Одно только остается загадкой, настанет ли такое время, когда супруги Пиннеберг смогут обзавестись хозяйством? Сколько-нибудь маме все-таки придется дать, ведь устроила-то нас в конце концов она.
Сто семьдесят марок — а у него был такой замечательный план. Он хотел сделать Овечке сюрприз.
Началось это с того, что Овечка как-то вечером посмотрела на пустой угол в их княжеской спальне и сказала:
— Знаешь, здесь бы надо стоять туалетному столику. Он удивился и спросил:
— А он нам нужен? — он всегда мечтал о кроватях, о глубоком кожаном кресле и о дубовом письменном столе.
— Господи, что значит: нужен? А как бы хорошо: сидеть и причесываться перед туалетным столиком! Да ты не смотри так на меня, мальчуган, это я только так, размечталась.
С этого началось. Овечке в ее нынешнем положении необходим моцион. Теперь у них была цель для прогулок: они смотрели туалетные столики. Они отправлялись на дальние рекогносцировки, в некоторых кварталах, в некоторых переулочках полным-полно было столяров и небольших мебельных мастерских. Они стояли и говорили друг другу:
— Посмотри вон на тот!
— По-моему, текстура какая-то неспокойная.
— По-твоему, неспокойная?
В конце концов у них появились любимцы, и главный любимец стоял в мастерской некоего Гимлиша на Франкфуртераллее. Фирма Гимлиш специализировалась на спальнях и, по всей видимости, придавала этому обстоятельству большое значение — на вывеске значилось: «Гимлиш. — Кровати. Специальность — модные спальни».
В витрине магазина уже несколько недель стояла спальня, и не такая уж дорогая, — семьсот девяносто пять марок вместе с наматрасниками и ночными столиками с настоящим мрамором. Но, следуя моде времени, которая поощряет ночные прогулки по холодку, без ночных шкафчиков. И в этом гарнитуре кавказского ореха был туалетный столик…
Они простаивали там подолгу и любовались на столик. Туда было полтора часа ходу, и обратно столько же. Овечка смотрела, смотрела и в конце концов как-то сказала:
— Господи, мальчуган, если бы мы могли его купить! Я, кажется, заплакала бы от радости.
— Те, кто может его купить, не плачут от радости, — последовал через некоторое время мудрый ответ Пиннеберга. — Но как бы это было прекрасно.
— Да, прекрасно, — подтвердила Овечка. — Просто замечательно.
Потом они отправились домой. Ходят они всегда под руку. Пиннеберг просовывает свою руку под Овечкину. Ему приятно чувствовать ее грудь, которая уже полнеет, у него тогда такое ощущение, будто на этих далеких, чужих улицах с тысячами незнакомых людей он дома. Во время этих походов Пиннебергу и пришла в голову мысль сделать Овечке сюрприз. Надо же с чего-то начать, если хочешь обзавестись собственной обстановкой, а стоит появиться хоть чему-нибудь, как последует и остальное. Поэтому он и освободился сегодня в четыре, сегодня тридцать первое октября, день выплаты жалованья. Овечке он не сказал ни слова, он хотел, чтобы столик прислали на дом. А он притворится, будто ничего не знает.
А теперь вдруг — сто семьдесят марок! Значит, и думать нечего. Ясно как дважды два — и думать нечего.
Но не так-то легко расстаться с мечтой. Пиннеберг не может так прямо отправиться домой со своими ста семьюдесятью марками. Надо, чтобы домой он пришел хоть мало-мальски веселым. Ведь Овечка-то рассчитывала на двести пятьдесят. Он отправляется на Франкфуртераллее. Сказать прости их мечте. И потом уж никогда больше не возвращаться туда. Зачем? Таким, как они, нечего и думать о туалетных столиках, хорошо, если хватит на две железные кровати.
Вот и витрина со спальным гарнитуром, и тут же в сторонке туалет. Зеркало прямоугольное, в коричневой раме с чуть зеленоватым отливом. И шкафчик под ним. С двумя выступающими полочками — направо и налево — тоже прямоугольный. Непонятно, как можно влюбиться в такую вещь — похожих или почти таких же столиков сотни, но вот поди ж ты! — ей понравился именно этот, этот, этот!
Пиннебер! долго на него смотрит. Отступает, затем подходит совсем близко: столик все такой же красивый. И зеркало хорошее, как чудесно было бы, если бы по утрам Овечка сидела перед ним в своем белом с красным купальном халате… Чудесно!
Пиннеберг грустно вздыхает и отворачивается. Для тебя — ничего нет. Ровным счетом ничего. Это не для тебя и тебе подобных. Другие ухитряются, покупают, а ты нет. Ступай домой, маленький человек, проедай свои деньги, делай с ними, что хочешь, что хочешь и можешь, а это не для тебя!
Дойдя до угла, Пиннеберг оглядывается, витрины «Гимлиш. Кровати» сияют магическим светом. Туалетный столик тоже еще виден.
И вдруг Пиннеберг поворачивает назад. Не колеблясь, не удостаивая туалетный столик ни единым взглядом, направляется прямо к двери в магазин…
А тем временем в его душе происходит вот что:
—Что от этого изменится?» — убеждает он себя.
И: «Надо же с чего-то начинать. Не век же нам быть нищими?»
И наконец решение принято: «Хочу и сделаю, что бы ни воспоследовало, кто может мне запретить!»
Примерно в таком же настроении, только чуточку более отчаянном, человек решается на кражу, грабеж и убийство, на бунт. Пиннеберг в таком настроении покупает туалетный столик, большой разницы тут нет.
— Что угодно? — спрашивает продавец, пожилой брюнет с несколькими бледными залысинами.
— У вас в витрине спальня, — говорит Пиннеберг. он злится на себя и говорит очень агрессивным тоном. — Кавказского ореха.
— Да, — отвечает продавец. — Семьсот девяносто пять марок. Такой случай больше не представится. Последняя из партии. Теперь по этой цене мы уже не сделаем. Теперь такой гарнитур обойдется самое меньшее в тысячу сто марок.
— Почему? — свысока бросает Пиннеберг. — Заработная плата все время снижается.
— Зато налоги растут! И пошлина! Знаете, какая пошлина на кавказский орех?! За последний квартал в три раза повысилась.
— Почему же эта спальня у вас так долго в витрине, раз она такая дешевая? — говорит Пиннеберг.
— А деньги? — парирует продавец. — У кого в наши дни есть деньги? — Он жалко улыбается. — У меня, во всяком случае, их нет.
— У меня тоже, — грубо отрезает Пиннеберг. — Да я и не собираюсь покупать спальню, столько денег я за всю жизнь не наберу. Я хочу купить туалетный столик.
— Туалетный столик? Потрудитесь подняться наверх. Отдельные предметы обстановки у нас на втором этаже.
— Вот этот! Я хочу купить вот этот туалетный столик! — заявляет Пиннеберг и указывает на него пальцем. В голосе его звучит гнев.
— Из гарнитура? Из спального гарнитура? — спрашивает продавец, до него только сейчас дошел смысл сказанного. — К сожалению, мы не можем продать отдельный предмет из целого гарнитура. Цена разрозненному гарнитуру уже не та. Но у нас есть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Сто семьдесят марок — а у него был такой замечательный план. Он хотел сделать Овечке сюрприз.
Началось это с того, что Овечка как-то вечером посмотрела на пустой угол в их княжеской спальне и сказала:
— Знаешь, здесь бы надо стоять туалетному столику. Он удивился и спросил:
— А он нам нужен? — он всегда мечтал о кроватях, о глубоком кожаном кресле и о дубовом письменном столе.
— Господи, что значит: нужен? А как бы хорошо: сидеть и причесываться перед туалетным столиком! Да ты не смотри так на меня, мальчуган, это я только так, размечталась.
С этого началось. Овечке в ее нынешнем положении необходим моцион. Теперь у них была цель для прогулок: они смотрели туалетные столики. Они отправлялись на дальние рекогносцировки, в некоторых кварталах, в некоторых переулочках полным-полно было столяров и небольших мебельных мастерских. Они стояли и говорили друг другу:
— Посмотри вон на тот!
— По-моему, текстура какая-то неспокойная.
— По-твоему, неспокойная?
В конце концов у них появились любимцы, и главный любимец стоял в мастерской некоего Гимлиша на Франкфуртераллее. Фирма Гимлиш специализировалась на спальнях и, по всей видимости, придавала этому обстоятельству большое значение — на вывеске значилось: «Гимлиш. — Кровати. Специальность — модные спальни».
В витрине магазина уже несколько недель стояла спальня, и не такая уж дорогая, — семьсот девяносто пять марок вместе с наматрасниками и ночными столиками с настоящим мрамором. Но, следуя моде времени, которая поощряет ночные прогулки по холодку, без ночных шкафчиков. И в этом гарнитуре кавказского ореха был туалетный столик…
Они простаивали там подолгу и любовались на столик. Туда было полтора часа ходу, и обратно столько же. Овечка смотрела, смотрела и в конце концов как-то сказала:
— Господи, мальчуган, если бы мы могли его купить! Я, кажется, заплакала бы от радости.
— Те, кто может его купить, не плачут от радости, — последовал через некоторое время мудрый ответ Пиннеберга. — Но как бы это было прекрасно.
— Да, прекрасно, — подтвердила Овечка. — Просто замечательно.
Потом они отправились домой. Ходят они всегда под руку. Пиннеберг просовывает свою руку под Овечкину. Ему приятно чувствовать ее грудь, которая уже полнеет, у него тогда такое ощущение, будто на этих далеких, чужих улицах с тысячами незнакомых людей он дома. Во время этих походов Пиннебергу и пришла в голову мысль сделать Овечке сюрприз. Надо же с чего-то начать, если хочешь обзавестись собственной обстановкой, а стоит появиться хоть чему-нибудь, как последует и остальное. Поэтому он и освободился сегодня в четыре, сегодня тридцать первое октября, день выплаты жалованья. Овечке он не сказал ни слова, он хотел, чтобы столик прислали на дом. А он притворится, будто ничего не знает.
А теперь вдруг — сто семьдесят марок! Значит, и думать нечего. Ясно как дважды два — и думать нечего.
Но не так-то легко расстаться с мечтой. Пиннеберг не может так прямо отправиться домой со своими ста семьюдесятью марками. Надо, чтобы домой он пришел хоть мало-мальски веселым. Ведь Овечка-то рассчитывала на двести пятьдесят. Он отправляется на Франкфуртераллее. Сказать прости их мечте. И потом уж никогда больше не возвращаться туда. Зачем? Таким, как они, нечего и думать о туалетных столиках, хорошо, если хватит на две железные кровати.
Вот и витрина со спальным гарнитуром, и тут же в сторонке туалет. Зеркало прямоугольное, в коричневой раме с чуть зеленоватым отливом. И шкафчик под ним. С двумя выступающими полочками — направо и налево — тоже прямоугольный. Непонятно, как можно влюбиться в такую вещь — похожих или почти таких же столиков сотни, но вот поди ж ты! — ей понравился именно этот, этот, этот!
Пиннебер! долго на него смотрит. Отступает, затем подходит совсем близко: столик все такой же красивый. И зеркало хорошее, как чудесно было бы, если бы по утрам Овечка сидела перед ним в своем белом с красным купальном халате… Чудесно!
Пиннеберг грустно вздыхает и отворачивается. Для тебя — ничего нет. Ровным счетом ничего. Это не для тебя и тебе подобных. Другие ухитряются, покупают, а ты нет. Ступай домой, маленький человек, проедай свои деньги, делай с ними, что хочешь, что хочешь и можешь, а это не для тебя!
Дойдя до угла, Пиннеберг оглядывается, витрины «Гимлиш. Кровати» сияют магическим светом. Туалетный столик тоже еще виден.
И вдруг Пиннеберг поворачивает назад. Не колеблясь, не удостаивая туалетный столик ни единым взглядом, направляется прямо к двери в магазин…
А тем временем в его душе происходит вот что:
—Что от этого изменится?» — убеждает он себя.
И: «Надо же с чего-то начинать. Не век же нам быть нищими?»
И наконец решение принято: «Хочу и сделаю, что бы ни воспоследовало, кто может мне запретить!»
Примерно в таком же настроении, только чуточку более отчаянном, человек решается на кражу, грабеж и убийство, на бунт. Пиннеберг в таком настроении покупает туалетный столик, большой разницы тут нет.
— Что угодно? — спрашивает продавец, пожилой брюнет с несколькими бледными залысинами.
— У вас в витрине спальня, — говорит Пиннеберг. он злится на себя и говорит очень агрессивным тоном. — Кавказского ореха.
— Да, — отвечает продавец. — Семьсот девяносто пять марок. Такой случай больше не представится. Последняя из партии. Теперь по этой цене мы уже не сделаем. Теперь такой гарнитур обойдется самое меньшее в тысячу сто марок.
— Почему? — свысока бросает Пиннеберг. — Заработная плата все время снижается.
— Зато налоги растут! И пошлина! Знаете, какая пошлина на кавказский орех?! За последний квартал в три раза повысилась.
— Почему же эта спальня у вас так долго в витрине, раз она такая дешевая? — говорит Пиннеберг.
— А деньги? — парирует продавец. — У кого в наши дни есть деньги? — Он жалко улыбается. — У меня, во всяком случае, их нет.
— У меня тоже, — грубо отрезает Пиннеберг. — Да я и не собираюсь покупать спальню, столько денег я за всю жизнь не наберу. Я хочу купить туалетный столик.
— Туалетный столик? Потрудитесь подняться наверх. Отдельные предметы обстановки у нас на втором этаже.
— Вот этот! Я хочу купить вот этот туалетный столик! — заявляет Пиннеберг и указывает на него пальцем. В голосе его звучит гнев.
— Из гарнитура? Из спального гарнитура? — спрашивает продавец, до него только сейчас дошел смысл сказанного. — К сожалению, мы не можем продать отдельный предмет из целого гарнитура. Цена разрозненному гарнитуру уже не та. Но у нас есть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93