Но ты производишь впечатление довольно умной девушки, когда не теряешь голову. Тебе удалось убедить Чарльза в том, что ты девственница. Ему нравится дефлорировать девственниц, «проникать в них», как он это называет. Интересно, как долго ты сможешь сохранить свою добродетель в его маленькой каюте?
— О! Пожалуйста! Пожалуйста, вы сказали достаточно! — прошептала Алекса, отвернувшись, чтобы он не мог заметить блестевших в ее глазах слез.
— Правда? Возможно, ты права, потому что бывают моменты, когда слова означают лишь пустую трату времени, которое можно провести более приятно.
Несмотря на то, что голос Николаса смягчился и стал почти ласковым, Алекса почему-то почувствовала необъяснимый страх, когда он вдруг прижался к ней. Он сделал это как-то совсем по-другому, как будто приспосабливал свое тело к ее, заставляя девушку почувствовать каждый изгиб своего тела, его упругость и силу; в конце концов ей показалось, что не осталось ни единого дюйма ее тела, который бы не соприкасался с ним и которым бы он не овладел. Овладел? Господи, после всего, что он сказал, после всех его невероятных обвинений он опять унижает ее, обходясь с ней как… как с…
— Нет… нет! — простонала Алекса, прежде чем смогла набраться сил и с отчаянием проговорить: — Если вы сию же секунду не отпустите меня, я клянусь, что опозорю вас. Я расскажу своему дяде, самому губернатору, что именно вы заманили меня сюда и попытались воспользоваться моей доверчивостью. Я… Это для всех будет очевидно, что я пыталась сопротивляться! И я расскажу им, что вы пытались утопить меня, чтобы я ничего и никому не смогла рассказать. Я…
— До или после? — лениво спросил он. Легкое любопытство и небрежность, звучавшие в его голосе, обескуражили Алексу.
— Что? Что вы имеете в виду?
— Я хотел утопить тебя до или после того, как воспользовался тобой? И как ты объяснишь, что до сих пор жива и даже можешь рассказывать душещипательные сказки?
Она могла поклясться, что он снова издевается над ней, черт его побери! Николас, ухмыляясь, посмотрел на нее и снисходительно добавил:
— Я удивлен, что ты не можешь придумать ничего лучшего. До сих пор ты производила впечатление очень изобретательной девушки, способной на ночные вылазки, в то время как большинство женщин падают в обморок от одной мысли об этом. Может, ты придумаешь что-нибудь более драматическое? Например, что я после нашего первого ночного купания был так очарован тобой, что специально решил сегодня занять место своего кузена, чтобы… — Он нежно и легко поцеловал ее губы, а затем тихо продолжил: — Чтобы снова поцеловать тебя и снова убедиться в том, что твои губы все такие же мягкие и что…
— Нет… — Отчаянный шепот Алексы утонул в его поцелуях, которые были легкими и нежными, как будто крылья бабочки прикасались к ее трепещущим губам. Он целовал изгиб ее верхней губы и припухлость нижней, нежно прикасался к уголкам ее рта. Продолжая целовать ее, он ласково шептал:
— …и чтобы убедиться в том, что я… все еще хочу тебя… так же, как и в первую ночь… и второе… что я нашел тебя такой же желанной… и… ты лучше перестань так соблазнительно извиваться подо мной, а то сама будешь нести ответственность за все последствия.
— Пожалуйста, вы не должны! Вы… Не заставляйте меня… Я не хочу…
Почему он продолжает целовать ее? И не только губы, но и нос, подбородок, щеки и то место, где у нее появляется ямочка, когда она улыбается. И вот он снова целует ее в губы, заглушая последние отчаянные протесты, на этот раз уже не нежным, а требовательным поцелуем.
Все кончено! Эта мысль промелькнула в глубине ее сознания. «Но в конце концов уже поздно что-либо делать сейчас, и я ничем не могу себе помочь, — подумала Алекса. — Он сказал „я хочу“. Что он имел в виду? Что это за странное, беспомощное чувство…» Алекса заметила, что он давно уже отпустил ее запястья, только тогда, когда подняла руки, чтобы обнять его за шею. Сейчас ничего не имело значения, важно только это теплое, напряженное чувство, от которого учащается дыхание и сильнее бьется сердце; чувство, которое усиливается от каждого его прикосновения.
— Господи, дикая морская колдунья, как я хочу тебя! — Его нетерпеливым рукам удалось обнажить ее грудь, и его слова прозвучали почти как клятва, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее соски. Он продолжал свое занятие до тех пор, пока Алексе не показалось, что она не сможет больше вынести этого, но также не вынесет, если он прекратит целовать ее.
— Удалось ли мне сделать так, чтобы ты тоже захотела меня, маленькая колдунья?
Алекса с трудом поняла, что он сказал; она лишь чувствовала, как его пальцы нежно гладят ее ногу, все выше поднимая ей платье, а затем, не спеша, стали ласкать ее бедра, от коленей и все выше и выше… Ей следовало бы остановить его, но ей совсем не хотелось этого делать.
— Я хочу, чтобы ты захотела меня так же сильно, так же мучительно и безрассудно, как хочу тебя я! Ты понимаешь, о чем я говорю? Можешь ты понять это?
Николас стал вновь целовать ее в губы, заметив, что ее тело стало трепетать и извиваться, а она со стоном сильно сжала его спину. Ей хотелось закричать, хотелось, чтобы это длилось бесконечно, она хотела, чтобы он именно так продолжал ласкать ее… Хотела! Он продолжал целовать ее, и когда его язык стал ласкать ее рот, она вдруг почувствовала, что его палец нежно и очень медленно стал проникать в нее.
Забыв обо всем, кроме этого чудесного ощущения и внезапного жара, разлившегося по всему телу, Алекса не сделала ни малейшей попытки сопротивляться, появившийся было дискомфорт быстро исчез, а ее бедра почти требовательно прижались к его руке. Голова ее откинулась назад, а все тело напряглось и, казалось, дрожало внутренней дрожью, которая с каждой секундой становилась все сильнее и сильнее. Она тяжело дышала, и бессвязные звуки застревали у нее в горле.
«Какое она противоречивое создание, — думал Николас, целуя ее в шею и губами чувствуя напряженный пульс. — То она вся огонь и ярость, а то страстная и нежная». Сейчас она прижималась к нему с неистовством распутницы, почти так же яростно, как совсем недавно она кусала и царапала его; ее ноги раздвинулись, и он почувствовал, что она, как цветок, раскрывается для него. Наконец она готова принять его, и, Господи, как же он хочет ее! Он чувствовал себя так, будто хотел сжечь себя в ней, чувствуя жар, исходивший от нее… Черт побери эти бриджи! Он страшно хотел ее, хотел прямо сейчас. Внутри она была такая мягкая и упругая, как будто все еще была… О нет, черт побери, нет, он не хотел поверить в это, но его пальцы наткнулись на неожиданный барьер, который делал невозможным дальнейшее удовольствие. Если, конечно, он окончательно не потеряет контроль и не лишит ее девственности… Господи, а почему бы и нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— О! Пожалуйста! Пожалуйста, вы сказали достаточно! — прошептала Алекса, отвернувшись, чтобы он не мог заметить блестевших в ее глазах слез.
— Правда? Возможно, ты права, потому что бывают моменты, когда слова означают лишь пустую трату времени, которое можно провести более приятно.
Несмотря на то, что голос Николаса смягчился и стал почти ласковым, Алекса почему-то почувствовала необъяснимый страх, когда он вдруг прижался к ней. Он сделал это как-то совсем по-другому, как будто приспосабливал свое тело к ее, заставляя девушку почувствовать каждый изгиб своего тела, его упругость и силу; в конце концов ей показалось, что не осталось ни единого дюйма ее тела, который бы не соприкасался с ним и которым бы он не овладел. Овладел? Господи, после всего, что он сказал, после всех его невероятных обвинений он опять унижает ее, обходясь с ней как… как с…
— Нет… нет! — простонала Алекса, прежде чем смогла набраться сил и с отчаянием проговорить: — Если вы сию же секунду не отпустите меня, я клянусь, что опозорю вас. Я расскажу своему дяде, самому губернатору, что именно вы заманили меня сюда и попытались воспользоваться моей доверчивостью. Я… Это для всех будет очевидно, что я пыталась сопротивляться! И я расскажу им, что вы пытались утопить меня, чтобы я ничего и никому не смогла рассказать. Я…
— До или после? — лениво спросил он. Легкое любопытство и небрежность, звучавшие в его голосе, обескуражили Алексу.
— Что? Что вы имеете в виду?
— Я хотел утопить тебя до или после того, как воспользовался тобой? И как ты объяснишь, что до сих пор жива и даже можешь рассказывать душещипательные сказки?
Она могла поклясться, что он снова издевается над ней, черт его побери! Николас, ухмыляясь, посмотрел на нее и снисходительно добавил:
— Я удивлен, что ты не можешь придумать ничего лучшего. До сих пор ты производила впечатление очень изобретательной девушки, способной на ночные вылазки, в то время как большинство женщин падают в обморок от одной мысли об этом. Может, ты придумаешь что-нибудь более драматическое? Например, что я после нашего первого ночного купания был так очарован тобой, что специально решил сегодня занять место своего кузена, чтобы… — Он нежно и легко поцеловал ее губы, а затем тихо продолжил: — Чтобы снова поцеловать тебя и снова убедиться в том, что твои губы все такие же мягкие и что…
— Нет… — Отчаянный шепот Алексы утонул в его поцелуях, которые были легкими и нежными, как будто крылья бабочки прикасались к ее трепещущим губам. Он целовал изгиб ее верхней губы и припухлость нижней, нежно прикасался к уголкам ее рта. Продолжая целовать ее, он ласково шептал:
— …и чтобы убедиться в том, что я… все еще хочу тебя… так же, как и в первую ночь… и второе… что я нашел тебя такой же желанной… и… ты лучше перестань так соблазнительно извиваться подо мной, а то сама будешь нести ответственность за все последствия.
— Пожалуйста, вы не должны! Вы… Не заставляйте меня… Я не хочу…
Почему он продолжает целовать ее? И не только губы, но и нос, подбородок, щеки и то место, где у нее появляется ямочка, когда она улыбается. И вот он снова целует ее в губы, заглушая последние отчаянные протесты, на этот раз уже не нежным, а требовательным поцелуем.
Все кончено! Эта мысль промелькнула в глубине ее сознания. «Но в конце концов уже поздно что-либо делать сейчас, и я ничем не могу себе помочь, — подумала Алекса. — Он сказал „я хочу“. Что он имел в виду? Что это за странное, беспомощное чувство…» Алекса заметила, что он давно уже отпустил ее запястья, только тогда, когда подняла руки, чтобы обнять его за шею. Сейчас ничего не имело значения, важно только это теплое, напряженное чувство, от которого учащается дыхание и сильнее бьется сердце; чувство, которое усиливается от каждого его прикосновения.
— Господи, дикая морская колдунья, как я хочу тебя! — Его нетерпеливым рукам удалось обнажить ее грудь, и его слова прозвучали почти как клятва, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее соски. Он продолжал свое занятие до тех пор, пока Алексе не показалось, что она не сможет больше вынести этого, но также не вынесет, если он прекратит целовать ее.
— Удалось ли мне сделать так, чтобы ты тоже захотела меня, маленькая колдунья?
Алекса с трудом поняла, что он сказал; она лишь чувствовала, как его пальцы нежно гладят ее ногу, все выше поднимая ей платье, а затем, не спеша, стали ласкать ее бедра, от коленей и все выше и выше… Ей следовало бы остановить его, но ей совсем не хотелось этого делать.
— Я хочу, чтобы ты захотела меня так же сильно, так же мучительно и безрассудно, как хочу тебя я! Ты понимаешь, о чем я говорю? Можешь ты понять это?
Николас стал вновь целовать ее в губы, заметив, что ее тело стало трепетать и извиваться, а она со стоном сильно сжала его спину. Ей хотелось закричать, хотелось, чтобы это длилось бесконечно, она хотела, чтобы он именно так продолжал ласкать ее… Хотела! Он продолжал целовать ее, и когда его язык стал ласкать ее рот, она вдруг почувствовала, что его палец нежно и очень медленно стал проникать в нее.
Забыв обо всем, кроме этого чудесного ощущения и внезапного жара, разлившегося по всему телу, Алекса не сделала ни малейшей попытки сопротивляться, появившийся было дискомфорт быстро исчез, а ее бедра почти требовательно прижались к его руке. Голова ее откинулась назад, а все тело напряглось и, казалось, дрожало внутренней дрожью, которая с каждой секундой становилась все сильнее и сильнее. Она тяжело дышала, и бессвязные звуки застревали у нее в горле.
«Какое она противоречивое создание, — думал Николас, целуя ее в шею и губами чувствуя напряженный пульс. — То она вся огонь и ярость, а то страстная и нежная». Сейчас она прижималась к нему с неистовством распутницы, почти так же яростно, как совсем недавно она кусала и царапала его; ее ноги раздвинулись, и он почувствовал, что она, как цветок, раскрывается для него. Наконец она готова принять его, и, Господи, как же он хочет ее! Он чувствовал себя так, будто хотел сжечь себя в ней, чувствуя жар, исходивший от нее… Черт побери эти бриджи! Он страшно хотел ее, хотел прямо сейчас. Внутри она была такая мягкая и упругая, как будто все еще была… О нет, черт побери, нет, он не хотел поверить в это, но его пальцы наткнулись на неожиданный барьер, который делал невозможным дальнейшее удовольствие. Если, конечно, он окончательно не потеряет контроль и не лишит ее девственности… Господи, а почему бы и нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153