они почти все женаты на еврейках. Только теперь Таратута их стал понимать.
Своим самым близким приятелем Григорий Иванович считал меня. И мне он тоже жаловался на свою кормилицу, буфетчицу Соню, на ее скупость, крикливость, и говорил, что если и не был антисемитом, то теперь им становится. Я успокоил его, сказав, что он и прежде не очень жаловал евреев, и он не стал спорить со мной. Потому что не желал меня сердить до того, как я поставлю ему выпить. Когда Григорий Иванович испытывал жажду, он становился очень покладистым.
Но стоило ему выпить, а ему много не требовалось, чтобы впасть в состояние сильного опьянения, и передо мной уже сидел не жалкий сожитель буфетчицы Сони, а грозный комендант города, майор Таратута. Взгляд склеротических воспаленных глаз становился твердым и решительным, усы расправлялись на морщинистом и дряблом лице, и в голосе появлялись зычные нотки.
И вот тогда он начинал, поучать меня, что мы, евреи, сами виноваты в своей злосчастной судьбе. Потому что лезем вперед других. До всего нам дело. Повсюду суем свой нос. И я с горечью сознавал, что в его суждениях, невзирая на то что он пьян, было немало логики.
— Посуди сам, — рассуждал он, не обращая внимания на то, что нас слышат чужие уши за соседними столиками, хулить евреев в открытую тогда уже не считалось преступлением в государстве, провозгласившем основой своей политики интернационализм и дружбу народов. — Кто такие евреи? Сказки про распятие Христа мы отметаем, как атеисты, но народ-то, простой народ, а его большинство, он — масса, этого евреям до сих пор простить не может. Есть у вас своя земля? Есть у вас свой язык? Ни хрена нету. Только длинные еврейские носы и мировая скорбь в глазах. Живете на чужой земле… и коверкаете чужой язык. Ну, сидели бы себе тихо и не рыпались. Не лезли к другим, которых большинство, с поучениями, как жить. И тогда, ручаюсь, куда реже бы били вашего брата. Вас бы просто не замечали. И в этом для вас, поверь мне, было бы спасение. Ниже травы, тише воды. Не высовываться! А как на самом деле вышло? В России революция, кровь течет рекой. Кто ходит в зачинщиках, кто в Чека рубит головы? Евреи. Эх, и разыгрались на русской кровушке. Даже своей жизни не щадят. На самых верхах позиции заняли. Что в армии, что в правительстве. Я не скажу, что среди них было мало толковых и честных коммунистов, скажем, Яков Свердлов, наш первый президент. Или тот же Троцкий… — При этом имени он понизил голос и оглянулся по сторонам. — Или, скажем, герой гражданской войны Иона Якир. Революция дело такое: кто был ничем, тот станет всем, и наоборот. Так вот те-то, что стали ничем, проигравшая сторона, белая Россия, всю вину за свое поражение на евреев свалила и так их возненавидела, как никогда прежде. Им мерещилось, что все коммунисты — сплошные евреи.
А победители? Рабочий класс и крестьянство? Они, думаешь, полюбили евреев? Вот то-то. Им тоже евреи глаза намозолили, проели плешь. Строится новая Россия, а куда ни сунься — в руководстве еврейские носы. Литвинов, понимаешь, заправляет внешними делами России, министр иностранных дел. Ягода — внутренними, народный комиссар внутренних дел, рубит головы налево и направо, учит русский народ любить советскую власть. А народ-то невзлюбил. И в первую очередь кого? Тех же евреев.
А почему? Потому что на евреев легче всего валить все беды. И свои и чужие. Евреи испокон веку при всех властях были козлами отпущения. А советская власть, думаешь, глупее других? Откажется от такого удобного козыря? Дудки! Нема дурных!
Спроси людей, они тебе скажут, евреи — хитрый народ, их на мякине не проведешь. А спроси меня, и я тебе скажу — дурни твои евреи. Даже глупее нас, славян. Гляди, какую шутку Сталин с ними сыграл? Во всех странах, куда коммунисты пришли, он евреев посадил во главе. Из местных. Которые до нужной поры в Москве отсиживались. В Чехословакии этот, как его… Рудольф Сланский. В Венгрии — Матиас Ракоши. В Польше — ну, как его?.. Берман… и еще другие… в Румынии, в Болгарии. Еврейскими руками всякое сопротивление местного населения было сломлено, а как порядок навели, евреев — под метелочку. Объявили шпионами и сионистами… Кого — в петлю, кого — в тюрьму. А главное, чего добились, — население-то не коммунистов винит в своих бедах, а евреев… хоть их уж в этих странах нет и в помине. Понял?
Он уставился на меня склеротическими, в паутине красных прожилок, глазами и облизал усы.
— Понял? Ты не обижайся за правду. А лучше поставь мне еще сто грамм. Выпьем за то, чтобы мои слова тебе наукой были… чтобы я мог при случае похвалиться знакомством… с единственным умным евреем…
Я заказал ему еще сто граммов водки. И напрасно. Он еле выцедил ее. Кашлял, давился. Но ни капельки не оставил на дне стакана. И сразу впал в буйство. Выскочил на улицу, в гневе огляделся вокруг и, как в былые комендантские годы, напустился на армейского капитана, шедшего под руку с женщиной.
— Как стоишь? — гаркнул отставной комендант, загородив ему дорогу. — Смирно! Руки по швам! Доложить по форме! Кто таков? По какому заданию прибыл… во вверенный мне город.
Вокруг них быстро росла толпа.
Капитан не обладал чувством юмора и, не долго думая, ударил его. Таратута плюнул кровью ему в лицо, а потом и его спутнице. Послышались милицейские свистки. Подъехал на джипе комендантский патруль. Григория Ивановича в городе знали и давно всерьез не принимали, считая городским посмешищем, и поэтому патруль, заломив ему назад руки и добавив пару зуботычин, увез в городской вытрезвитель. Я требовал, чтобы и меня взяли. Чтобы там рассказать, как все было, и попытаться вызволить бедолагу. Но меня из джипа вытолкали. И последнее, что я слышал, были слова Григория Ивановича, кричащего через плечи солдат:
— Будь умным евреем! Понял? Майор Таратута тебе не враг!
Но, странное дело, другой человек, которого никем иным, как врагом, и притом даже моим личным, я не мог не считать, высказал примерное такое же мнение о евреях и причинах их бед. Этим человеком был мой тесть, отец Лаймы, военный преступник, участвовавший в массовых убийствах евреев и, весьма возможно, своими руками умертвивший мою мать.
Мигая своими белесыми поросячьими ресницами, он смотрел мне в глаза и говорил жемайтийской скороговоркой:
— Сами евреи себе петлю на шею накинули. Сами. Разве плохо им жилось в Литве при Сметоне, до самого прихода русских? Кто их трогал? Кто обижал? Куда лучше других литовцев жили. Сравни ваш дом на Зеленой горе и мой, в Шанцах. Кому было быть недовольным? Мне? Или евреям? А на деле что вышло? Как пришел трудный час для Литвы, я свою голову под удар подставил, а ваши… то есть евреи… над моей головой топор занесли. Бросились служить нашим врагам, оккупантам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Своим самым близким приятелем Григорий Иванович считал меня. И мне он тоже жаловался на свою кормилицу, буфетчицу Соню, на ее скупость, крикливость, и говорил, что если и не был антисемитом, то теперь им становится. Я успокоил его, сказав, что он и прежде не очень жаловал евреев, и он не стал спорить со мной. Потому что не желал меня сердить до того, как я поставлю ему выпить. Когда Григорий Иванович испытывал жажду, он становился очень покладистым.
Но стоило ему выпить, а ему много не требовалось, чтобы впасть в состояние сильного опьянения, и передо мной уже сидел не жалкий сожитель буфетчицы Сони, а грозный комендант города, майор Таратута. Взгляд склеротических воспаленных глаз становился твердым и решительным, усы расправлялись на морщинистом и дряблом лице, и в голосе появлялись зычные нотки.
И вот тогда он начинал, поучать меня, что мы, евреи, сами виноваты в своей злосчастной судьбе. Потому что лезем вперед других. До всего нам дело. Повсюду суем свой нос. И я с горечью сознавал, что в его суждениях, невзирая на то что он пьян, было немало логики.
— Посуди сам, — рассуждал он, не обращая внимания на то, что нас слышат чужие уши за соседними столиками, хулить евреев в открытую тогда уже не считалось преступлением в государстве, провозгласившем основой своей политики интернационализм и дружбу народов. — Кто такие евреи? Сказки про распятие Христа мы отметаем, как атеисты, но народ-то, простой народ, а его большинство, он — масса, этого евреям до сих пор простить не может. Есть у вас своя земля? Есть у вас свой язык? Ни хрена нету. Только длинные еврейские носы и мировая скорбь в глазах. Живете на чужой земле… и коверкаете чужой язык. Ну, сидели бы себе тихо и не рыпались. Не лезли к другим, которых большинство, с поучениями, как жить. И тогда, ручаюсь, куда реже бы били вашего брата. Вас бы просто не замечали. И в этом для вас, поверь мне, было бы спасение. Ниже травы, тише воды. Не высовываться! А как на самом деле вышло? В России революция, кровь течет рекой. Кто ходит в зачинщиках, кто в Чека рубит головы? Евреи. Эх, и разыгрались на русской кровушке. Даже своей жизни не щадят. На самых верхах позиции заняли. Что в армии, что в правительстве. Я не скажу, что среди них было мало толковых и честных коммунистов, скажем, Яков Свердлов, наш первый президент. Или тот же Троцкий… — При этом имени он понизил голос и оглянулся по сторонам. — Или, скажем, герой гражданской войны Иона Якир. Революция дело такое: кто был ничем, тот станет всем, и наоборот. Так вот те-то, что стали ничем, проигравшая сторона, белая Россия, всю вину за свое поражение на евреев свалила и так их возненавидела, как никогда прежде. Им мерещилось, что все коммунисты — сплошные евреи.
А победители? Рабочий класс и крестьянство? Они, думаешь, полюбили евреев? Вот то-то. Им тоже евреи глаза намозолили, проели плешь. Строится новая Россия, а куда ни сунься — в руководстве еврейские носы. Литвинов, понимаешь, заправляет внешними делами России, министр иностранных дел. Ягода — внутренними, народный комиссар внутренних дел, рубит головы налево и направо, учит русский народ любить советскую власть. А народ-то невзлюбил. И в первую очередь кого? Тех же евреев.
А почему? Потому что на евреев легче всего валить все беды. И свои и чужие. Евреи испокон веку при всех властях были козлами отпущения. А советская власть, думаешь, глупее других? Откажется от такого удобного козыря? Дудки! Нема дурных!
Спроси людей, они тебе скажут, евреи — хитрый народ, их на мякине не проведешь. А спроси меня, и я тебе скажу — дурни твои евреи. Даже глупее нас, славян. Гляди, какую шутку Сталин с ними сыграл? Во всех странах, куда коммунисты пришли, он евреев посадил во главе. Из местных. Которые до нужной поры в Москве отсиживались. В Чехословакии этот, как его… Рудольф Сланский. В Венгрии — Матиас Ракоши. В Польше — ну, как его?.. Берман… и еще другие… в Румынии, в Болгарии. Еврейскими руками всякое сопротивление местного населения было сломлено, а как порядок навели, евреев — под метелочку. Объявили шпионами и сионистами… Кого — в петлю, кого — в тюрьму. А главное, чего добились, — население-то не коммунистов винит в своих бедах, а евреев… хоть их уж в этих странах нет и в помине. Понял?
Он уставился на меня склеротическими, в паутине красных прожилок, глазами и облизал усы.
— Понял? Ты не обижайся за правду. А лучше поставь мне еще сто грамм. Выпьем за то, чтобы мои слова тебе наукой были… чтобы я мог при случае похвалиться знакомством… с единственным умным евреем…
Я заказал ему еще сто граммов водки. И напрасно. Он еле выцедил ее. Кашлял, давился. Но ни капельки не оставил на дне стакана. И сразу впал в буйство. Выскочил на улицу, в гневе огляделся вокруг и, как в былые комендантские годы, напустился на армейского капитана, шедшего под руку с женщиной.
— Как стоишь? — гаркнул отставной комендант, загородив ему дорогу. — Смирно! Руки по швам! Доложить по форме! Кто таков? По какому заданию прибыл… во вверенный мне город.
Вокруг них быстро росла толпа.
Капитан не обладал чувством юмора и, не долго думая, ударил его. Таратута плюнул кровью ему в лицо, а потом и его спутнице. Послышались милицейские свистки. Подъехал на джипе комендантский патруль. Григория Ивановича в городе знали и давно всерьез не принимали, считая городским посмешищем, и поэтому патруль, заломив ему назад руки и добавив пару зуботычин, увез в городской вытрезвитель. Я требовал, чтобы и меня взяли. Чтобы там рассказать, как все было, и попытаться вызволить бедолагу. Но меня из джипа вытолкали. И последнее, что я слышал, были слова Григория Ивановича, кричащего через плечи солдат:
— Будь умным евреем! Понял? Майор Таратута тебе не враг!
Но, странное дело, другой человек, которого никем иным, как врагом, и притом даже моим личным, я не мог не считать, высказал примерное такое же мнение о евреях и причинах их бед. Этим человеком был мой тесть, отец Лаймы, военный преступник, участвовавший в массовых убийствах евреев и, весьма возможно, своими руками умертвивший мою мать.
Мигая своими белесыми поросячьими ресницами, он смотрел мне в глаза и говорил жемайтийской скороговоркой:
— Сами евреи себе петлю на шею накинули. Сами. Разве плохо им жилось в Литве при Сметоне, до самого прихода русских? Кто их трогал? Кто обижал? Куда лучше других литовцев жили. Сравни ваш дом на Зеленой горе и мой, в Шанцах. Кому было быть недовольным? Мне? Или евреям? А на деле что вышло? Как пришел трудный час для Литвы, я свою голову под удар подставил, а ваши… то есть евреи… над моей головой топор занесли. Бросились служить нашим врагам, оккупантам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50