Великолепный песчаный пляж был переполнен. Андрей Григорьевич предложил:
— Я позагораю на песочке. Кто со мной?
Согласились Артур Иванович и шофер. Мы с Сергеем Щировым решили искупаться. Разделись все, кроме Ткаченко.
— Я впервые на солнце, — сказал он, — а здесь не Черное море. Вода холодная. Искупаюсь в середине дня.
На берегу залива сидели девушка и уже немолодая женщина. Обе показались мне знакомыми. Я сразу же вспомнил, как по служебным делам ехал из Бреста в Москву и со мной в одном купе оказалась эта девушка в форме сержанта. В Москве мне пришлось по предложению Зои остановиться у нее. Мать девушки, которая сейчас сидела под зонтом рядом с ней, встретила меня тогда гостеприимно. Сейчас, увидев их, я подошел:
— Здравствуйте, Наталья Михайловна, здравствуйте, Зоя.
Они с удивлением смотрели на меня. Пришлось напомнить им февраль 1946 года.
— Ой, Арсений Васильевич! — в один голос воскликнули обе и пригласили меня под свой тент.
Я представил Щирова. Разговорились. Оказалось, что в Риге живет с мужем вторая дочь Натальи Михайловны. Зоя учится в институте, у нее каникулы. Вот они и приехали в Прибалтику.
Когда закончились расспросы, я предложил женщинам искупаться. Мать отказалась, а Зоя согласилась. У воды она стала закручивать косу и скреплять ее шпильками. Мы с Сергеем залюбовались ее фигурой. Зоя, видимо, это заметила и отвернулась.
Жесты — не просто движения. По ним угадываются
характер человека, его привычки и даже уровень воспитания. Нельзя было не восхититься проворными, изящными движениями рук девушки, поворотом ее головы. Закрыв черные волосы самодельной клеенчатой шапочкой, Зоя робко взглянула на залив и, словно почувствовав на себе его свежесть, поежилась и повернулась к нам:
— Только я большая трусиха в воде.
В мягком голосе я уловил нотки волнения и, поняв, что она неважно плавает, подбодрил:
— У летчиков есть девиз: чтобы хорошо летать — надо летать. Чтобы не бояться плавать — надо плавать.
Вода и солнце, словно смывая и выжигая все наносное, делают людей естественными и доверчивыми друг к другу. По побледневшим щекам Зои стекала вода. В ее голубых глазах, довольных, но чуточку усталых, отражался весь Рижский залив. Зоя сняла с головы шапочку и, поправляя волосы, с благодарностью взглянула сначала на меня, потом на Сергея:
— Как хорошо!
— Зоя! — раздался голос Натальи Михайловны, — ты же вся продрогла. Да и мужчинам после купанья тоже, наверно, не жарко. Полежите на песке, погрейтесь.
Андрей Григорьевич и Артур Иванович сидели на топчане и увлеченно играли в шахматы. Шофер, точно судья, внимательно глядел на доску. Я возбужденно воскликнул:
— Братцы, да вы купались ли?
Ткаченко оторвался от шахмат, взглянул на небо, потом на часы и удивился:
— Увлеклись мы, время уже перевалило за полдень, — и пошел к воде.
После обеда Андрей Григорьевич от перегрева на солнце почувствовал себя неважно. Купаться и загорать у него уже не было желания, и мы возвратились в гарнизонную гостиницу.
7.
Хороша Прибалтика летом! Если погода не пасмурная, то солнце не палит, как на юге, а ласкает. Однако эта ласка, если ей поддаться, может и подвести, как подвела Ткаченко. У него поднялась температура. И хотя погода в понедельник была летная, он не мог выполнять запланированные полеты на проверку техники пилотирования.
Мы стояли у стартового командного пункта и наблюдали за организаций работы на аэродроме. Воздух был наполнен гулом моторов, в небо один за другим начали уходить «яки». Настроение Ткаченко резко изменилось. Позабыв про температуру, он оживился и заявил:
— А все-таки с буденновцем я слетаю! Во время войны он в бой летал мало, как и многие комдивы. И сейчас налет у него небольшой. Надо проверить его технику пилотирования.
— Давай-давай, лети, — с иронией отозвался я и сочувственно заметил: — Тебе бы в постели лежать, а тебе, как юнцу, море по колено.
К нам подошел комдив и четко, спокойно доложил, что готов к полету на проверку техники пилотирования.
Ткаченко глянул в небо:
— Погода прекрасная. Жалко, что не полечу с вами: температура. Полетит подполковник Ворожейкин.
— Правильно решили, — одобрил Латис. — С температурой не шутят.
Но Ткаченко болеть не собирался:
— Чтобы не нарушать план полетов, пусть командир дивизии проведет пилотаж на боевом самолете над аэродромом. Я с земли буду наблюдать и сделаю запись в летную книжку.
Обычно летчики-руководители перед посадкой в самолет не осматривают его, полностью доверяют технику, Артур Иванович неторопливо обошел двухместный «як», покачал хвостовые рули, потрогал элероны и, прежде чем надеть парашют, спросил техника:
— Сколько горючего заправлено?
— По самые пробки.
— Когда масло меняли?
— После субботних вылетов.
— Полковник Латис и учебный «як» готовы для полета. Разрешите получить указания, — доложил мне комдив.
— Сделайте все, что положено. Последний комплекс фигур выполните в быстром темпе, — сказал я.
Взлетел Артур Иванович так плавно, что я не испытал никакой инерции разбега. Меня, как это бывает при разбеге самолета, не прижимало к спинке сиденья. При наборе высоты земля, небо, истребитель — все плыло спокойно, а я словно сидел в кинозале и не чувствовал на себе никаких эволюции машины. В зоне все фигуры высшего пилотажа он выполнял так же плавно, почти без перегрузок. Особенно меня покорили мелкие и глубокие виражи. Они, точно живые существа, каждый раз сами сигнализировали легким покачиванием самолета, что сделаны идеально правильно. А это происходит только тогда, когда кольцо виража самолет прочертит с точностью циркуля и в одной плоскости. В какой точке неба самолет начинал вираж, в той же точке выходил в горизонтальное положение. Об этом говорили оставшиеся в небе воздушные струи, которые в конце виража встряхивали истребитель. Оценив классические виражи, я передал Латису:
— Полный порядок. А теперь в быстром и неразрывном темпе повторите все фигуры.
Задание он начал выполнять с разгона скорости на прямой. Это не понравилось мне. Скорость можно быстрее набрать переворотом через крыло. Замкнув петлю Нестерова, летчик снова несколько секунд летел по прямой, сделал левую бочку, огляделся и только после этого выполнил правую.
Каждый хороший летчик в небе имеет свой почерк, свой стиль, свойственный его характеру и мастерству, как бывает у художников. Латис летал по шаблону, словно ученик. Когда закончил предусмотренный программой комплекс, я передал:
— Беру управление на себя!
На скорости, которая у нас была, я сделал переворот через левое крыло, с переворота сразу пошел на петлю, с петли на иммельман, после него снова в переворот, только уже правый… Выйдя из пикирования, я на вертикали закрутил восходящие бочки, погасил скорость, вывел машину в горизонтальный полет и только после этого передал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Я позагораю на песочке. Кто со мной?
Согласились Артур Иванович и шофер. Мы с Сергеем Щировым решили искупаться. Разделись все, кроме Ткаченко.
— Я впервые на солнце, — сказал он, — а здесь не Черное море. Вода холодная. Искупаюсь в середине дня.
На берегу залива сидели девушка и уже немолодая женщина. Обе показались мне знакомыми. Я сразу же вспомнил, как по служебным делам ехал из Бреста в Москву и со мной в одном купе оказалась эта девушка в форме сержанта. В Москве мне пришлось по предложению Зои остановиться у нее. Мать девушки, которая сейчас сидела под зонтом рядом с ней, встретила меня тогда гостеприимно. Сейчас, увидев их, я подошел:
— Здравствуйте, Наталья Михайловна, здравствуйте, Зоя.
Они с удивлением смотрели на меня. Пришлось напомнить им февраль 1946 года.
— Ой, Арсений Васильевич! — в один голос воскликнули обе и пригласили меня под свой тент.
Я представил Щирова. Разговорились. Оказалось, что в Риге живет с мужем вторая дочь Натальи Михайловны. Зоя учится в институте, у нее каникулы. Вот они и приехали в Прибалтику.
Когда закончились расспросы, я предложил женщинам искупаться. Мать отказалась, а Зоя согласилась. У воды она стала закручивать косу и скреплять ее шпильками. Мы с Сергеем залюбовались ее фигурой. Зоя, видимо, это заметила и отвернулась.
Жесты — не просто движения. По ним угадываются
характер человека, его привычки и даже уровень воспитания. Нельзя было не восхититься проворными, изящными движениями рук девушки, поворотом ее головы. Закрыв черные волосы самодельной клеенчатой шапочкой, Зоя робко взглянула на залив и, словно почувствовав на себе его свежесть, поежилась и повернулась к нам:
— Только я большая трусиха в воде.
В мягком голосе я уловил нотки волнения и, поняв, что она неважно плавает, подбодрил:
— У летчиков есть девиз: чтобы хорошо летать — надо летать. Чтобы не бояться плавать — надо плавать.
Вода и солнце, словно смывая и выжигая все наносное, делают людей естественными и доверчивыми друг к другу. По побледневшим щекам Зои стекала вода. В ее голубых глазах, довольных, но чуточку усталых, отражался весь Рижский залив. Зоя сняла с головы шапочку и, поправляя волосы, с благодарностью взглянула сначала на меня, потом на Сергея:
— Как хорошо!
— Зоя! — раздался голос Натальи Михайловны, — ты же вся продрогла. Да и мужчинам после купанья тоже, наверно, не жарко. Полежите на песке, погрейтесь.
Андрей Григорьевич и Артур Иванович сидели на топчане и увлеченно играли в шахматы. Шофер, точно судья, внимательно глядел на доску. Я возбужденно воскликнул:
— Братцы, да вы купались ли?
Ткаченко оторвался от шахмат, взглянул на небо, потом на часы и удивился:
— Увлеклись мы, время уже перевалило за полдень, — и пошел к воде.
После обеда Андрей Григорьевич от перегрева на солнце почувствовал себя неважно. Купаться и загорать у него уже не было желания, и мы возвратились в гарнизонную гостиницу.
7.
Хороша Прибалтика летом! Если погода не пасмурная, то солнце не палит, как на юге, а ласкает. Однако эта ласка, если ей поддаться, может и подвести, как подвела Ткаченко. У него поднялась температура. И хотя погода в понедельник была летная, он не мог выполнять запланированные полеты на проверку техники пилотирования.
Мы стояли у стартового командного пункта и наблюдали за организаций работы на аэродроме. Воздух был наполнен гулом моторов, в небо один за другим начали уходить «яки». Настроение Ткаченко резко изменилось. Позабыв про температуру, он оживился и заявил:
— А все-таки с буденновцем я слетаю! Во время войны он в бой летал мало, как и многие комдивы. И сейчас налет у него небольшой. Надо проверить его технику пилотирования.
— Давай-давай, лети, — с иронией отозвался я и сочувственно заметил: — Тебе бы в постели лежать, а тебе, как юнцу, море по колено.
К нам подошел комдив и четко, спокойно доложил, что готов к полету на проверку техники пилотирования.
Ткаченко глянул в небо:
— Погода прекрасная. Жалко, что не полечу с вами: температура. Полетит подполковник Ворожейкин.
— Правильно решили, — одобрил Латис. — С температурой не шутят.
Но Ткаченко болеть не собирался:
— Чтобы не нарушать план полетов, пусть командир дивизии проведет пилотаж на боевом самолете над аэродромом. Я с земли буду наблюдать и сделаю запись в летную книжку.
Обычно летчики-руководители перед посадкой в самолет не осматривают его, полностью доверяют технику, Артур Иванович неторопливо обошел двухместный «як», покачал хвостовые рули, потрогал элероны и, прежде чем надеть парашют, спросил техника:
— Сколько горючего заправлено?
— По самые пробки.
— Когда масло меняли?
— После субботних вылетов.
— Полковник Латис и учебный «як» готовы для полета. Разрешите получить указания, — доложил мне комдив.
— Сделайте все, что положено. Последний комплекс фигур выполните в быстром темпе, — сказал я.
Взлетел Артур Иванович так плавно, что я не испытал никакой инерции разбега. Меня, как это бывает при разбеге самолета, не прижимало к спинке сиденья. При наборе высоты земля, небо, истребитель — все плыло спокойно, а я словно сидел в кинозале и не чувствовал на себе никаких эволюции машины. В зоне все фигуры высшего пилотажа он выполнял так же плавно, почти без перегрузок. Особенно меня покорили мелкие и глубокие виражи. Они, точно живые существа, каждый раз сами сигнализировали легким покачиванием самолета, что сделаны идеально правильно. А это происходит только тогда, когда кольцо виража самолет прочертит с точностью циркуля и в одной плоскости. В какой точке неба самолет начинал вираж, в той же точке выходил в горизонтальное положение. Об этом говорили оставшиеся в небе воздушные струи, которые в конце виража встряхивали истребитель. Оценив классические виражи, я передал Латису:
— Полный порядок. А теперь в быстром и неразрывном темпе повторите все фигуры.
Задание он начал выполнять с разгона скорости на прямой. Это не понравилось мне. Скорость можно быстрее набрать переворотом через крыло. Замкнув петлю Нестерова, летчик снова несколько секунд летел по прямой, сделал левую бочку, огляделся и только после этого выполнил правую.
Каждый хороший летчик в небе имеет свой почерк, свой стиль, свойственный его характеру и мастерству, как бывает у художников. Латис летал по шаблону, словно ученик. Когда закончил предусмотренный программой комплекс, я передал:
— Беру управление на себя!
На скорости, которая у нас была, я сделал переворот через левое крыло, с переворота сразу пошел на петлю, с петли на иммельман, после него снова в переворот, только уже правый… Выйдя из пикирования, я на вертикали закрутил восходящие бочки, погасил скорость, вывел машину в горизонтальный полет и только после этого передал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92