В августе пятьдесят девятого область сдала пятьдесят с лишним тысяч тонн. Это и была реальная цифра. Где же взять остальное? Возникали разные идеи. Школьникам поручили разводить кроликов. Но кроликами план не выполнишь.
Хрущев помог Ларионову.
Никита Сергеевич верил в то, что общественное хозяйство в состоянии накормить всю страну, а личное подсобное хозяйство только отвлекает людей от полноценного труда. Специалисты предостерегали Хрущева от поспешных решений. Личное подсобное хозяйство давало крестьянам половину их дохода, больше половины овощей, мяса и молока (см. «Отечественная история», N 1/2000).
Но Хрущев ничего не желал слышать. Ему не нравилось даже то, что колхозник имеет свое хозяйство, а когда это делали рабочие в совхозе или тем более горожане, то он считал это недопустимым отставанием, перечеркиванием марксистских идей. Нужно общее хозяйство, общий труд, а свои огороды, свое хозяйство — это возвращение к мелкому хозяйству, позорная отсталость. Зачем людям держать скот, если молоко и мясо есть в магазине?
Двадцатого августа пятьдесят восьмого года бюро ЦК КПСС по России приняло постановление «О запрещении содержания скота в личной собственности граждан, проживающих в городах и рабочих поселках».
На декабрьском пленуме Хрущев потребовал сократить размеры приусаднебных участков и количества скота в личном владении работников совхозов:
— Наличие больших приусадебных участков и скота в личной собственности стало серьезным препятствием на пути развития производства.
Многолетний помощник Хрущева по сельскому хозяйству Андрей Степанович Шевченко (он был членом-корреспондентом ВАСХНИЛ) отговаривал Никиту Сергеевича от этой идеи, но безуспешно.
Приняли решение: совхозам в ближайшее время выкупить скот у своих рабочих и служащих.
Ларионов воспользовался хрущевской идеей. На пленуме рязанского обкома решили закупить у населения не менее десяти-пятнадцати тысяч голов скота, поставить на стойловое содержание всех телят, появившихся в этом году.
А тут Никиту Сергеевича охватила новая идея. Мало того, что люди занимаются своей коровой вместо того, чтобы работать на государство, они еще кормят скотину дешевым хлебом! Поднять цену на хлеб нельзя по политическим соображениям. Тогда летом пятьдесят девятого приняли закон, запрещающий тем, кто живет в городах и рабочих поселках, держать в личной собственности скот — коров, коз, свиней.
Тем самым Хрущев загубил подсобное хозяйство, которое кормило многие семьи, особенно в маленьких городах. Люди поначалу охотно продавали скот. Отдали корову — легче стало, не надо было спозоранку вставать ее доить. А потом из магазинов все исчезло — и мясо, и молоко. Пожалели, что без коровы остались. Но уже назад не вернешь. Большие города худо-бедно снабжали, а маленькие города попали в беду — остались без молока и мяса.
Ларионов сразу понял, что новое хрущевское постановление открывает возможность сдать под видом государственных поставок скот, который фактически отбирали у населения.
Зиновий Романов, который был в те годы заместителем управляющего Рязанской конторой Госбанка, вспоминал:
— Он позвонил и спросил, нельзя ли выделить деньги на закупку этого скота у населения, чтобы он пошел не на рынок и не под нож, а на пополнение ферм района?
Скот у людей скупали по низким ценам и сразу же сдавали государству. Потом выяснилось: на мясокомбинаты отправили значительную часть основного стада и молочных коров, под фиктивные расписки забирали скот у частных владельцев, Но всего мяса, собранного в области, оказалось недостаточно, чтобы рапортовать в Москву. Тогда за деньги колхозов, взятые в банках в кредит, стали покупать скот в соседних областях.
К десятому октября сдали государству сто две тысячи тонн мяса, это уже было два плана. А хотели сдать три.
— Не выполнить план, — говорил на пленуме обкома Ларионов, — это престиж потерять, честь запятнать.
Тогда уже пошли на прямые приписки. Скажем, область получила право часть заготовленного мяса продавать в магазинах. Но на прилавки оно не поступало. Его «продавали» колхозам и совхозам, а те вновь сдавали это мясо государству… Конечно же, областные чиновники делали это с ведома первого секретаря, уверенные, что в случае чего он их и прикроет.
Двенадцатого октября пятьдесят девятого года Хрущев принял в своем кремлевском кабинете Ларионова, поздравил его с успехом. Пятнадцатого октября Ларионов вновь у Хрущева. Так часто первый секретарь ЦК КПСС ни одного другого партийного руководителя не принимал.
Шестнадцатого октября Никита Сергеевич устроил в Кремле прием в честь труженниц Рязанской области, награжденных различными орденами. Хрущев поздравил их с тем, что они сдали два плана.
После такого приема — как было не оправдать надежд первого секретаря ЦК КПСС!
Семнадцатого декабря комиссия доложила рязанскому обкому, что область выполнила обязательства по производству мяса — сдали сто пятьдесят с лишним тысячи тонн — в три раза больше, чем в прошлом году.
Через десять дней Хрущев присвоил Ларионову звание Героя Социалистического Труда и пригласил в Москву министром сельского хозяйства. Ларионов обещал в следующем, шестидесятом году, сдать четыре плана — двести тысяч тонн мяса.
На пленуме ЦК КПСС, проходившем с двадцать второго по двадцать пятое декабря, Хрущев восхищался успехами рязанцев. В написанный для него доклад включили специальный раздел «Чему учит пример труженников Рязанской области».
Алексей Николаевич Ларионов, получив золотую звезду Героя, писал сыну Валерию, который решил стать моряком:
«До сих пор я хожу, как в угаре. Первым в стране (секретарь обкома) я получил Героя, первым за сорок два года Советской власти. Не знаю, хватит сил или нет, но все отдам Родине, народу, Ленинской партии, до последней капли крови, до последнего вздоха.
Еще раз крепко обнимаю и целую тебя, Валерик.
Папа».
Старший брат Ларионова, Степан Николаевич, был в Архангельске видным большевиком. В семье рассказывали, что в ноябре восемнадцатого англичане и белогвардейцы расстреляли его во дворе тюрьмы.
Старшего Ларионова в семье никогда не забывали.
Алексей Николаевич писал сыну:
«Ты знаешь, что тринадцати лет я вступил в Комсомол. Толчок — подвиг дяди Степы. Я дал клятву идти его путем и шел этим путем всю жизнь».
В июле шестидесятого в письме сыну вновь звучит напоминание о дяде-революционере:
«Валерий, милый, дорогой!
Прими от меня этот подарок — портрет дяди Степы как выражение самых лучших, дорогих чувств к тебе. Дядя Степа для меня — призыв, знамя, идея — все, во имя чего я прожил жизнь. Я очень хочу и думаю, что это будет так: ты, сынок, с честью будешь идти по тому пути, по которому шли мы с дядей Степой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110