Никогда не мог. Наверное потому, что после
того разговора я боялся смотреть ему в глаза.
Спустя много лет, когда отец умер и лежал в черном среди белых цветов,
скорбных прихожан, заплаканных лиц, носовых платков и утешителей,
хлопающих меня по плечу... спустя много лет я смотрел на него и не уз-
навал.
Мы встретились за девять месяцев до моего рождения,- я и этот
незнакомец. Он никогда не был бессердечным. Суровым, требовательным,
презирающим чужие слабости,- да, но никак не бессердечным. Он был для меня
матерью. И братьями. И сестрами. Хотя, думаю, он вытерпел мою трехгодичную
учебу в Сен-Джоне, заблуждаясь насчет этого благочестивого названия, и не
представляя, насколько свободным и восхитительным было на самом деле это
место.
Я так никогда и не узнал его, а теперь человек, лежащий на катафалке,
ничего больше не требовал. Его сын был волен не поучать мир. Но теперь я
сам хотел этого, хотя и несколько по-иному. Я хотел что-то сказать тому
миру, о котором, пока отец был жив, я никогда не говорил вслух.
Я не вернулся заканчивать последний курс. Мне досталось небольшое
наследство, а вместе с ним и кое-какие проблемы, связанные с его
получением,- мне еще не исполнилось восемнадцати. Но с этим я благополучно
справился.
В конце концов я обосновался в Гринвич-Виллидж.
Не сообщая своего адреса никому из благожелательных прихожан, я с
головой ушел в рутину ежедневного написания стихов и самостоятельного
изучения японского и хинди. Отрастил огненную бороду, пил кофе и учился
играть в шахматы. Кроме того, я попробовал и другие столь же популярные
местные способы спасения души.
Затем были два года в Индии со старым добрым Корпусом Мира - это
навсегда отвратило меня от буддизма, зато дало мою "Свирель Кришны" с
Пулитцеровской премией впридачу.
Я опять вернулся в Штаты, защитил там диссертацию по лингвистике и
получил еще несколько премий.
И вот однажды на Марс был послан космический корабль. Когда,
возвратившись, он приземлился на космодроме в Нью-Мексико, то оказалось,
что этот огненный ковчег привез новый язык - фантастический, необычайный и
неотразимо прекрасный. После того, как я узнал о нем все, что смог, и
написал книгу, научные круги распахнули мне свои объятья:
- Ступай туда, Гэллинджер. Зачерпни из незамутненного марсианского
родника и дай напиться нам, познай другой мир, но останься бесстрастным, и
принеси нам душу этого мира, воплощенную в рифмах.
И я отправился в те края, где солнце похоже на потускневшую медную
монету, где свищет ветер и две луны играют в пятнашки, а от одного вида
песка возникает нестерпимый зуд.
Я встал с койки в своей полутемной каюте и подошел к иллюминатору.
Пустыня лежала бесконечным
оранжевым ковром, беременная мусором всех прошлых столетий.
- Я бесстрашный чужестранец в сей стране, и под силу этот подвиг
только мне! - усмехнулся я.
К этому дню я уже добрался до основания Высокого Языка, или до его
корня, если вам нравится анатомический оттенок моего каламбура.
Высокий и разговорный языки различаются не столь сильно, как может
показаться на первый взгляд. Я достаточно знал один, чтобы преодолеть
туманные места другого. У меня в запасе была грамматика и все неправильные
глаголы, принятые в просторечии. Мой словарь рос день ото дня, как
весенний тюльпан, и вскоре должен был распуститься. Каждый раз, когда я
прокручивал магнитофонные записи, бутон этого цветка набирал силу.
Настало время проверить свое искусстве. Я не спешил погружаться в
главные тексты до тех пор, пока не мог воздать им должного. Я читал
второстепенные комментарии, отрывки стихов и исторических сведений - не
более. Но меня потрясло то, что объединяло их.
Всюду говорилось о простых вещах - о камне, песке, воде и ветрах, но
картина, складывавшаяся из этих изначальных символов, казалась весьма
мрачной. Все это напоминало мне некоторые буддийские тексты, но еще больше
походило на главы Ветхого завета, особенно на книгу Экклезиаста.
Что ж, так тому и быть. И настроение и язык были настолько схожи, что
было бы неплохо попытаться сделать подобный перевод. Все равно, что
переводить По на французский. Я никогда не ступлю на Путь Малана, но очень
хотел бы доказать марсианам, что хотя бы однажды землянин думал и
чувствовал сходным образом.
Я зажег настольную лампу и поискал среди книг карманную библию.
"Суета сует, говорит Проповедник, суета сует,- все суета! Что пользы
человеку..."
Мои успехи, казалось, сильно удивили М'Квайе. Она взирала на меня с
противоположной стороны стола, как сартровский Иной. Я бегло читал главу
из книги Локара и, не поднимая глаз, чувствовал плотную сеть, сотканную ее
взглядом вокруг моей головы, плеч и пальцев, листающих страницы.
Возможно, она оценивала прочность сети и размер попавшей в нее рыбы?
Но зачем? Книги умалчивали о марсианских рыболовах. Особенно о мужчинах. В
них говорилось, что однажды некий бог по имени Малан плюнул или сделал
нечто неприличное (в зависимости от версии), и после этого жизнь, подобно
болезни, зародилась в неорганической материи. В них говорилось еще, что
движение было первым законом жизни, первым ее танцем, и этот танец был
единственным разумным ответом неорганическому... танец есть средство
оправдания жизни, ее становление... а любовь - это болезнь органической
субстанции - и, значит, субстанция неорганическая?..
Я тряхнул головой,- засыпая,- и резко поднялся.
- М'нарра.
Теперь ее глаза внимательно изучали меня. Когда наши взгляды
встретились, она опустила веки.
- Я устал и хотел бы ненадолго прервать занятия. Я не спал уже много
ночей.
М'Квайе кивнула - земному жесту согласия она научилась у меня.
- Хочешь ли ты отдохнуть и увидеть истину учения Локара во всей ее
полноте?
- Простите...
- Хочешь ли ты увидеть Танец Локара?
Этот чертов язык витиеват почище корейского: сплошные намеки и
иносказания.
- Да, конечно. Я был бы просто счастлив посмотреть его в любое время.
Затем добавил: - Но до этого я попросил бы разрешения сделать
несколько фотографий...
- Время настало. Оставайся здесь. Я позову музыкантов.
Она вышла в дверь, за которой я еще никогда не был.
Неплохо. Если верить Локару, не говоря уже о Хэвлоке Эллисе, танец -
высочайшее искусство. Что ж,
прямо сейчас я увижу, что подразумевал под высочайшим искусством
умерший сотни лет назад философ. Я протер глаза и несколько раз
наклонился, касаясь пальцами пола,
Кровь застучала у меня в висках, и тогда я сделал пару глубоких
вдохов. Снова наклонился и тут услышал какое-то движение за дверью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11