с архиереем по некоторым вопросам, связанным с теперешним положением в стране, касающимся не столько религии, сколько конкретно церкви. Генералу епископ понравился («компанейский мужик и независимо думающий»). Его преосвященство мысленно оценил генерала: («Не солдафон и патриот»).
— Как вы, владыка, смотрите на все, что творится в стране? — обратился генерал к епископу. — Россия гибнет, ограбили, разворовали и разрушили то, что создавалось таким трудом веками многими поколениями.
— Россия не погибнет, — ответил епископ. — Россия воспрянет. Разве впервой нашему отечеству доходить до последней черты? Вспомните историю. Тысяча шестьсот двенадцатый год. Нашествие поляков, лжедимитрий в Москве. Время это хорошо изобразил писатель Загоскин в своем романе «Юрий Милославский». Вот первые строки романа. Если позволите, я по памяти вам напомню только одно предложение.
Он сделал паузу, прищурил глаза, почему-то прикрыл панагию бородой и, глядя в угол комнаты, начал:
— «Никогда Россия не была в столь бедственном положении, как в начале семнадцатого столетия: внешние враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего — совершенное безначалие — все угрожало гибелью земле русской». Разве не то происходит сегодня? — Он уставил вопросительный взгляд в генерала.
— Точно: внутренние раздоры, совершенное безначалие — все сходится, — с некоторым удивлением произнес Якубенко, а епископ продолжал:
— А семнадцатый и последующие годы? Разве не так было? В восемнадцатом году Зинаида Гиппиус опубликовала свое стихотворение «Знайте!». Оно кратенькое, всего несколько строк.
«Она не погибнет, — знайте!
Она не погибнет, Россия.
Они всколосятся, — верьте!
Поля ее золотые.
И мы не погибнем, — верьте
Но что нам наше спасенье?
Россия спасется, — знайте!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85