И ему предоставляют приют, но, как всегда, расходы оплачивает хозяин.
Хитрец и весельчак, всегда готовый подтрунивать над горожанином и соблазнить горожанку — таким предстает школяр-клирик как в литературе, так и в действительности.
Современник Филиппа Августа, итальянский профессор Буонкомпаньо, написавший в 1215 г. свою «Antiqua rhetorica», нарисовал, слегка сгущая краски, портрет нищих студентов Болоньи. Жизнь, которую они вели, должно быть, очень походила невзгодами на жизнь их парижских товарищей.
Я должен был проводить время, посещая занятия и учась, — пишет один из этих бедных героев, — но бедность заставляет меня идти просить подаяния у дверей клириков. <…> Я исхожу пред ними криком по двадцать раз: «Милости, мои добрые сеньоры!», и чаще всего мне отвечают: «Иди с Богом!» Я отправляюсь в дома мирян — меня гонят с громкими криками, а когда, случается, говорят: «Подождите немного», я получаю кусок отвратительного хлеба, который не стали бы есть и собаки. Настоящие нищие и те получают чаще меня гнилые овощи, кожу и сухожилия, которые нельзя прожевать, кишки, что выбрасывают, испорченное вино. Ночью я бреду по городу с палкой в одной руке и котомкой и флягой в другой; палка — чтобы защищаться от собак, сума — чтобы подбирать объедки рыбы, хлеба и овощей, и фляга — чтобы было во что набрать воды. Часто случалось мне падать в грязь, и тогда я приходил в себя весь перепачканный и успокаивал истощенный желудок объедками, которыми в меня бросали.
Существование этих несчастных — угроза общественной безопасности, что наконец встревожило и Церковь. Соборы стали метать громы и молнии в клириков и голиардов, ведших дурную жизнь, запрещая им носить тонзуру, то есть претендовать на церковные привилегии. Но при Филиппе Августе частная благотворительность начинает открывать приюты в пользу бедных студентов, давая им пищу и кров. Это скромное начало «коллегий», заведений для стипендиатов, которыми постепенно покрылся левобережный Париж. Ставшие образовательными институтами, они в конечном счете превратились в университет как таковой.
Отправной точкой для основания подобных учреждений стал 1180 г., когда лондонский горожанин по имени Джое, вернувшись из Иерусалима, купил зал в Парижской Богадельне (Hotel-Dieu) и выделил средства, позволившие содержать и лечить там восемнадцать школяров-клириков. По выходе они обязывались, в свою очередь, присматривать в больнице за умирающими и при погребении нести крест и святую воду. Позднее они выделятся из Богадельни и получат в собственность дом. Так была учреждена первая парижская коллегия, коллегия Восемнадцати. Пример был подан, и начали образовываться другие коллегии, вроде коллегии Сент-Оноре, основанной в 1209 г. вдовой Этьена Беро для тридцати бедных школяров. В это время создается также и другой приют для студентов, приют св. Фомы в Лувре, ибо его начальство просит в 1210 г. у папы Иннокентия III разрешения возвести часовню и основать кладбище.
В Парижском университете существовал еще один трудно искоренимый источник аморальности — мирская прислуга, servientes, состоящая на службе у студентов. В некоторой степени она пользовалась привилегиями своих хозяев. Этот низший персонал состоял по большей части из негодяев, жертвами которых часто становились сами студенты. Доминиканец Этьен де Бурбон, преподававший в Париже в последние годы правления Филиппа Августа, отчитываясь перед епископом за свою молодежь, прямо утверждает, что слуги школяров (garcpns) «почти все воры». Когда эта прислуга отправлялась на рынок или к перекупщикам с деньгами своих хозяев, то находила способ заработать «от 75 до 100 на каждые 400 монет» на своих покупках.
В этих условиях понятны частые обращения студентов к родительскому кошельку, и у большей части школярских писем, сохранившихся в формулярах XII и XIII ее., иной цели нет. Я позаимствовал у Леопольда Делиля перевод послания, направленного в конце XII в. двумя орлеанскими студентами своему благородному семейству. Можно подумать, что оно написано вчера и пришло из Латинского квартала.
Нашим дорогим и почитаемым родителям с сыновним приветом и почтением. Извольте знать, что, благодаря Богу, мы пребываем в добром здравии в городе Орлеане и посвящаем себя полностью учебе, памятуя, что Катон сказал: «Весьма похвально кое-что знать». Мы живем в добром и красивом доме, отделенном от школы и рынка одной стеной, так что можем ежедневно посещать занятия, не промочив ног. У нас также хорошие товарищи, уже преуспевшие в науках и весьма достойные во всех отношениях. Мы этому весьма рады, ибо псалмопевец говорит: «Cumsanctosanctuserit». Но, дабы нехватка средств не поставила под угрозу результаты, на которые мы рассчитываем, мы полагаем, что должны воззвать к вашей отеческой нежности и просить вас прислать нам с подателем сего немного денег, чтобы купить пергамента, чернил, чернильницу и прочие нужные нам предметы. Вы не оставите нас в затруднительном положении и постараетесь, чтобы мы достойно завершили наше обучение, дабы иметь возможность с честью возвратиться в свой край. Податель сего может также забрать башмаки и штаны, которые вы собирались нам послать. А вы бы смогли сообщить нам таким путем свои новости.
Общественное мнение не всегда делало различие между добронравными студентами и мерзким разношерстным сбродом слуг, использовавших в своих целях молодежь. У проповедников времен Филиппа Августа нет снисходительности к парижским школярам — правда, в основном это канцлеры собора Богоматери, исконные враги университета. Петр Коместор упрекает школяров в том, что они слишком любят вино и хороший стол: «В питии и еде они не имеют себе равных; они ненасытны за столом, но не благочестивы на мессе. Они зевают за работой, на празднике же не боятся никого. Они гнушаются размышлениями над священными книгами, но любят смотреть, как пенится вино в их стакане, и пьют его безудержно».
В этом профессора и сами не всегда подавали добрый пример. Петр Блуаский в одном из своих писем строго отчитывает одного магистра искусств, ставшего, говорит он, «первейшей крепости диалектиком и законченным пьяницей (egregium potatorem)»; он пытается, используя тексты Священного Писания, отвратить его от привычки пить. Петр Пуатевинский, другой канцлер, особо напирает на испорченность нравов: «Какой стыд! Наши школяры живут в такой мерзости, о которой никто из них в своей стране, среди своих близких, не осмелился бы даже заикнуться. Они проматывают с куртизанками богатства Христа. Их поведение, помимо того что внушает ненависть к Церкви, является позором для магистров и учеников, скандалом для мирян, бесчестьем для их нации и оскорблением самому Создателю».
Канцлер Превотен Кремонский более конкретен в своих сетованиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Хитрец и весельчак, всегда готовый подтрунивать над горожанином и соблазнить горожанку — таким предстает школяр-клирик как в литературе, так и в действительности.
Современник Филиппа Августа, итальянский профессор Буонкомпаньо, написавший в 1215 г. свою «Antiqua rhetorica», нарисовал, слегка сгущая краски, портрет нищих студентов Болоньи. Жизнь, которую они вели, должно быть, очень походила невзгодами на жизнь их парижских товарищей.
Я должен был проводить время, посещая занятия и учась, — пишет один из этих бедных героев, — но бедность заставляет меня идти просить подаяния у дверей клириков. <…> Я исхожу пред ними криком по двадцать раз: «Милости, мои добрые сеньоры!», и чаще всего мне отвечают: «Иди с Богом!» Я отправляюсь в дома мирян — меня гонят с громкими криками, а когда, случается, говорят: «Подождите немного», я получаю кусок отвратительного хлеба, который не стали бы есть и собаки. Настоящие нищие и те получают чаще меня гнилые овощи, кожу и сухожилия, которые нельзя прожевать, кишки, что выбрасывают, испорченное вино. Ночью я бреду по городу с палкой в одной руке и котомкой и флягой в другой; палка — чтобы защищаться от собак, сума — чтобы подбирать объедки рыбы, хлеба и овощей, и фляга — чтобы было во что набрать воды. Часто случалось мне падать в грязь, и тогда я приходил в себя весь перепачканный и успокаивал истощенный желудок объедками, которыми в меня бросали.
Существование этих несчастных — угроза общественной безопасности, что наконец встревожило и Церковь. Соборы стали метать громы и молнии в клириков и голиардов, ведших дурную жизнь, запрещая им носить тонзуру, то есть претендовать на церковные привилегии. Но при Филиппе Августе частная благотворительность начинает открывать приюты в пользу бедных студентов, давая им пищу и кров. Это скромное начало «коллегий», заведений для стипендиатов, которыми постепенно покрылся левобережный Париж. Ставшие образовательными институтами, они в конечном счете превратились в университет как таковой.
Отправной точкой для основания подобных учреждений стал 1180 г., когда лондонский горожанин по имени Джое, вернувшись из Иерусалима, купил зал в Парижской Богадельне (Hotel-Dieu) и выделил средства, позволившие содержать и лечить там восемнадцать школяров-клириков. По выходе они обязывались, в свою очередь, присматривать в больнице за умирающими и при погребении нести крест и святую воду. Позднее они выделятся из Богадельни и получат в собственность дом. Так была учреждена первая парижская коллегия, коллегия Восемнадцати. Пример был подан, и начали образовываться другие коллегии, вроде коллегии Сент-Оноре, основанной в 1209 г. вдовой Этьена Беро для тридцати бедных школяров. В это время создается также и другой приют для студентов, приют св. Фомы в Лувре, ибо его начальство просит в 1210 г. у папы Иннокентия III разрешения возвести часовню и основать кладбище.
В Парижском университете существовал еще один трудно искоренимый источник аморальности — мирская прислуга, servientes, состоящая на службе у студентов. В некоторой степени она пользовалась привилегиями своих хозяев. Этот низший персонал состоял по большей части из негодяев, жертвами которых часто становились сами студенты. Доминиканец Этьен де Бурбон, преподававший в Париже в последние годы правления Филиппа Августа, отчитываясь перед епископом за свою молодежь, прямо утверждает, что слуги школяров (garcpns) «почти все воры». Когда эта прислуга отправлялась на рынок или к перекупщикам с деньгами своих хозяев, то находила способ заработать «от 75 до 100 на каждые 400 монет» на своих покупках.
В этих условиях понятны частые обращения студентов к родительскому кошельку, и у большей части школярских писем, сохранившихся в формулярах XII и XIII ее., иной цели нет. Я позаимствовал у Леопольда Делиля перевод послания, направленного в конце XII в. двумя орлеанскими студентами своему благородному семейству. Можно подумать, что оно написано вчера и пришло из Латинского квартала.
Нашим дорогим и почитаемым родителям с сыновним приветом и почтением. Извольте знать, что, благодаря Богу, мы пребываем в добром здравии в городе Орлеане и посвящаем себя полностью учебе, памятуя, что Катон сказал: «Весьма похвально кое-что знать». Мы живем в добром и красивом доме, отделенном от школы и рынка одной стеной, так что можем ежедневно посещать занятия, не промочив ног. У нас также хорошие товарищи, уже преуспевшие в науках и весьма достойные во всех отношениях. Мы этому весьма рады, ибо псалмопевец говорит: «Cumsanctosanctuserit». Но, дабы нехватка средств не поставила под угрозу результаты, на которые мы рассчитываем, мы полагаем, что должны воззвать к вашей отеческой нежности и просить вас прислать нам с подателем сего немного денег, чтобы купить пергамента, чернил, чернильницу и прочие нужные нам предметы. Вы не оставите нас в затруднительном положении и постараетесь, чтобы мы достойно завершили наше обучение, дабы иметь возможность с честью возвратиться в свой край. Податель сего может также забрать башмаки и штаны, которые вы собирались нам послать. А вы бы смогли сообщить нам таким путем свои новости.
Общественное мнение не всегда делало различие между добронравными студентами и мерзким разношерстным сбродом слуг, использовавших в своих целях молодежь. У проповедников времен Филиппа Августа нет снисходительности к парижским школярам — правда, в основном это канцлеры собора Богоматери, исконные враги университета. Петр Коместор упрекает школяров в том, что они слишком любят вино и хороший стол: «В питии и еде они не имеют себе равных; они ненасытны за столом, но не благочестивы на мессе. Они зевают за работой, на празднике же не боятся никого. Они гнушаются размышлениями над священными книгами, но любят смотреть, как пенится вино в их стакане, и пьют его безудержно».
В этом профессора и сами не всегда подавали добрый пример. Петр Блуаский в одном из своих писем строго отчитывает одного магистра искусств, ставшего, говорит он, «первейшей крепости диалектиком и законченным пьяницей (egregium potatorem)»; он пытается, используя тексты Священного Писания, отвратить его от привычки пить. Петр Пуатевинский, другой канцлер, особо напирает на испорченность нравов: «Какой стыд! Наши школяры живут в такой мерзости, о которой никто из них в своей стране, среди своих близких, не осмелился бы даже заикнуться. Они проматывают с куртизанками богатства Христа. Их поведение, помимо того что внушает ненависть к Церкви, является позором для магистров и учеников, скандалом для мирян, бесчестьем для их нации и оскорблением самому Создателю».
Канцлер Превотен Кремонский более конкретен в своих сетованиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134