Не дойдя до своего разбитого «И-16», я потерял последние силы. Надо немного отдохнуть. Едва прикорнув, я впал в беспамятство.
* * *
От сильных толчков и боли в теле я очнулся. В свете луны увидел склонившегося надо мной человека. Он обшаривал меня. Как ни был я слаб, все события дня вспышкой восстановились в памяти. Я понял, что передо мной сбитый самурай, которого я видел около обломков самолета. Я сжался, подобно пружине, приготовился к прыжку.
Японец, очевидно заметив, что я пошевелился, занес ногу для удара, но я перехватил его сапог на взмахе, и удар по голове был смягчен. Он без промедления выхватил нож, огнем блеснувший в свете луны. Собравшись с силами, я как лежал на спине, так с этого положения рывком с отчаянной решимостью носками сапог ударил нападающего в лицо.
Такой выходки от полумертвого человека враг, должно быть, не ожидал. Он охнул и упал навзничь. Я немедленно вцепился обеими руками в руку с ножом и с хрустом ее крутнул. Нож выпал. Я потянулся за ним, но самурай ногой отшвырнул меня.
Вскочив на колени, он выхватил свой пистолет. Левой рукой я успел схватить японца за кисть, в которой блеснуло оружие. Я тоже успел выхватить из кобуры пистолет, но японец вцепился в большой палец моей руки, державшей «ТТ». Вцепился мертвой хваткой, как бульдог…
Мы оба старались навести стволы оружия друг на друга. Почти одновременно раздалось несколько выстрелов. Выстрелы самурая прогремели у самого моего уха. Я чувствовал, что моя левая раненая рука ослабла. Она вот-вот разожмется.
Отчаянная попытка навести свой пистолет на японца ни к чему не привела. Враг, удачно схвативший меня за палец, начал его выламывать. Стараясь пересилить один другого, мы оба, как по команде, вскочили на ноги. Враг был коренаст, но ниже ростом. Захватив мою правую руку с пистолетом, он создал себе лучшее тактическое положение.
Наша ярость не знала предела. Моя раненая левая рука уже не в состоянии была отвести дуло пистолета противника от головы, а правая — удержать оружие. Я выпустил пистолет и резким рывком выхватил зажатый японцем палец. Теперь обе мои руки вцепились в локоть руки японца, державшей оружие.
Пользуясь преимуществом в росте, я оторвал самурая от земли. Свободной рукой он хотел схватить меня за горло, но вместо шеи попал мне пальцами в рот. Приподнятый за правую руку и зажатый моими зубами, японец оказался распятым в воздухе. Пустив в действие ноги, он начал колотить меня" Взмахом я бросил его на землю, не разжимая зубов.
Японец выронил пистолет и умоляюще что-то залепетал. Сидя на самурае верхом, я подумал, что он сдается и просит пощады. «Лежачего не бьют», — и я расслабил руки, но тут же получил удар в подбородок. Очевидно, русская поговорка не всегда и не везде приемлема. В некоторых обстоятельствах и лежачих надо добивать. И я снова набросился на врага…
…Передо мной японец с усиками и снисходительной улыбкой на лице. Такого я уже видел в первом воздушном бою. На чистом русском языке он командует: «Встать!» Потом громко злорадно смеется: «Попался!» У меня нет сил пошевелиться. Он наводит на меня пистолет и угрожает пристрелить. Оскалив зубы беззвучно смеется. Из его рта струями извергается огонь заливая всю степь.
Мне становится душно и страшно. Я беспомощен перед этим чудовищем. Рука тянется к пистолету но кобура пуста. Бешеная ярость овладела мной. Я бросился на врага, но тот ускользнул, исчез, подобно привидению. По инерции лечу вперед. Не встретив никакой преграды, падаю на колени. Озираюсь по сторонам.
Вижу над собой сияние яркой и холодной луны. Рядом — разбитый самолет. Звезды, степь… А где японец? Сжимаюсь, приготавливаюсь к новой борьбе. Никого нет. Тихо. Опасаясь, что враг прячется за самолетом, прыжком бросаюсь в сторону и, обессилев, валюсь на землю.
В голове все перемешалось: явь, прерванная потерей сознания, перешла в бред. Теперь, очнувшись, я принял бред за действительность.
Я лежу на земле, готовый к отпору. Глаза шарят по степи, руки и ноги дрожат, слух улавливает биение сердца. Кажется, стоит шевельнуться кузнечику, как я брошусь на него, не раздумывая. Все тихо, как в могиле. Уж не сон ли это? Я пощупал кобуру, и точно так же, как в бреду, нашел ее пустой. Бред совпал с действительностью, и я подумал, что японец где-то здесь.
Как наяву представив его пинок, я снова, будто защищаясь, вскинул руку. Ободранные пальцы неосторожно коснулись разбитого виска. От боли я издал тяжелый стон. Опасаясь выстрела, еще плотнее прижался к земле. Щека коснулась чего-то теплого, влажного… Я не сразу догадался, что это откушенные пальцы японца.
А луна светит ярко, ослепительно. Враг не может не видеть меня! Он где-то тут! И я вскочил, но, обессилев, снова рухнул на землю.
Выстрела не последовало. Все так же держалось над степью безмолвие. «Может, он убежал?» — ободрял я себя догадкой. Бред не выходил из головы. Японец где-то здесь!
Как в воздушном бою, я осмотрелся. Никого. И что есть силы закричал:
— Эй, выходи!
Но даже эхо, как в открытом море, не отозвалось на мой крик. Это был не вызов врагу, а жалобный стон еле живого человека. Голова кружилась, глаза заволакивал мрак, и только слух напрягался, ожидая услышать вражеский шорох. Но ничто не нарушало тишину.
Я тяжело встал и, пошатываясь, направился к самолету.
При свете полной луны степь просматривалась далеко, ночная прохлада освежала. Снять компас с самолета оказалось не под силу. Разбитые пальцы ни к чему не могли прикоснуться. Левая рука не слушалась, поясница сгибалась с трудом.
Я поспешил уйти прочь от страшного места.
При ходьбе возбуждение стало проходить, но боли в голове, пояснице и груди становились острее. Я стал задыхаться и уже с трудом передвигал ноги. Совсем обессилев, остановился и лег. Звезды и луна колыхались. Страшно кружилась голова. Полное безразличие ко всему сковало меня.
На этот раз очнулся от мягкого тепла, обдавшего мне лицо. Но не тепло, огонь пышет в лицо. Что такое? Горю в самолете? Душно! Что-то мягкое лезет в рот… Звериная морда облизывает мои губы, нос… «Марзик!» — я вспоминаю собаку, которая была у меня в детстве.
В пятом и шестом классах я учился в Городце Горьковской области. От нашей деревни это пятнадцать километров. Каждый понедельник с четвертью молока и караваем хлеба (питание на неделю) я спозаранку уходил из дому в город. Особенно трудно было зимой, когда пробирался ночью по снежным сугробам, в метель и пургу.
Однажды взял с собой Марзика. Не успел отойти от деревни и пяти километров, как собака опасливо завыла и прижалась ко мне. Я наклонился и, успокаивая, погладил ее. В тот же миг, невесть откуда взявшись, на дороге замелькали зеленые шары. Это были волки. Волки сбили меня с ног. Собака резко взвизгнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
* * *
От сильных толчков и боли в теле я очнулся. В свете луны увидел склонившегося надо мной человека. Он обшаривал меня. Как ни был я слаб, все события дня вспышкой восстановились в памяти. Я понял, что передо мной сбитый самурай, которого я видел около обломков самолета. Я сжался, подобно пружине, приготовился к прыжку.
Японец, очевидно заметив, что я пошевелился, занес ногу для удара, но я перехватил его сапог на взмахе, и удар по голове был смягчен. Он без промедления выхватил нож, огнем блеснувший в свете луны. Собравшись с силами, я как лежал на спине, так с этого положения рывком с отчаянной решимостью носками сапог ударил нападающего в лицо.
Такой выходки от полумертвого человека враг, должно быть, не ожидал. Он охнул и упал навзничь. Я немедленно вцепился обеими руками в руку с ножом и с хрустом ее крутнул. Нож выпал. Я потянулся за ним, но самурай ногой отшвырнул меня.
Вскочив на колени, он выхватил свой пистолет. Левой рукой я успел схватить японца за кисть, в которой блеснуло оружие. Я тоже успел выхватить из кобуры пистолет, но японец вцепился в большой палец моей руки, державшей «ТТ». Вцепился мертвой хваткой, как бульдог…
Мы оба старались навести стволы оружия друг на друга. Почти одновременно раздалось несколько выстрелов. Выстрелы самурая прогремели у самого моего уха. Я чувствовал, что моя левая раненая рука ослабла. Она вот-вот разожмется.
Отчаянная попытка навести свой пистолет на японца ни к чему не привела. Враг, удачно схвативший меня за палец, начал его выламывать. Стараясь пересилить один другого, мы оба, как по команде, вскочили на ноги. Враг был коренаст, но ниже ростом. Захватив мою правую руку с пистолетом, он создал себе лучшее тактическое положение.
Наша ярость не знала предела. Моя раненая левая рука уже не в состоянии была отвести дуло пистолета противника от головы, а правая — удержать оружие. Я выпустил пистолет и резким рывком выхватил зажатый японцем палец. Теперь обе мои руки вцепились в локоть руки японца, державшей оружие.
Пользуясь преимуществом в росте, я оторвал самурая от земли. Свободной рукой он хотел схватить меня за горло, но вместо шеи попал мне пальцами в рот. Приподнятый за правую руку и зажатый моими зубами, японец оказался распятым в воздухе. Пустив в действие ноги, он начал колотить меня" Взмахом я бросил его на землю, не разжимая зубов.
Японец выронил пистолет и умоляюще что-то залепетал. Сидя на самурае верхом, я подумал, что он сдается и просит пощады. «Лежачего не бьют», — и я расслабил руки, но тут же получил удар в подбородок. Очевидно, русская поговорка не всегда и не везде приемлема. В некоторых обстоятельствах и лежачих надо добивать. И я снова набросился на врага…
…Передо мной японец с усиками и снисходительной улыбкой на лице. Такого я уже видел в первом воздушном бою. На чистом русском языке он командует: «Встать!» Потом громко злорадно смеется: «Попался!» У меня нет сил пошевелиться. Он наводит на меня пистолет и угрожает пристрелить. Оскалив зубы беззвучно смеется. Из его рта струями извергается огонь заливая всю степь.
Мне становится душно и страшно. Я беспомощен перед этим чудовищем. Рука тянется к пистолету но кобура пуста. Бешеная ярость овладела мной. Я бросился на врага, но тот ускользнул, исчез, подобно привидению. По инерции лечу вперед. Не встретив никакой преграды, падаю на колени. Озираюсь по сторонам.
Вижу над собой сияние яркой и холодной луны. Рядом — разбитый самолет. Звезды, степь… А где японец? Сжимаюсь, приготавливаюсь к новой борьбе. Никого нет. Тихо. Опасаясь, что враг прячется за самолетом, прыжком бросаюсь в сторону и, обессилев, валюсь на землю.
В голове все перемешалось: явь, прерванная потерей сознания, перешла в бред. Теперь, очнувшись, я принял бред за действительность.
Я лежу на земле, готовый к отпору. Глаза шарят по степи, руки и ноги дрожат, слух улавливает биение сердца. Кажется, стоит шевельнуться кузнечику, как я брошусь на него, не раздумывая. Все тихо, как в могиле. Уж не сон ли это? Я пощупал кобуру, и точно так же, как в бреду, нашел ее пустой. Бред совпал с действительностью, и я подумал, что японец где-то здесь.
Как наяву представив его пинок, я снова, будто защищаясь, вскинул руку. Ободранные пальцы неосторожно коснулись разбитого виска. От боли я издал тяжелый стон. Опасаясь выстрела, еще плотнее прижался к земле. Щека коснулась чего-то теплого, влажного… Я не сразу догадался, что это откушенные пальцы японца.
А луна светит ярко, ослепительно. Враг не может не видеть меня! Он где-то тут! И я вскочил, но, обессилев, снова рухнул на землю.
Выстрела не последовало. Все так же держалось над степью безмолвие. «Может, он убежал?» — ободрял я себя догадкой. Бред не выходил из головы. Японец где-то здесь!
Как в воздушном бою, я осмотрелся. Никого. И что есть силы закричал:
— Эй, выходи!
Но даже эхо, как в открытом море, не отозвалось на мой крик. Это был не вызов врагу, а жалобный стон еле живого человека. Голова кружилась, глаза заволакивал мрак, и только слух напрягался, ожидая услышать вражеский шорох. Но ничто не нарушало тишину.
Я тяжело встал и, пошатываясь, направился к самолету.
При свете полной луны степь просматривалась далеко, ночная прохлада освежала. Снять компас с самолета оказалось не под силу. Разбитые пальцы ни к чему не могли прикоснуться. Левая рука не слушалась, поясница сгибалась с трудом.
Я поспешил уйти прочь от страшного места.
При ходьбе возбуждение стало проходить, но боли в голове, пояснице и груди становились острее. Я стал задыхаться и уже с трудом передвигал ноги. Совсем обессилев, остановился и лег. Звезды и луна колыхались. Страшно кружилась голова. Полное безразличие ко всему сковало меня.
На этот раз очнулся от мягкого тепла, обдавшего мне лицо. Но не тепло, огонь пышет в лицо. Что такое? Горю в самолете? Душно! Что-то мягкое лезет в рот… Звериная морда облизывает мои губы, нос… «Марзик!» — я вспоминаю собаку, которая была у меня в детстве.
В пятом и шестом классах я учился в Городце Горьковской области. От нашей деревни это пятнадцать километров. Каждый понедельник с четвертью молока и караваем хлеба (питание на неделю) я спозаранку уходил из дому в город. Особенно трудно было зимой, когда пробирался ночью по снежным сугробам, в метель и пургу.
Однажды взял с собой Марзика. Не успел отойти от деревни и пяти километров, как собака опасливо завыла и прижалась ко мне. Я наклонился и, успокаивая, погладил ее. В тот же миг, невесть откуда взявшись, на дороге замелькали зеленые шары. Это были волки. Волки сбили меня с ног. Собака резко взвизгнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19