Разрешите опробовать его в воздухе?
Музыканта оценивают по игре, а летчика — по пилотажу. Я внимательно следил за Лазаревым. Взлетел он и сел хорошо, пилотировал смело, но неважно. Купин, наблюдая воздушную акробатику летчика, не произнес ни единого слова и только, когда тот сел, заметил:
— Стал лучше летать. — И пояснил: — Шесть месяцев учился в Краснодарской школе пилотов, потом шесть месяцев болтался в запасном полку. На боевом самолете налетал всего восемь часов. И сразу в бой. Бой мы провели удачно, разбили большую группу «юнкерсов». Сбили пять самолетов. Нашу потасовку видел командующий наземной армией. Он наградил всех орденами Красного Знамени. За компанию орден получил и Лазарев.
Война всех пугает своей жестокой беспощадностью, но мало кого из нас подавляет морально. Наоборот, многие молодые люди в первых боях бывают бесстрашными. В пылу сражения не чувствуют опасности. Видимо, и Лазарев близок к таким. И как только он уцелел? Но подобные вопросы в авиации не принято задавать.
— Повезло парню, — отозвался я.
— Очень уж смел. До крайности смел. Правильно в песне поется: «Смелого пуля боится, смелого штык не берет».
Ну ничего, — заключил Купин, — теперь здесь бои стихли. Время есть, потренируемся в пилотаже, и будет прекрасным солдатом, солдатом неба. А теперь сходи и разбери с ним этот полет. Ведь теперь ты его командир. И еще вот что. Насчет младшего лейтенанта Архипа Мелашенко… — И Купин поведал мне печальную историю.
Мелашенко начал воевать, как и большинство молодых летчиков, бесстрашно и увлеченно, мечтая о подвиге и славе. В начале боевого пути был сбит. Раненный, помятый, но радостный, пришел он в полк. С открытой душой рассказал, как все произошло. Командир был расстроен неудачным боем, и летчик попал ему под горячую руку. Чувствительный по натуре, впечатлительный и, стало быть, легко ранимый, Мелашенко оробел и растерялся.
«Смотреть нужно в оба и соображать, а то сам чуть не погиб и машину загубил!» — «Но я же ведь этого не хотел, старался как лучше». — «Молчать!» Вскипевший командир для острастки припугнул летчика за трусость военным трибуналом. Может быть, начальник сам и не заметил, не подумал о том, какой нанес удар человеку, может быть, об этом вскоре и забыл, но у Архипа слово «трусость», как заразная бацилла, засело внутри, ржавчиной разъедая душу.
После этого случая Мелашенко замкнулся, ушел в себя, не стал ни с кем делиться ни радостями, ни печалями своими. Это еще усугубилось тем, что он стал бояться начальства.
Требовательность без доверия порождает страх, а страх как заразная болезнь, которая не только физически терзает человека, но и подрывает его волю, нервы и веру в себя. Архипу требовались передышка от боев, отдых и успокоение, но всех крутил водоворот войны, и не каждый мог заметить его душевные тревоги. Многие его нервозность объясняли просто страхом. А лучшее лекарство против страха — бой. «В упор гляди на страх — не смигни, смигнешь — пропадешь!» — таков был наш девиз.
И действительно, в воздухе Архип преображался, воевал смело…
— Видел, как он волновался перед вылетом? — спросил Купит
— Видел. Но я этому не придал значения: перед вылетом все волнуются.
— А он — особо. Имей это в виду.
После рассказа Купина о Мелашенко я пошел к Лазареву. Его самолет стоял под коренастой рябиной. Пригнув ветку, он сорвал две кисти рябины, одну дал мне:
— Вкуснотища! Раньше у нас в деревне Григорево, это Владимирской области, рябину запасали на зиму. Семья была большая. Четверо детей. Я старший. Мне мать с отцом всегда поручали заготовку грибов и ягод. Бывало, мы, три пацана, заберемся на рябину и рвем. Кисти большие. Сестренка Катя внизу укладывает. Все мы любили с морожеными ягодами чай пить. Они сходили и за конфеты, и за сахар.
— А моя мама с рябиной пекла великолепные пироги.
— И ты тоже из деревни? — удивился Сергей.
— Да. Горьковской области, соседи с тобой. Мама и теперь там живет, в Городецком районе, деревня Прокофьеве.
— А мы в тридцать пятом переехали в Иваново. Отец работает бухгалтером.
День выдался по-осеннему теплый и солнечный. Мы ели рябину и, разговаривая, медленно шли к командному Пункту. Молодые летчики, приехавшие из Казахстана, сидели на насыпи землянки и слушали штурмана полка Андрея Петрунина, рассказывающего об особенностях самолетовождения на фронте. Все в новых зимних комбинезонах, в новых из собачьего меха унтах и новых шлемофонах — они казались новобранцами. Но по лицам их, как бы спрессованным гулом моторов и закопченным южным солнцем, сразу определяли, что это люди бывалые. Они учили курсантов в две смены и в день делали по сорок — пятьдесят полетов. Да, таким под силу были любые тяготы войны.
Особое внимание привлекали трое: Иван Моря, Николай Тимонов и Александр Выборное. Они сидели рядом. Полный, добродушный Моря возле щупленького Тимонова и юркого, с задорными глазами Выборнова казался великаном. Обычно такие полные люди спокойны, степенны, по Моря был непоседа. И сейчас, хотя его глаза неподвижно смотрели на штурмана полка, весь он был в движении, словно примерялся, какое лучше занять положение. Вот сел калачиком, круто поджал под себя ноги. Через минуту локти поставил на колени, а голову положил на кисти рук. Весь — внимание. Но вот незаметно ноги его распрямились, руки скрестились на груди, и только голова осталась в том же положении.
Тимонов сидел неподвижно, точно изваяние, плотно сжав губы.
Саша Выборнов из Каширы. Он, пожалуй, имел самый большой налет. Летал великолепно, смело. Купив посоветовал мне взять его ведомым. Я внимательно смотрел на Выборнова. Как и все, он жадно глотал каждое слово штурмана полка.
Купин вышел из землянки и позвал нас с Лазаревым к себе. Предстоял снова полет.
Полк переживал как бы второе свое рождение. Ветеранов части осталось только трое. Остальные летчики — пополнение, новички. Среди них не было ни одного старше двадцати двух лет.
В нашу эскадрилью пришло семь инструкторов и Гриша Тютюнов только что после окончания военного училища летчиков. Нам наскребли десять старых «ишачков» и приказали перелететь под Торопец: Калининский фронт готовился к Великолукской операции. Остальные ждали получения новых машин.
С нового аэродрома у села Колпачки мы охраняли тылы фронта. Авиация противника действовала по тылам, как правило, ночью. Мы же ночью не летали, поэтому наша работа в основном сводилась к дневному дежурству на аэродроме.
В этот день мы закончили дежурство, сели на машину и собрались было ехать на ужин. Уже стемнело. Наше внимание привлек завывающий, неровный гул моторов. Нарастая, он усиливался и вот уже послышался над нами. Черными тенями в густой синеве неба проплыли два больших самолета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Музыканта оценивают по игре, а летчика — по пилотажу. Я внимательно следил за Лазаревым. Взлетел он и сел хорошо, пилотировал смело, но неважно. Купин, наблюдая воздушную акробатику летчика, не произнес ни единого слова и только, когда тот сел, заметил:
— Стал лучше летать. — И пояснил: — Шесть месяцев учился в Краснодарской школе пилотов, потом шесть месяцев болтался в запасном полку. На боевом самолете налетал всего восемь часов. И сразу в бой. Бой мы провели удачно, разбили большую группу «юнкерсов». Сбили пять самолетов. Нашу потасовку видел командующий наземной армией. Он наградил всех орденами Красного Знамени. За компанию орден получил и Лазарев.
Война всех пугает своей жестокой беспощадностью, но мало кого из нас подавляет морально. Наоборот, многие молодые люди в первых боях бывают бесстрашными. В пылу сражения не чувствуют опасности. Видимо, и Лазарев близок к таким. И как только он уцелел? Но подобные вопросы в авиации не принято задавать.
— Повезло парню, — отозвался я.
— Очень уж смел. До крайности смел. Правильно в песне поется: «Смелого пуля боится, смелого штык не берет».
Ну ничего, — заключил Купин, — теперь здесь бои стихли. Время есть, потренируемся в пилотаже, и будет прекрасным солдатом, солдатом неба. А теперь сходи и разбери с ним этот полет. Ведь теперь ты его командир. И еще вот что. Насчет младшего лейтенанта Архипа Мелашенко… — И Купин поведал мне печальную историю.
Мелашенко начал воевать, как и большинство молодых летчиков, бесстрашно и увлеченно, мечтая о подвиге и славе. В начале боевого пути был сбит. Раненный, помятый, но радостный, пришел он в полк. С открытой душой рассказал, как все произошло. Командир был расстроен неудачным боем, и летчик попал ему под горячую руку. Чувствительный по натуре, впечатлительный и, стало быть, легко ранимый, Мелашенко оробел и растерялся.
«Смотреть нужно в оба и соображать, а то сам чуть не погиб и машину загубил!» — «Но я же ведь этого не хотел, старался как лучше». — «Молчать!» Вскипевший командир для острастки припугнул летчика за трусость военным трибуналом. Может быть, начальник сам и не заметил, не подумал о том, какой нанес удар человеку, может быть, об этом вскоре и забыл, но у Архипа слово «трусость», как заразная бацилла, засело внутри, ржавчиной разъедая душу.
После этого случая Мелашенко замкнулся, ушел в себя, не стал ни с кем делиться ни радостями, ни печалями своими. Это еще усугубилось тем, что он стал бояться начальства.
Требовательность без доверия порождает страх, а страх как заразная болезнь, которая не только физически терзает человека, но и подрывает его волю, нервы и веру в себя. Архипу требовались передышка от боев, отдых и успокоение, но всех крутил водоворот войны, и не каждый мог заметить его душевные тревоги. Многие его нервозность объясняли просто страхом. А лучшее лекарство против страха — бой. «В упор гляди на страх — не смигни, смигнешь — пропадешь!» — таков был наш девиз.
И действительно, в воздухе Архип преображался, воевал смело…
— Видел, как он волновался перед вылетом? — спросил Купит
— Видел. Но я этому не придал значения: перед вылетом все волнуются.
— А он — особо. Имей это в виду.
После рассказа Купина о Мелашенко я пошел к Лазареву. Его самолет стоял под коренастой рябиной. Пригнув ветку, он сорвал две кисти рябины, одну дал мне:
— Вкуснотища! Раньше у нас в деревне Григорево, это Владимирской области, рябину запасали на зиму. Семья была большая. Четверо детей. Я старший. Мне мать с отцом всегда поручали заготовку грибов и ягод. Бывало, мы, три пацана, заберемся на рябину и рвем. Кисти большие. Сестренка Катя внизу укладывает. Все мы любили с морожеными ягодами чай пить. Они сходили и за конфеты, и за сахар.
— А моя мама с рябиной пекла великолепные пироги.
— И ты тоже из деревни? — удивился Сергей.
— Да. Горьковской области, соседи с тобой. Мама и теперь там живет, в Городецком районе, деревня Прокофьеве.
— А мы в тридцать пятом переехали в Иваново. Отец работает бухгалтером.
День выдался по-осеннему теплый и солнечный. Мы ели рябину и, разговаривая, медленно шли к командному Пункту. Молодые летчики, приехавшие из Казахстана, сидели на насыпи землянки и слушали штурмана полка Андрея Петрунина, рассказывающего об особенностях самолетовождения на фронте. Все в новых зимних комбинезонах, в новых из собачьего меха унтах и новых шлемофонах — они казались новобранцами. Но по лицам их, как бы спрессованным гулом моторов и закопченным южным солнцем, сразу определяли, что это люди бывалые. Они учили курсантов в две смены и в день делали по сорок — пятьдесят полетов. Да, таким под силу были любые тяготы войны.
Особое внимание привлекали трое: Иван Моря, Николай Тимонов и Александр Выборное. Они сидели рядом. Полный, добродушный Моря возле щупленького Тимонова и юркого, с задорными глазами Выборнова казался великаном. Обычно такие полные люди спокойны, степенны, по Моря был непоседа. И сейчас, хотя его глаза неподвижно смотрели на штурмана полка, весь он был в движении, словно примерялся, какое лучше занять положение. Вот сел калачиком, круто поджал под себя ноги. Через минуту локти поставил на колени, а голову положил на кисти рук. Весь — внимание. Но вот незаметно ноги его распрямились, руки скрестились на груди, и только голова осталась в том же положении.
Тимонов сидел неподвижно, точно изваяние, плотно сжав губы.
Саша Выборнов из Каширы. Он, пожалуй, имел самый большой налет. Летал великолепно, смело. Купив посоветовал мне взять его ведомым. Я внимательно смотрел на Выборнова. Как и все, он жадно глотал каждое слово штурмана полка.
Купин вышел из землянки и позвал нас с Лазаревым к себе. Предстоял снова полет.
Полк переживал как бы второе свое рождение. Ветеранов части осталось только трое. Остальные летчики — пополнение, новички. Среди них не было ни одного старше двадцати двух лет.
В нашу эскадрилью пришло семь инструкторов и Гриша Тютюнов только что после окончания военного училища летчиков. Нам наскребли десять старых «ишачков» и приказали перелететь под Торопец: Калининский фронт готовился к Великолукской операции. Остальные ждали получения новых машин.
С нового аэродрома у села Колпачки мы охраняли тылы фронта. Авиация противника действовала по тылам, как правило, ночью. Мы же ночью не летали, поэтому наша работа в основном сводилась к дневному дежурству на аэродроме.
В этот день мы закончили дежурство, сели на машину и собрались было ехать на ужин. Уже стемнело. Наше внимание привлек завывающий, неровный гул моторов. Нарастая, он усиливался и вот уже послышался над нами. Черными тенями в густой синеве неба проплыли два больших самолета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103