Впереди молодняк. Старики ковыляли, спотыкаясь, ругались… Кашляли, отхаркивались… Все бежали наперегонки. Первыми поспевали китайцы, следом малайцы… Вваливались в харчевню, рассаживались… Входили небрежно независимые, перепачканные углем англичане, грузчики в котелках – татуированные мохнатогрудые здоровилы, выбиравшиеся из угольных трюмов и отплевывавшие мокроту на вольном воздухе… Кто первый сел, тот больше и съел!.. Трое мужчин принесли на палке огромный котел, взгромоздили на стол. На дне котла – жирные разваренные куски мяса. Все сгрудились вокруг него, загребая ложками. Теперь в просторной зале слышно было лишь чавканье, шумное глотание и хлебание варева. Люди давились от жадности, молодежь орала, требуя добавки, старики кашляли, раздраженно бурчали, цедили ругательства: «Damned Prospero! Rascal! Dog! Men eater! Thief! Проклятый Просперо! Негодяй! Собака! Живодер! Ворюга»… Отказывается подать еще варева! И все из-за каких-то трех пенсов, за чай и домашний уют впридачу… Достаточно было пустяка, чтобы люди злились. Они ощетинивались по малейшему поводу… и не только из-за зверского голода, права на добавку, но, вообще, из-за всякого вздора… из-за ничего… Стоило на миг проглянуть солнцу, разойтись облакам, как обстановка грозила привести к трагической развязке: страсти достигали опасного накала. Обычно они с трудом различали друг друга сквозь тучи угольной пыли, а тут прозревали – при ярком свете они представали внезапно уродами, страшилищами и начинали с криком выражать свое отношение в лицо.
«Oh ye! Look at your face! Golly! What a mess you got!»
Они казались омерзительными, не переносили друг друга при свете солнца… Сыпались удары, лилась кровь…
«Men eater! Men eater! Cash! Счет! Сдачу! На, подавись!»… Вдруг – со всех сторон свистки, вой сирены… На работу! Все в трюмы!.. Сумятица в зале. Помчались взапуски к лебедкам… Топот ног… В зале давка, столпотворение в дверях такое, что трещали ребра. Начали, колыхаясь, протискиваться между створок… Самых слабосильных, самых дряхлых сбивали с ног, они катились с насыпи… Полежав какое-то время, ковыляли, цепляясь за поручни, выблевывая проглоченную похлебку… Начальство свирепствовало. Боцман начеку! Приговор последнему, взявшему в руки крюк:
– Шиллинг штрафа и расчет! Проваливай, дохлятина! Ты вычеркнут из пропускного списка!
Невеселая работенка… Состен счел нужным высказаться:
– Никогда не потерпел бы подобного обращения! Не мог бы работать в порту, не перенес бы такого хамства!
А между тем, не далее как вчера, терпел от копов еще более немилосердное обращение. Ну, как же, надо ему было встать в позу!..
Проспер вновь появился из кухни:
– Ну что, порядок? Наелись?
– Сколько с нас?
– One and six! Шиллинг и шесть пенсов! – Ему отдадите! – присовокупил он, указывая на официанта.
От нас не пожелал принять платы. Он сел, и беседа возобновилась. Официант исчез, пивная обезлюдела… Я без околичностей вернулся к разговору о «Динги», к обстоятельствам страшного взрыва в тот злополучный, зловещий вечер. Как это произошло? Я вспоминал подробности… Боро долго не раздумывал – взял, да жахнул! А как все драпали, ног под собой не чуяли! Знатный был драп! А как орала Кармен с раной в ягодице!.. Просперо посмеивался сквозь зубы – не пришлась ему по вкусу моя байка.
– Тогда все уладилось?
Я имел в виду страховку…
– Уладилось, уладилось! Закройся!
Я нарочно изображал тупицу и упрямо толковал о том же… О том, какая была потеха… Об обстановке в целом… О беготне по улицам… Что, не смешно? Ничего, прижму его хорошенько, эта скотина у меня разговорится! А где отсиживаются мужики?.. Вопросы, вопросы… Где букмекер Джим Тикетт? Его вроде ранило, если мне не изменяет память?.. А красавчик Жером-аккордеонист?.. А тощий Казак?.. Куда они все пропали? Вот малахольные, скажу тебе, дружище! Едва запахло порохом, они и ноги в руки! На фронте, поди, быстрее не удирали бы, когда за ними гнались бы триста тысяч фрицев!.. Это я тебе говорю. Чистая правда. Война, Просперо, война!
Я брал над ним верх. Я хотел довести его до белого каления. Он отказался навести меня на нужных людей, поэтому он у меня волком взвоет… Состен сидел, разинув рот, а между тем я рассказывал ему о происшедшем в «Динги», о взрыве, о бомбе несчетное число раз! Тогда он не поверил ни единому моему слову, принял меня за краснобая!.. А теперь, убедившись, что все было правдой, сидел совершенно ошеломленный. Если бы он знал Клабена, Дельфину, о проклятых сигаретах, о взрыве в лавке, тогда он назвал бы себя последним олухом, тогда до него дошло бы, что такое настоящая напасть, ужасающее колдовство, подлинное бедствие. Это вам не кривляние Гоа, не корчи индуистских браминов! Гринвич находился от нас не так уж далеко, менее чем в двух километрах вниз по реке. Мы говорили по-французски, но я произношу «river» по-английски, дразня Просперо, как иные намеренно «тыкают» друг другу… Тут свои правила приличия…. Это я вам говорю! Однако приходит день, когда эти условности кончаются среди языков пламени – какими бы ни были ваши отношения. Все кончается пожаром или потопом – и не важно, в ком причина. Колдовские напасти сметают всех нас в воду, в ямы или в пламя. Все проходит!.. Так написано!..
Я растолковывал Просперу, Состен тоже слушал. Я объяснял им, как действуют злые чары… Бах-тарарах… И все летит к черту! Вот просто так, по малейшему поводу… Ба-бах! И все взлетает на воздух. Удар молнии! Небеса начинены взрывчатой силой! Срабатывает злое колдовство!.. Я видел, как взорвалось заведение Проспера. Я видел, как взорвалось заведение Клабена… но это не конец. Будут новые жертвы…
Чародейство неутомимо. Разве не взрывается во Фландрии, да в тысячи раз сильнее… и днем и ночью? Вот и весь сказ!.. Просперов кабак «Динги» разлетелся вдребезги вместе со стойкой и стенами из-за какой-то гранатки размером с яйцо! Глиняную обмазку с соломой как ветром сдуло!
– Животики можно надорвать, верно? А что, посудой ты так и не обзавелся?
Пианино тоже не было.
– Борохрома не видел?
– Зачем он мне?
А впрочем, дело его… Он же взорвал его корчму! В общем, никто не шел на откровенный разговор.
– Ну, что же, мы пошли? – закругляюсь я, – не возражаешь?
А ведь он точно знал все ходы и выходы… По крайней мере, двое из Лестера уехали с его помощью нелегально. Мне о том Виктор сказал, ручаясь за достоверность, еще до того, как записался добровольцем… Отправились на греческом сухогрузе… Он работал с греческими сухогрузами, с парусниками из Ла-Платы… смотря по времени года… Только с нами не желал иметь дело, уперся, и все тут!.. Я располагал сведениями, что он даже ссужал деньги желавшим переправиться в Америку. По 35 фунтов. Как только люди поправляли свои дела, они возвращали ему ссуду и 150 гиней впридачу, в виде платы за услугу… Ни разу его не оставили с носом, всегда получал свое сполна… Таким образом, свою среду он знал досконально, но вот мы его не интересовали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
«Oh ye! Look at your face! Golly! What a mess you got!»
Они казались омерзительными, не переносили друг друга при свете солнца… Сыпались удары, лилась кровь…
«Men eater! Men eater! Cash! Счет! Сдачу! На, подавись!»… Вдруг – со всех сторон свистки, вой сирены… На работу! Все в трюмы!.. Сумятица в зале. Помчались взапуски к лебедкам… Топот ног… В зале давка, столпотворение в дверях такое, что трещали ребра. Начали, колыхаясь, протискиваться между створок… Самых слабосильных, самых дряхлых сбивали с ног, они катились с насыпи… Полежав какое-то время, ковыляли, цепляясь за поручни, выблевывая проглоченную похлебку… Начальство свирепствовало. Боцман начеку! Приговор последнему, взявшему в руки крюк:
– Шиллинг штрафа и расчет! Проваливай, дохлятина! Ты вычеркнут из пропускного списка!
Невеселая работенка… Состен счел нужным высказаться:
– Никогда не потерпел бы подобного обращения! Не мог бы работать в порту, не перенес бы такого хамства!
А между тем, не далее как вчера, терпел от копов еще более немилосердное обращение. Ну, как же, надо ему было встать в позу!..
Проспер вновь появился из кухни:
– Ну что, порядок? Наелись?
– Сколько с нас?
– One and six! Шиллинг и шесть пенсов! – Ему отдадите! – присовокупил он, указывая на официанта.
От нас не пожелал принять платы. Он сел, и беседа возобновилась. Официант исчез, пивная обезлюдела… Я без околичностей вернулся к разговору о «Динги», к обстоятельствам страшного взрыва в тот злополучный, зловещий вечер. Как это произошло? Я вспоминал подробности… Боро долго не раздумывал – взял, да жахнул! А как все драпали, ног под собой не чуяли! Знатный был драп! А как орала Кармен с раной в ягодице!.. Просперо посмеивался сквозь зубы – не пришлась ему по вкусу моя байка.
– Тогда все уладилось?
Я имел в виду страховку…
– Уладилось, уладилось! Закройся!
Я нарочно изображал тупицу и упрямо толковал о том же… О том, какая была потеха… Об обстановке в целом… О беготне по улицам… Что, не смешно? Ничего, прижму его хорошенько, эта скотина у меня разговорится! А где отсиживаются мужики?.. Вопросы, вопросы… Где букмекер Джим Тикетт? Его вроде ранило, если мне не изменяет память?.. А красавчик Жером-аккордеонист?.. А тощий Казак?.. Куда они все пропали? Вот малахольные, скажу тебе, дружище! Едва запахло порохом, они и ноги в руки! На фронте, поди, быстрее не удирали бы, когда за ними гнались бы триста тысяч фрицев!.. Это я тебе говорю. Чистая правда. Война, Просперо, война!
Я брал над ним верх. Я хотел довести его до белого каления. Он отказался навести меня на нужных людей, поэтому он у меня волком взвоет… Состен сидел, разинув рот, а между тем я рассказывал ему о происшедшем в «Динги», о взрыве, о бомбе несчетное число раз! Тогда он не поверил ни единому моему слову, принял меня за краснобая!.. А теперь, убедившись, что все было правдой, сидел совершенно ошеломленный. Если бы он знал Клабена, Дельфину, о проклятых сигаретах, о взрыве в лавке, тогда он назвал бы себя последним олухом, тогда до него дошло бы, что такое настоящая напасть, ужасающее колдовство, подлинное бедствие. Это вам не кривляние Гоа, не корчи индуистских браминов! Гринвич находился от нас не так уж далеко, менее чем в двух километрах вниз по реке. Мы говорили по-французски, но я произношу «river» по-английски, дразня Просперо, как иные намеренно «тыкают» друг другу… Тут свои правила приличия…. Это я вам говорю! Однако приходит день, когда эти условности кончаются среди языков пламени – какими бы ни были ваши отношения. Все кончается пожаром или потопом – и не важно, в ком причина. Колдовские напасти сметают всех нас в воду, в ямы или в пламя. Все проходит!.. Так написано!..
Я растолковывал Просперу, Состен тоже слушал. Я объяснял им, как действуют злые чары… Бах-тарарах… И все летит к черту! Вот просто так, по малейшему поводу… Ба-бах! И все взлетает на воздух. Удар молнии! Небеса начинены взрывчатой силой! Срабатывает злое колдовство!.. Я видел, как взорвалось заведение Проспера. Я видел, как взорвалось заведение Клабена… но это не конец. Будут новые жертвы…
Чародейство неутомимо. Разве не взрывается во Фландрии, да в тысячи раз сильнее… и днем и ночью? Вот и весь сказ!.. Просперов кабак «Динги» разлетелся вдребезги вместе со стойкой и стенами из-за какой-то гранатки размером с яйцо! Глиняную обмазку с соломой как ветром сдуло!
– Животики можно надорвать, верно? А что, посудой ты так и не обзавелся?
Пианино тоже не было.
– Борохрома не видел?
– Зачем он мне?
А впрочем, дело его… Он же взорвал его корчму! В общем, никто не шел на откровенный разговор.
– Ну, что же, мы пошли? – закругляюсь я, – не возражаешь?
А ведь он точно знал все ходы и выходы… По крайней мере, двое из Лестера уехали с его помощью нелегально. Мне о том Виктор сказал, ручаясь за достоверность, еще до того, как записался добровольцем… Отправились на греческом сухогрузе… Он работал с греческими сухогрузами, с парусниками из Ла-Платы… смотря по времени года… Только с нами не желал иметь дело, уперся, и все тут!.. Я располагал сведениями, что он даже ссужал деньги желавшим переправиться в Америку. По 35 фунтов. Как только люди поправляли свои дела, они возвращали ему ссуду и 150 гиней впридачу, в виде платы за услугу… Ни разу его не оставили с носом, всегда получал свое сполна… Таким образом, свою среду он знал досконально, но вот мы его не интересовали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204