Когда опомнился, от моего Марзика остались только клочья. Бутылка с молоком разбилась, пришлось неделю сидеть на одном хлебе с водой. После этого случая мать купила мне фонарик. С тех пор ночью на этой дороге я всегда держал в руках фонарик, словно пистолет на взводе.
«Это не Марзик», — разглядывая волка, понял я. А солнце нестерпимо жжет все тело. С трудом поворачиваюсь на бок. В голове звон, солнце то появляется, то исчезает. Земля колышется. Не хватает воздуха. Жарко и душно. Сочная трава покрыта росой. Метелки ковыля и востреца склонились под ее тяжестью, стоят, не шелохнувшись. В воздухе чувствуется аромат степных цветов, перемешанный с утренним, здоровым, немного сыроватым запахом земли. Все дышит свежестью. И в небе, и в степи — повсюду разлит величавый покой. Степь, кругом степь. Земной шар. Я на верхушке его…
Снова лобастая волчья морда. Волк стоит рядом, в двух шагах, к чему-то принюхивается. О нападении он, видимо, не помышляет.
Мы беззлобно смотрим друг на друга. С любопытством разглядываю широкий лоб хищника, его могучую грудь, шею. Это четвероногое настроено куда миролюбивее самурая, который бросился на меня с ножом. Вот как может ожесточить война! Люди становятся злее волков.
Я пошевелил разбитыми губами:
— Иди сюда!
Мне хотелось погладить его, но волк, поджав свой длинный хвост, затрусил мелкой рысцой: он не доверял мне, и я не был на него в обиде.
Пронесшийся у самой земли «И-16» расколол тишину. Трава заколыхалась. Волк рванул по степи широкими прыжками.
Жизнь и война шли своим чередом.
Лежу один. Все оставили меня.
Нужно идти, но как? Пытаюсь подняться, земля проваливается…
Раздается гул моторов Летят «И-16». Их много. Больше полусотни.
Слежу за ними. Начинается воздушный бой… Чувствую себя выброшенным из жизни. Глаза влажнеют.
Два парашютиста спускаются прямо на меня. Кто они?
Хватаюсь за кобуру пистолета. Она пуста.
Доносится топот поворачиваю голову. Всадники. Японцы?
Вскакиваю на ноги и тут же валюсь как подкошенный.
Меня теребят слышу незнакомую речь, но мне так хорошо, уютно, что ни до голосов, ни до людей нет никакого дела. Я не мог больше ни чувствовать, ни думать.
Отлетался…
Бледная синева. В ней мерцает огонек. Это напоминает ночь. Луна. Чистое небо. Погода хорошая. Рано проснулся, нужно еще спать… Почему я вижу луну? Сознание проясняется. Луна исчезла, появилась синяя лампочка. Сделал движение головой — боль отозвалась во всем теле.
— Лежите тихо. Все хорошо… — послышался чей-то голос. «Всадники!» — вспомнил я и встрепенулся. «Где нахожусь?» — хотелось спросить, но разбитые губы слиплись, будто срослись. Глядя на склонившуюся надо мной голову, с усилием разомкнул рот, медленно и невнятно выдавил из себя какие-то звуки.
— Все хорошо, — повторил тот же голос. — Вы у своих и скоро поправитесь.
Кто возле меня скрытый сумраком? Свет мне нужен, свет! Электрическая лампочка вспыхнула ослепительно как солнце. Боль ударила в глаза. Я зажмурился.
— Режет? Я выключу.
— Нет, нет! — Я осторожно поднял веки. Надо мной склонилась женская голова.
Я закрыл глаза и снова открыл их.
Теперь ничто не мешало мне вглядеться в это лицо. Женщина. Светлые пышные волосы, внимательные и нежные глаза. Усталая улыбка.
— Тише! Вам вредно разговаривать.
Я сделал движение губами, чтобы спросить где нахожусь и что за добрая фея со мной но она как бы упредила меня:
— Вы в госпитале, в Чите. Я медицинская сестра Лида. Ждала, когда вы проснетесь
Удерживая меня от расспросов, она старалась больше говорить сама — о том, как меня, запекшегося в собственной крови, с еле прослушиваемым пульсом, подобрали монгольские конники и как потом самолетом я был доставлен сюда. Двое суток лежал сознания. После переливания крови ко мне возвратилась жизнь.
Я попросил пить. Она взяла стакан с клюквенным киселем, стала кормить меня с ложечки. Губы кровоточили. Выпив стакан крепкого чая, почувствовал себя так, что готов был немедленно встать.
— Ни в коем случае! У вас поврежден череп, из затылка вынут металлический осколок. А потом, еще неизвестно, что покажет рентген.
Лида продолжала говорить. Я уловил из ее рассказа слова «И-16» и «японец».
— Какой японец?
— Японец мертвый лежал недалеко от вашего разбитого самолета. Тут же были подобраны и два пистолета.
Так, значит, я все же добил самурая?
…Семь суток мне не разрешали вставать. Сегодня я ждал прихода врача. Что он думает о моем лечении, сколько времени оно будет продолжаться?
От Лиды мне уже было известно, что при тех повреждениях, которые я получил, к полетам не допускают. Но я чувствовал в себе силу, надеялся на свой организм и не сомневался, что авиации еще послужу.
Тайком я уже не раз пробовал вставать и нагибаться Острые боли в пояснице не давали наклоняться так свободно, как прежде, но я полагал, что со временем все войдет в норму. Что же касается медицины, то ее на фронте обойти легче всего.
На вид я здоров, а по прибытии в часть свидетельство о болезни никто, конечно не спросит. И я смогу приступить к полетам. А дальше видно будет. Рискну. А если разобьюсь? Но расстаться с истребительной авиацией не легче, чем расстаться с жизнью.
А теперь, после того как приобрел кое-какой боевой опыт и почувствовал, как стучится смерть, я стал обстрелянным солдатом. Даже личное поражение в бою обогатило мои познания и подняло на новую ступень военного опыта. Опыта, который многим стоит жизни или увечья.
Я буду снова летать. И воевать буду намного лучше, чем прежде. Мне казалось, что кто не был сбит, тот еще не полноценный истребитель. Опыт, доставшийся дорогой ценой, придавал уверенность и силу. Преступно было бы все это похоронить из интересов осторожности, ради сохранения собственной персоны.
Разве забудется нападение японца, вид наших летчиков, погибших на бомбардировщике их стремление до последнего вздоха помочь друг Другу? Все это звало снова в строй. Мое намерение летать — твердое. И совесть с ним в согласии.
Занятый такими мыслями, я ожидал врача.
Он вошел в палату с сестрой, не по годам подвижный и бодрый. Не здороваясь, тоном, в котором было больше скрытого юмора, чем строгости проговорил, скидывая с меня одеяло:
— Ну, соколик, полежал, теперь пора и поплясать! А ну-ка, поднимись!
Медленно, немного перевалившись на правый бок и не показывая вида, как мне трудно, я свесил ноги с кровати, приподнялся и сел, слегка опираясь руками о постель.
— Перед выходом на ринг хороший боец всегда должен немного посидеть. Вот минутку так и отдохни, — все тем же насмешливо-строгим голосом продолжал военврач, отходя от кровати и с расстояния пытливо вглядываясь в мои глаза.
Все передо мной завертелось, палата накренилась вправо — прямо я удержаться не мог, как ни старался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19