— Пожалуйста, выражайте ваше одобрение войне, вставая, а мы будем выражать наше неодобрение, оставаясь на…
Его соседка, высокая женщина в красной шляпе с пером, останавливала его, повторяя:
— Молчите, не стоит с ними разговаривать.
В этот момент оркестр замолк. Все застучали и захлопали изо всех сил и завопили:
— Еще раз… еще раз!
Официанты встревоженно бегали по залу, и владелец ресторана вышел на середину, вытирая взмокшую лысину.
Офицер подошел к дирижеру и сказал:
— Пожалуйста, сыграйте еще раз наш национальный гимн. — При первых же звуках он встал навытяжку. Остальные ринулись к круглому столу. Док схватился с каким-то человеком, по говору англичанином. Док развернулся, готовясь к удару.
— Если драться — давайте на улице, — сказал человек с английским говором.
— Оставьте их, ребята! — кричал Док. — Сейчас я их разом вышвырну.
Стол опрокинулся, и занимавшие его стали подаваться к дверям. Женщина в красной шляпе схватила блюдо омаров под майонезом и удерживала толпу, швыряя в лицо наступающим целые пригоршни майонеза. Тут подоспели три полисмена и арестовали проклятых пацифистов. Все принялись счищать с платья майонез. Оркестр снова заиграл «Звездное знамя», и все попробовали затянуть его хором, но из этого ничего не получилось, потому что никто не знал слов.
Из ресторана Док и Чарли отправились в бар выпить виски. Док хотел посмотреть варьете и стал расспрашивать бармена. Жирный человечек с американским флагом в петлице вмешался в разговор и сказал, что лучшее варьете в Нью-Йорке — это варьете Минского на Ист-Хоус-тон-стрит. Когда Док рассказал, что они отправляются на войну, он угостил их виски и сказал, что сам проводит их в варьете Минского. Его звали Сегал, и он сказал, что был социалистом до самого потопления «Лузитании», но теперь он считает, что немцам надо задать взбучку и разрушить Берлин. Он торговал готовым платьем и был очень весел, потому что ему удалось получить подряд на поставку обмундирования для армии.
— Война всех нас выведет в люди, — говорил он и бил себя кулаком в грудь. Они взяли такси и поехали в Нижний город, но в варьете не было ни одного свободного места.
— Стоять на галерке? Нет, к черту… Хочу к девочкам, — заявил Док. Мистер Сегал с минуту подумал, склонив голову набок.
— Ну тогда поедем в «Новую Венгрию», — сказал он. Чарли приуныл. Он так много ждал от Нью-Йорка.
Ему хотелось спать. В «Новой Венгрии» было много немок, евреек и русских девушек. Вино в каких-то странной формы бутылках, расширявшихся кверху, стояло в судках на каждом столе. Мистер Сегал заявил, что он угощает. Оркестр играл иностранные мелодии. Док был уже здорово навеселе. Они сидели за столиком, стиснутым со всех сторон другими столиками. Чарли пошел бродить по кабаре, пригласил одну из девиц танцевать, но она почему-то отказалась.
Он разговорился с узколицым юношей, только что пришедшим с антивоенной демонстрации в Медисон-сквер. Чарли стал прислушиваться, когда юноша сказал, что, если объявят мобилизацию, в Нью-Йорке вспыхнет революция. Его звали Бен Комптон, и он изучал 424 право в Нью-Йоркском университете. Чарли присел за его столик, за которым уже сидел молодой человек из Миннесоты, работавший репортером в газете «Эппил ту ризи». Чарли стал расспрашивать о возможностях для него окончить техническую школу. Он уже готов был отказаться от своего намерения поступить в санитарный отряд. Но они считали, что если нет у него денег хоть на первое время, то выбиться будет трудно. Репортер сказал, что Нью-Йорк самое неподходящее место для бедняка.
— Ну черт с ним, пойду на войну, — сказал Чарли.
— Долг каждого революционера — сначала побывать в тюрьме, — сказал Бен Комптон. — Но так или иначе революция будет. Рабочий класс не станет дольше терпеть.
— Если хотите заработать, то отправляйтесь в Байан и поступайте на оружейный завод, — усталым тоном сказал репортер.
— Это значит предавать свой класс, — сказал Бен Комптон.
— Рабочему парню сейчас туго приходится, — сказал Чарли. — Неужели так вот всю жизнь и чинить фордовы жестянки за семьдесят пять в месяц?
— А что говорил Юджин Б. Дебс? «Хочу подниматься в рядах, а не из рядов».
— Скажи по совести, Бенни, — сказал репортер, — ты-то зубришь день и ночь разве не для того, чтобы стать адвокатом и подняться над своим классом?
— Этим я могу быть полезен в борьбе… Я хочу быть остро отточенным инструментом. С капиталистами нужно бороться их же собственным оружием.
— А я вот не знаю, что буду делать, когда прихлопнут «Эппил».
— Они не посмеют закрыть его.
— Да, не посмеют. Мы вступили в эту войну, чтобы защищать займы Моргана… И помяни мое слово, они воспользуются войной, чтобы свести счеты с революционерами внутри страны.
— Да, об этом и я кое-что знаю. Видишь, сестра моя стенографистка… Она служит у Дж. У. Мурхауза, знаете, консультанта по связям с общественностью. Он ведет агитацию в пользу Моргана и Рокфеллеров, Она говорит, что уже год, как он работает по поручению секретной французской миссии. Капиталисты до смерти боятся революции во Франции. Они уже заплатили ему за его услуги десять тысяч долларов. Через синдикат по снабжению печати материалом он всю Америку пичкает своей стряпней и агитирует за войну. И это называется — свободная страна.
— А я ничему не удивлюсь, — сказал репортер, выливая в стакан остатки вина. — Может быть, кто-нибудь из нас троих тоже правительственный агент или шпион.
Все трое замолчали, поглядывая друг на друга. Чарли мороз пробрал по коже. Виолончелист играл какую-то венгерскую мелодию.
— Да о чем же я вам и говорю… Моя сестра в курсе всего этого, работая там, в конторе у этого субъекта. Капиталисты, Морган и прочие, задумали разгромить рабочих, отправив их на войну. Когда на тебя напялят форму, не очень-то покричишь о гражданских свободах и о Декларации независимости… Расстреляют тебя без суда, и все тут.
— Это неслыханно… Северо-Запад никогда этого у себя не потерпит… — сказал репортер из Миннесоты. — Ну вот, скажите, вы недавно оттуда… ведь правда, что Лафоллет выражает тамошние настроения? Как по-вашему?
— Конечно, — сказал Чарли.
— Ну так в чем же дело?
— Не знаю. Все это слишком мудрено для меня, — сказал Чарли и, протискиваясь между тесно стоящими столиками, пошел искать Дока. Док был вдребезги пьян, и, чтобы его совсем не обобрали, Чарли скорее стал прощаться с мистером Сегалом, который попросил их убить специально для него как можно больше немцев, и они вышли и зашагали по Хоустон-стрит. Вдоль улицы стояли тележки лотошников; их смоляные плошки своим красноватым светом выхватывали из моросящей мглы теснившиеся на тротуарах лица.
Они вышли на угол широкой авеню, запруженной народом, выходившим из театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Его соседка, высокая женщина в красной шляпе с пером, останавливала его, повторяя:
— Молчите, не стоит с ними разговаривать.
В этот момент оркестр замолк. Все застучали и захлопали изо всех сил и завопили:
— Еще раз… еще раз!
Официанты встревоженно бегали по залу, и владелец ресторана вышел на середину, вытирая взмокшую лысину.
Офицер подошел к дирижеру и сказал:
— Пожалуйста, сыграйте еще раз наш национальный гимн. — При первых же звуках он встал навытяжку. Остальные ринулись к круглому столу. Док схватился с каким-то человеком, по говору англичанином. Док развернулся, готовясь к удару.
— Если драться — давайте на улице, — сказал человек с английским говором.
— Оставьте их, ребята! — кричал Док. — Сейчас я их разом вышвырну.
Стол опрокинулся, и занимавшие его стали подаваться к дверям. Женщина в красной шляпе схватила блюдо омаров под майонезом и удерживала толпу, швыряя в лицо наступающим целые пригоршни майонеза. Тут подоспели три полисмена и арестовали проклятых пацифистов. Все принялись счищать с платья майонез. Оркестр снова заиграл «Звездное знамя», и все попробовали затянуть его хором, но из этого ничего не получилось, потому что никто не знал слов.
Из ресторана Док и Чарли отправились в бар выпить виски. Док хотел посмотреть варьете и стал расспрашивать бармена. Жирный человечек с американским флагом в петлице вмешался в разговор и сказал, что лучшее варьете в Нью-Йорке — это варьете Минского на Ист-Хоус-тон-стрит. Когда Док рассказал, что они отправляются на войну, он угостил их виски и сказал, что сам проводит их в варьете Минского. Его звали Сегал, и он сказал, что был социалистом до самого потопления «Лузитании», но теперь он считает, что немцам надо задать взбучку и разрушить Берлин. Он торговал готовым платьем и был очень весел, потому что ему удалось получить подряд на поставку обмундирования для армии.
— Война всех нас выведет в люди, — говорил он и бил себя кулаком в грудь. Они взяли такси и поехали в Нижний город, но в варьете не было ни одного свободного места.
— Стоять на галерке? Нет, к черту… Хочу к девочкам, — заявил Док. Мистер Сегал с минуту подумал, склонив голову набок.
— Ну тогда поедем в «Новую Венгрию», — сказал он. Чарли приуныл. Он так много ждал от Нью-Йорка.
Ему хотелось спать. В «Новой Венгрии» было много немок, евреек и русских девушек. Вино в каких-то странной формы бутылках, расширявшихся кверху, стояло в судках на каждом столе. Мистер Сегал заявил, что он угощает. Оркестр играл иностранные мелодии. Док был уже здорово навеселе. Они сидели за столиком, стиснутым со всех сторон другими столиками. Чарли пошел бродить по кабаре, пригласил одну из девиц танцевать, но она почему-то отказалась.
Он разговорился с узколицым юношей, только что пришедшим с антивоенной демонстрации в Медисон-сквер. Чарли стал прислушиваться, когда юноша сказал, что, если объявят мобилизацию, в Нью-Йорке вспыхнет революция. Его звали Бен Комптон, и он изучал 424 право в Нью-Йоркском университете. Чарли присел за его столик, за которым уже сидел молодой человек из Миннесоты, работавший репортером в газете «Эппил ту ризи». Чарли стал расспрашивать о возможностях для него окончить техническую школу. Он уже готов был отказаться от своего намерения поступить в санитарный отряд. Но они считали, что если нет у него денег хоть на первое время, то выбиться будет трудно. Репортер сказал, что Нью-Йорк самое неподходящее место для бедняка.
— Ну черт с ним, пойду на войну, — сказал Чарли.
— Долг каждого революционера — сначала побывать в тюрьме, — сказал Бен Комптон. — Но так или иначе революция будет. Рабочий класс не станет дольше терпеть.
— Если хотите заработать, то отправляйтесь в Байан и поступайте на оружейный завод, — усталым тоном сказал репортер.
— Это значит предавать свой класс, — сказал Бен Комптон.
— Рабочему парню сейчас туго приходится, — сказал Чарли. — Неужели так вот всю жизнь и чинить фордовы жестянки за семьдесят пять в месяц?
— А что говорил Юджин Б. Дебс? «Хочу подниматься в рядах, а не из рядов».
— Скажи по совести, Бенни, — сказал репортер, — ты-то зубришь день и ночь разве не для того, чтобы стать адвокатом и подняться над своим классом?
— Этим я могу быть полезен в борьбе… Я хочу быть остро отточенным инструментом. С капиталистами нужно бороться их же собственным оружием.
— А я вот не знаю, что буду делать, когда прихлопнут «Эппил».
— Они не посмеют закрыть его.
— Да, не посмеют. Мы вступили в эту войну, чтобы защищать займы Моргана… И помяни мое слово, они воспользуются войной, чтобы свести счеты с революционерами внутри страны.
— Да, об этом и я кое-что знаю. Видишь, сестра моя стенографистка… Она служит у Дж. У. Мурхауза, знаете, консультанта по связям с общественностью. Он ведет агитацию в пользу Моргана и Рокфеллеров, Она говорит, что уже год, как он работает по поручению секретной французской миссии. Капиталисты до смерти боятся революции во Франции. Они уже заплатили ему за его услуги десять тысяч долларов. Через синдикат по снабжению печати материалом он всю Америку пичкает своей стряпней и агитирует за войну. И это называется — свободная страна.
— А я ничему не удивлюсь, — сказал репортер, выливая в стакан остатки вина. — Может быть, кто-нибудь из нас троих тоже правительственный агент или шпион.
Все трое замолчали, поглядывая друг на друга. Чарли мороз пробрал по коже. Виолончелист играл какую-то венгерскую мелодию.
— Да о чем же я вам и говорю… Моя сестра в курсе всего этого, работая там, в конторе у этого субъекта. Капиталисты, Морган и прочие, задумали разгромить рабочих, отправив их на войну. Когда на тебя напялят форму, не очень-то покричишь о гражданских свободах и о Декларации независимости… Расстреляют тебя без суда, и все тут.
— Это неслыханно… Северо-Запад никогда этого у себя не потерпит… — сказал репортер из Миннесоты. — Ну вот, скажите, вы недавно оттуда… ведь правда, что Лафоллет выражает тамошние настроения? Как по-вашему?
— Конечно, — сказал Чарли.
— Ну так в чем же дело?
— Не знаю. Все это слишком мудрено для меня, — сказал Чарли и, протискиваясь между тесно стоящими столиками, пошел искать Дока. Док был вдребезги пьян, и, чтобы его совсем не обобрали, Чарли скорее стал прощаться с мистером Сегалом, который попросил их убить специально для него как можно больше немцев, и они вышли и зашагали по Хоустон-стрит. Вдоль улицы стояли тележки лотошников; их смоляные плошки своим красноватым светом выхватывали из моросящей мглы теснившиеся на тротуарах лица.
Они вышли на угол широкой авеню, запруженной народом, выходившим из театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105