— бросается за ним и что-то сует ему в руку.
— Вот — спрячьте. С пустыми карманами не развлекаются. Вот и немного серебра, возьмите, да не забудьте поделиться с супругой — женщинам деньги всегда нужны. Ну да о чем толковать, ловите такси!
С этими словами Яхман уходит, а Пиннеберг медленно спускается по лестнице и думает: «Нет, что ни говори, он все же свой в доску. Только в нем надо получше разобраться. Свой, да не совсем». Он крепко стиснул деньги, крепко зажал в кулаке деньги, но в такси, уже подъезжая к дому, он все же не может удержаться, разжимает кулак, рассматривает бумажки, пересчитывает и говорит «Э, нет, это никуда не годится, — тут столько, сколько мне платят чуть ли не за целый месяц работы. Он просто сумасшедший. Сразу же скажу ему».
Но сказать сразу не удается: они уже ждут его, а в машине Овечке не терпится сказать ему, что Малыш мгновенно заснул и она нисколько за него не беспокоится, разве что самую капельку. Да и в конце концов не так уж долго они будут отсутствовать.
Но куда же, собственно, они держат путь?..
— Послушайте, господин Яхман…— начинает Пиннеберг.
— В Западный район я вас не поведу, дети мои, — поспешно говорит Яхман. — Во-первых, меня там очень хорошо знают, а это портит удовольствие, во-вторых, там давно уже не так симпатично, как прежде. Вот на Фридрихштрассе еще веселятся по-настоящему, там бывают иностранцы. Ну да сами увидите.
И они принимаются обсуждать, в какого рода заведение пойти в первую очередь. Яхман со смаком расписывает Овечке прелести баров, кабаре и варьете, причем время от времени перепадает кусок и Пиннебергу: «Полуголые девочки, дорогой мой молодожен!» Или: «Семь красоток об одном передничке — что вы на это скажете, Пиннеберг?..»
Оказывается, договориться не так-то просто, и принимается предложение Яхмана прошвырнуться для начала по Фридрихштрассе.
Так они и идут втроем — Овечка посередке, а два кавалера по бокам. Они в прекрасном настроении и останавливаются не только перед витринами варьете с фотографиями умопомрачительных красоток, которые все чем-то похожи одна на другую, но и почти перед каждым магазином. Пиннебергу это совсем неинтересно, но ведь Яхман — такой компанейский парень, он не хуже Овечки способен восторгаться венским вязаным платьем, а после этого пересмотреть двадцать две шляпы подряд — какая из них ей к лицу.
— Так, может, пойдемте? — спрашивает Пиннеберг.
— Ох, уж эти мне мужья! — говорит Яхман. — Вначале им все не так уж красиво, а потом им все равно. Между прочим, меня начинает донимать жажда. Предлагаю зайти вон туда наискосок.
Они перешли улицу и не успели вступить на тротуар, как позади них останавливается автомобиль. И чей-то тонкий голос кричит:
— Яхман, какими судьбами?!
Яхман сразу оборачивается и восклицает озадаченно:
— Дядюшка Книлли, неужели тебя еще не…— Но он вовремя спохватывается и говорит, обращаясь к Пиннебергам:— Минутку, дети мои. Я сейчас.
Автомобиль подъехал к самому тротуару, и вот Яхман беседует с пухлым желтолицым евнухом: вначале они еще смеялись, но чем дальше, тем тише и серьезнее идет у них разговор.
Пиннеберги стоят и ждут. Проходит пять минут, проходит десять минут, они изучают витрину, а когда изучать уже нечего, снова принимаются ждать.
— Пора бы ему и закругляться, — ворчит Пиннеберг. — Дядюшка Книлли — так, что ли, он назвал его? И что только за народ трется возле Яхмана…
— Да, симпатичного в дядюшке мало, — соглашается Овечка. — А чего это он так верещит?
Пиннеберг хочет объяснить, но тут подходит Яхман и говорит:
— Ах, дети, не сердитесь на меня — сегодня ничего не выйдет. Я должен ехать с дядюшкой Книлли.
— Да? — нерешительно спрашивает Овечка. — Господин Яхман…
— Дела, дела. Но самое позднее завтра в полдень я снова буду у вас аккурат к обеду… А сейчас знаете что? Валяйте одни! Без меня вам даже веселее будет…
— Господин Яхман, — повторяет Овечка. — А не лучше ли вам остаться сегодня у нас?.. У меня такое предчувствие…
— Не могу, не могу, — отвечает Яхман и уже садится в машину. — Так, стало быть, без меня! У вас еще есть деньги, Пиннеберг?
— Поезжайте, поезжайте, Яхман, все в порядке! — кричит Пиннеберг.
— Ну вот и хорошо, — бормочет Яхман. — А то уж мне показалось… Итак, до завтра!
Автомобиль отъезжает, и Пиннеберг рассказывает Овечке, что час назад Яхман сунул ему в руку более ста марок.
— Завтра же верни, — решительно заявляет Овечка. — А сейчас — домой! Или все-таки хочешь куда-нибудь зайти?
— Мне с самого начала не хотелось, — отвечает Пиннеберг. — А деньги он завтра получит обратно.
Но до этого не дошло, ибо много, много воды утекло и очень круто переломилась жизнь Пиннебергов, прежде чем они снова увиделись с господином Хольгером Яхманом, который обещал быть аккурат к обеду.
МАЛЫШ БОЛЕН. В ЧЕМ ДЕЛО, МОЛОДОЙ ПАПАША?
Однажды ночью Пиннеберги просыпаются от неслыханного ночного концерта: Малыш не спит, Малыш ревет.
— Малыш кричит, — шепчет Овечка, хотя это и без того ясно.
— Да, — чуть слышно говорит Пиннеберг и бросает взгляд на светящийся циферблат будильника. — Пять минут четвертого. Они прислушиваются, и Овечка снова шепчет:
— Раньше с ним этого не бывало. И проголодаться он не мог.
— Ничего, перестанет, — говорит Пиннеберг. — Постараемся снова заснуть.
Но это совершенно невозможно, и немного погодя Овечка говорит:
— Не зажечь ли свет? Он кричит так жалобно! Однако во всем, что касается Малыша, Пиннеберг — человек принципа.
— Ни в коем случае, слышишь? Ни в коем случае! Ведь мы с тобой договорились не обращать ночью внимания на его рев: пусть знает, что в темноте ему остается одно — спать.
— Да, но все же…— пытается возразить Овечка.
— Ни в коем случае, — сурово повторяет он. — Стоит только начать — а там уж изволь каждую ночь вставать. Зря, что ли, терпели мы первое время? Тогда он ревел куда больше.
— Но сейчас он ревет совсем по-другому, сейчас он ревет так жалобно.
— Надо выдержать характер, Овечка, будь разумна.
Они лежат в темноте и прислушиваются к крику ребенка. Он кричит без передышки, о сне нечего и думать, но ведь должен же он перестать, вот еще немного — и перестанет! Ничуть не бывало. «Неужели он и вправду кричит особенно жалобно?» — спрашивает себя Пиннеберг. Это не его яростный крик, и не голодный крик тоже. А что, если он болен?..
— Может, у него разболелся животик? — тихо спрашивает Овечка.
— С чего бы у него разболелся животик? Да и чем мы можем ему помочь? Ничем!
— Можно было бы дать ему укропной водички. Это всегда его успокаивало.
Пиннеберг не отвечает. Ах, не так-то все это просто. Малышу должно быть хорошо. Малыша нельзя портить неправильным воспитанием, из него должен выйти правильный парень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Вот — спрячьте. С пустыми карманами не развлекаются. Вот и немного серебра, возьмите, да не забудьте поделиться с супругой — женщинам деньги всегда нужны. Ну да о чем толковать, ловите такси!
С этими словами Яхман уходит, а Пиннеберг медленно спускается по лестнице и думает: «Нет, что ни говори, он все же свой в доску. Только в нем надо получше разобраться. Свой, да не совсем». Он крепко стиснул деньги, крепко зажал в кулаке деньги, но в такси, уже подъезжая к дому, он все же не может удержаться, разжимает кулак, рассматривает бумажки, пересчитывает и говорит «Э, нет, это никуда не годится, — тут столько, сколько мне платят чуть ли не за целый месяц работы. Он просто сумасшедший. Сразу же скажу ему».
Но сказать сразу не удается: они уже ждут его, а в машине Овечке не терпится сказать ему, что Малыш мгновенно заснул и она нисколько за него не беспокоится, разве что самую капельку. Да и в конце концов не так уж долго они будут отсутствовать.
Но куда же, собственно, они держат путь?..
— Послушайте, господин Яхман…— начинает Пиннеберг.
— В Западный район я вас не поведу, дети мои, — поспешно говорит Яхман. — Во-первых, меня там очень хорошо знают, а это портит удовольствие, во-вторых, там давно уже не так симпатично, как прежде. Вот на Фридрихштрассе еще веселятся по-настоящему, там бывают иностранцы. Ну да сами увидите.
И они принимаются обсуждать, в какого рода заведение пойти в первую очередь. Яхман со смаком расписывает Овечке прелести баров, кабаре и варьете, причем время от времени перепадает кусок и Пиннебергу: «Полуголые девочки, дорогой мой молодожен!» Или: «Семь красоток об одном передничке — что вы на это скажете, Пиннеберг?..»
Оказывается, договориться не так-то просто, и принимается предложение Яхмана прошвырнуться для начала по Фридрихштрассе.
Так они и идут втроем — Овечка посередке, а два кавалера по бокам. Они в прекрасном настроении и останавливаются не только перед витринами варьете с фотографиями умопомрачительных красоток, которые все чем-то похожи одна на другую, но и почти перед каждым магазином. Пиннебергу это совсем неинтересно, но ведь Яхман — такой компанейский парень, он не хуже Овечки способен восторгаться венским вязаным платьем, а после этого пересмотреть двадцать две шляпы подряд — какая из них ей к лицу.
— Так, может, пойдемте? — спрашивает Пиннеберг.
— Ох, уж эти мне мужья! — говорит Яхман. — Вначале им все не так уж красиво, а потом им все равно. Между прочим, меня начинает донимать жажда. Предлагаю зайти вон туда наискосок.
Они перешли улицу и не успели вступить на тротуар, как позади них останавливается автомобиль. И чей-то тонкий голос кричит:
— Яхман, какими судьбами?!
Яхман сразу оборачивается и восклицает озадаченно:
— Дядюшка Книлли, неужели тебя еще не…— Но он вовремя спохватывается и говорит, обращаясь к Пиннебергам:— Минутку, дети мои. Я сейчас.
Автомобиль подъехал к самому тротуару, и вот Яхман беседует с пухлым желтолицым евнухом: вначале они еще смеялись, но чем дальше, тем тише и серьезнее идет у них разговор.
Пиннеберги стоят и ждут. Проходит пять минут, проходит десять минут, они изучают витрину, а когда изучать уже нечего, снова принимаются ждать.
— Пора бы ему и закругляться, — ворчит Пиннеберг. — Дядюшка Книлли — так, что ли, он назвал его? И что только за народ трется возле Яхмана…
— Да, симпатичного в дядюшке мало, — соглашается Овечка. — А чего это он так верещит?
Пиннеберг хочет объяснить, но тут подходит Яхман и говорит:
— Ах, дети, не сердитесь на меня — сегодня ничего не выйдет. Я должен ехать с дядюшкой Книлли.
— Да? — нерешительно спрашивает Овечка. — Господин Яхман…
— Дела, дела. Но самое позднее завтра в полдень я снова буду у вас аккурат к обеду… А сейчас знаете что? Валяйте одни! Без меня вам даже веселее будет…
— Господин Яхман, — повторяет Овечка. — А не лучше ли вам остаться сегодня у нас?.. У меня такое предчувствие…
— Не могу, не могу, — отвечает Яхман и уже садится в машину. — Так, стало быть, без меня! У вас еще есть деньги, Пиннеберг?
— Поезжайте, поезжайте, Яхман, все в порядке! — кричит Пиннеберг.
— Ну вот и хорошо, — бормочет Яхман. — А то уж мне показалось… Итак, до завтра!
Автомобиль отъезжает, и Пиннеберг рассказывает Овечке, что час назад Яхман сунул ему в руку более ста марок.
— Завтра же верни, — решительно заявляет Овечка. — А сейчас — домой! Или все-таки хочешь куда-нибудь зайти?
— Мне с самого начала не хотелось, — отвечает Пиннеберг. — А деньги он завтра получит обратно.
Но до этого не дошло, ибо много, много воды утекло и очень круто переломилась жизнь Пиннебергов, прежде чем они снова увиделись с господином Хольгером Яхманом, который обещал быть аккурат к обеду.
МАЛЫШ БОЛЕН. В ЧЕМ ДЕЛО, МОЛОДОЙ ПАПАША?
Однажды ночью Пиннеберги просыпаются от неслыханного ночного концерта: Малыш не спит, Малыш ревет.
— Малыш кричит, — шепчет Овечка, хотя это и без того ясно.
— Да, — чуть слышно говорит Пиннеберг и бросает взгляд на светящийся циферблат будильника. — Пять минут четвертого. Они прислушиваются, и Овечка снова шепчет:
— Раньше с ним этого не бывало. И проголодаться он не мог.
— Ничего, перестанет, — говорит Пиннеберг. — Постараемся снова заснуть.
Но это совершенно невозможно, и немного погодя Овечка говорит:
— Не зажечь ли свет? Он кричит так жалобно! Однако во всем, что касается Малыша, Пиннеберг — человек принципа.
— Ни в коем случае, слышишь? Ни в коем случае! Ведь мы с тобой договорились не обращать ночью внимания на его рев: пусть знает, что в темноте ему остается одно — спать.
— Да, но все же…— пытается возразить Овечка.
— Ни в коем случае, — сурово повторяет он. — Стоит только начать — а там уж изволь каждую ночь вставать. Зря, что ли, терпели мы первое время? Тогда он ревел куда больше.
— Но сейчас он ревет совсем по-другому, сейчас он ревет так жалобно.
— Надо выдержать характер, Овечка, будь разумна.
Они лежат в темноте и прислушиваются к крику ребенка. Он кричит без передышки, о сне нечего и думать, но ведь должен же он перестать, вот еще немного — и перестанет! Ничуть не бывало. «Неужели он и вправду кричит особенно жалобно?» — спрашивает себя Пиннеберг. Это не его яростный крик, и не голодный крик тоже. А что, если он болен?..
— Может, у него разболелся животик? — тихо спрашивает Овечка.
— С чего бы у него разболелся животик? Да и чем мы можем ему помочь? Ничем!
— Можно было бы дать ему укропной водички. Это всегда его успокаивало.
Пиннеберг не отвечает. Ах, не так-то все это просто. Малышу должно быть хорошо. Малыша нельзя портить неправильным воспитанием, из него должен выйти правильный парень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93