— Вот что, Анатолий Леонидович, — решил я. — На совещание пойдешь вместе со мной и, если потребуется, скажешь свое мнение.
Адмирал удивился, когда я представил ему Кадомцева и пояснил, с какой целью он прибыл.
— Значит вы, товарищ Кадомцев, будете в качестве защитника? — с улыбкой спросил он. — Тогда оставайтесь.
Проверяющие подсчитали, что стоимость сооруженного спортивного зала превышает полмиллиона рублей, а официальные расходы составили менее 60 тысяч, что при этом был нарушен приказ, запрещающий использовать военнослужащих и технику не по назначению. Более 200 рейсов сделали машины аэродромной базы, чтобы доставить бревна из леса на лесопильный завод.
— А вы выяснили, — спросил адмирал, — что люди и машины работали только в выходные дни, что бревна уже второй год лежали в лесу и начали гнить? А это народное добро. Авиаторы и себе принесли пользу, и заводу, который дал столько брусьев, досок и других стройматериалов, сколько потребовалось на сооружение спортзала.
— Это нам известно, — ответил один из ревизоров. — Но военнослужащих и машины не положено использовать не по назначению. Это нарушение армейского порядка и приказов. К тому же работающие в лесу авиаторы лишались выходных дней. А это квалифицируется как насилие над военнослужащими. И горючее у нас на учете, а командир дивизии использовал его не по назначению.
— Скажите, товарищ Кадомцев, — обратился к командиру полка Харламов. — Ворожейкин принуждал людей работать?
— Нет, все с удовольствием работали в лесу. Это был своего рода отдых от грохота турбин. К тому же директор лесопилки снабжал нас бензином. И у меня вопрос: почему у нас до сих пор верят анонимщикам? Пора их разоблачать и привлекать к уголовной ответственности за клевету.
— Верно, товарищ Кадомцев, — согласился адмирал. — Построен великолепный спортзал. Люди довольны. А анонимщик задумал опорочить хорошее дело. Желаю вам, товарищ Ворожейкин, быть и впредь инициативным. За строительство спортзала выношу благодарность вам и капитану Дивинцу, который очень по-хозяйски руководил работами. И прошу вас, Арсений Васильевич, выделить время для занятий в спортзале флотских штабных офицеров.
Тяжелая потеря
1.
В начале 1954 года к нам прибыл заместитель командира дивизии полковник Василий Георгиевич Захарьев. По значку военного летчика второго класса было видно, что он летает днем при минимуме погоды, а ночью в простых метеоусловиях. Но он фронтовик: на груди три ордена Красного Знамени и несколько медалей. Во время знакомства офицеры обычно серьезны и настороженны. На красивом лице Захарьева не виделось даже тени озабоченности, казалось, оно вот-вот вспыхнет улыбкой. По всему было видно, человек он открытый и добрый. На поздравление с назначением Василий Георгиевич ответил радостно искрящейся улыбкой, от которой у меня на душе стало теплее и сам Захарьев сделался мне ближе. Высокая эмоциональность человека указывает, что в жизни он редко бывает равнодушным. Такие люди всегда честны, работают с огоньком, творчески, а не по шаблону, они с первого взгляда располагают к себе окружающих.
— Представляете, я едва отбоярился от назначения в инспекцию. Не нравится мне эта служба — куда пошлют. Такое не по мне.
— Правильно поступили, — одобрил я. — Кто хочет по-настоящему служить, тот должен работать в войсках.
А сам подумал, что он, видимо, любит самостоятельность, умеет взять на себя ответственность. Однако должность заместителя командира дивизии, говоря его же словами, такая же — «куда пошлют». Но об этом я ему ничего не сказал, только спросил:
— Сколько вам потребуется времени, чтобы изучить район полетов и самолет?
— Когда-то я служил здесь, район полетов помню, а вот на МиГ-семнадцатом еще не летал, — ответил Захарьев. — Думаю, двух летных дней хватит.
Мы попрощались, и он направился к двери, но остановился, повернулся ко мне. Красивое лицо посуровело.
— Товарищ полковник, вот, полюбуйтесь! — с хрипотой в голосе произнес он и, вынув из кармана кителя орден Красного Знамени, протянул мне:
— Купил на вокзале в Москве.
— Какая дикость! — вырвалось у меня.
— Парень продает. Спросил чей, отвечает, что от умершего отца остался. А в ордене, мол, золота и серебра на полторы тысячи. Я ему сунул полторы тысячи, чтобы спасти орден. Надо куда-то сдать его.
Некоторое время мы оба стояли молча. Раньше за ордена платили ежемесячно деньги, награжденным полагались льготы; потом отменили и то и другое. И вот уже начали ими торговать. Не сказав больше ни слова, мы расстались. Проводив Василия Георгиевича, я подумал, что он душевно богатый человек, если ему любви и ненависти не надо занимать.
На следующий день мы с Захарьевым слетали на двухместном реактивном истребителе по кругу, потом в зону. Пилотировал он хорошо и надежно. Освоив дневные полеты в простых и сложных метеоусловиях, он вылетел ночью и был допущен к инструкторской работе. Работал много и увлеченно, я никогда не видел его уставшим, всегда он был бодрым и улыбчивым. Той трижды проклятой ночью мне предстояло слетать с Захарьевым в паре. Но, как назло, двухместный МиГ-15 вышел из строя. Ночь стояла темная, очень морозная и какая-то необычайно тихая. Мы оба были одеты в меховые летные костюмы. Холод пощипывал лица. Когда техник доложил, что обнаружена неисправность и придется менять двигатель, настроение у нас упало.
— Может, сходим поужинать? — спросил я.
— Что-то не хочется, — отозвался Захарьев и предложил: — Давайте слетаем в паре без провозных? Все будет нормально. До убытия на курсы я летал в паре ночью. Для меня это не новинка.
— После перерыва лишний полет не помеха.
— Ну смотрите, вам видней, — он пожал плечами, и я уловил в его голосе нотки недовольства. Хотя торопливость в учебных полетах не мое правило, я был уверен, что он в паре на боевом самолете слетает хорошо. К тому же формально он имеет право выполнять такое упражнение без провозных полетов.
— Ладно, — согласился я. — Только ты взлетай первым, я пойду ведомым, а в воздухе перестроимся.
Захарьев держался ведомым так, словно у него не было никакого перерыва.
Набрали высоту пять тысяч метров. Для тренировки Захарьев перешел справа налево. Зеленый огонек на правом крыле его самолета горел ярко и был похож на небесную звезду.
Мы сделали большой круг над аэродромом, Захарьев снова перестроился направо. В небе по-прежнему сияли звезды, внизу пятнышками света маячили города и села. Прежде чем взять курс на аэродром, я взглянул на приборы: высота — шесть километров, скорость — пятьсот. Взгляд в небо. Все нормально. Красный огонек устойчиво плывет рядом с правым крылом моего самолета, на конце которого сияет зеленый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92