Хотя, наверное, это запрещено правилами. Он не стал задавать этот вопрос, но был весьма ошарашен, когда Партридж с неожиданно важным видом посмотрел на часы, которые он извлек из кармана, взглянул на Брауна и произнес:
— Ну, кажется, пришло время. Лучше закончить все это перед их приездом.
Дернувшись, как марионетка на привязи, Николас оказался подвешенным с вытянутыми вверх руками, едва балансируя на своих голых пятках. Хуже того, ему даже завязали глаза, как преступнику перед расстрелом, несмотря на то, что он и так был повернут спиной к двери. «Будь они прокляты!» — вновь подумал Николас и стал представлять себе, что он с ними сделает, когда наконец сумеет освободиться. Есть превосходные пытки, которые применяют команчи и апачи и о которых даже не знают цивилизованные джентльмены.
Он отказался от деревянного мундштука, который предложил ему Браун, и вместо этого изо всех сил стиснул челюсти.
Не стал он читать и тот нелепый «приговор», который Браун неуверенно держал перед его глазами, чтобы не усугублять собственные муки. Ну и пусть! Пусть попробуют убить его и предстать перед настоящим судом, паршивые, лицемерные ублюдки! «Начинайте!» Это голос Ньюбери? Сколько их находилось сейчас здесь, чтобы наблюдать и злорадствовать? Чарльз-то уж точно… Плеть опустилась на его обнаженный торс с жалящей лаской, дыхание засвистело между зубов, и он непроизвольно вздрогнул. Нет, черт бы их подрал, нет! Если они хотят полюбоваться на то, как он начнет скулить и молить о пощаде, то раньше увидят его в аду! Единственное! с чем он был не в силах совладать, — это содрогания его собственного тела, особенно после того, как он уже сбился со счету, а удары все сыпались и сыпались на его спину… Он успел лишь вздохнуть и задержать дыхание, чувствуя, как покрывается испариной. Когда это кончится или когда он хотя бы потеряет сознание?..
Боль — это ничто, она не существует. Седовласые падре, прогуливающиеся по Камино-Реалу, носили на себе цепи и бичевали сами себя, чтобы умертвить плоть и освободить дух. И так каждый день — во имя собственной души. Плоть — это ничто. Звуки стали какими-то все более громкими и отчетливыми, а хлопанье кнута напомнило ему погонщиков мулов, рядом с которыми он ехал верхом, наблюдая их искусство обращаться с кнутами, с беззаботной легкостью проносившимися над самыми головами мулов. Браун, если это был Браун, вполне мог бы стать таким погонщиком. Он чувствовал себя, словно бы пребывая в состоянии какой-то пульсирующей агонии, а самую мучительную боль доставляли руки, словно они были вывихнуты… Он хотел бы привстать на ноги, но они уже не выдерживали веса его измученного тела…
— Я думаю, что на сегодняшний день достаточно. — Он услышал этот голос или ему только почудилось? Однако все стихло, кроме, разумеется, его бурного дыхания, а он дышал так, словно взбежал на высокую гору. — Прекрасно, теперь вы можете его опустить.
— Он или настоящий дурак, или упрямый мошенник.
— Может быть, довольно затруднительно будет…
Голоса становились то громче, то слабее, но тут он обнаружил себя лежащим ничком и все еще живым, несмотря на чудовищную боль в спине. Только ощущение этой боли и позволяло ему сохранять остатки сознания.
— У него здесь есть вода?
— Нет, сэр, я не знал… Он в основном только задавал вопросы, а пить не просил.
— А! Ну, это именно то, что я и думал. Позднее вы сможете позаботиться о его спине. А пока дайте ему воды, я хочу услышать, что он скажет, если только еще будет в состоянии говорить.
Несколько капель воды попали ему в рот, а другие освежили лицо. Это Ньюбери. Он узнал его по голосу, ведь на глазах по-прежнему была повязка. Но Ньюбери с кем-то разговаривает, значит, он не один. И все они, возможно, любуются на его рубцы и на его состояние. Как только ад не поглотит их!
— Николас… — Вздох. — Жаль, что ты так упрям. Все это не слишком-то приятно для каждого из нас.
— Мой благородный адвокат? А я-то думал, что вам это доставляет удовольствие. Чего хочет твоя английская душа — чашечку чая, не так ли? Будь ты проклят, лицемер!
— Твои чувства понятны, но ты должен знать, что находишься сейчас не среди диких американских прерий, мой мальчик. Чего бы ты ни хотел, здесь все приходится делать как можно более скрытно. И я нахожусь тут именно в качестве твоего адвоката, поверишь ты в это или нет. Ты можешь избежать этого ежедневного испытания, если решишь быть благоразумным, а не играть в благородство, и расскажешь об этой истории всю правду. — Николас ожидал паузы, но маркиз продолжил: — Мой дорогой Николас, ты был чрезвычайно терпелив сегодня, но завтра это будет уже почти нестерпимо, а уж послезавтра… Я, видишь ли, знаю, что может наделать кнут, если употреблять его постоянно, и на что ты, в конце концов, согласишься, лишь бы избежать его! Неужели тебе доставляет удовольствие, что тебя хлещут, как кобеля, поскольку ты притворяешься, будто не залезал на эту желанную штучку, которая и является причиной твоего нынешнего положения? Если хочешь избавиться от огромного количества совсем необязательной боли, то будь правдив. Нет? Ну что ж, в таком случае я доверяю тебя заботам доброго Брауна. Это уж слишком! И до завтра!
Глава 44
Ньюбери был прав. Во второй раз было труднее, чем в первый, а в третий — очень трудно. Хуже всего бывало тогда, когда он подвергался этим растираниям, — мазь была вонючая, как лошадиный пот, и обжигала, как поцелуй плети, — а ему приходилось ожидать этого изо дня в день. Этого — и визитов Ньюбери.
В те несколько дней, когда ему пришлось помучиться, его поддерживали собственная ярость и упрямство в ответ на непрестанную лесть, чередующуюся с насмешками. Алекса, Алекса… Он так часто слышал ее имя, что временами оно отдавалось в его мозгу как звон колокола. Алекса, милая Алекса, насквозь фальшивая, лживая предательница!.. Знала ли она, а если да, то злорадствовала ли, думая о том, в какой ад она повергла его душу? Алекса в постели с Чарльзом. Может быть, ему она тоже говорила, что хочет стать для него добровольной проституткой, может быть, и перед ним тоже фланировала нагишом, вся усыпанная драгоценностями? Конечно, тайно, в интимной обстановке. О, Алекса! Что случилось с этой омытой морем, покрытой лунными поцелуями русалкой, с ее честностью и невинностью? Алекса с непричесанными волосами, с ямочкой на щеке; она царапалась, как кошка, превращаясь в бешеную самку. Она плакала с открытым ртом, как обиженный ребенок. Не сам ли он стал причиной ее измены? «После того как ты…» — так она его обвинила, и она, быть может, была права. Если она и стала законченной шлюхой, жаждущей, чтобы ею овладели, то ведь это он показал ей, что лежать с мужчиной — это удовольствие, а не утомительная обязанность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— Ну, кажется, пришло время. Лучше закончить все это перед их приездом.
Дернувшись, как марионетка на привязи, Николас оказался подвешенным с вытянутыми вверх руками, едва балансируя на своих голых пятках. Хуже того, ему даже завязали глаза, как преступнику перед расстрелом, несмотря на то, что он и так был повернут спиной к двери. «Будь они прокляты!» — вновь подумал Николас и стал представлять себе, что он с ними сделает, когда наконец сумеет освободиться. Есть превосходные пытки, которые применяют команчи и апачи и о которых даже не знают цивилизованные джентльмены.
Он отказался от деревянного мундштука, который предложил ему Браун, и вместо этого изо всех сил стиснул челюсти.
Не стал он читать и тот нелепый «приговор», который Браун неуверенно держал перед его глазами, чтобы не усугублять собственные муки. Ну и пусть! Пусть попробуют убить его и предстать перед настоящим судом, паршивые, лицемерные ублюдки! «Начинайте!» Это голос Ньюбери? Сколько их находилось сейчас здесь, чтобы наблюдать и злорадствовать? Чарльз-то уж точно… Плеть опустилась на его обнаженный торс с жалящей лаской, дыхание засвистело между зубов, и он непроизвольно вздрогнул. Нет, черт бы их подрал, нет! Если они хотят полюбоваться на то, как он начнет скулить и молить о пощаде, то раньше увидят его в аду! Единственное! с чем он был не в силах совладать, — это содрогания его собственного тела, особенно после того, как он уже сбился со счету, а удары все сыпались и сыпались на его спину… Он успел лишь вздохнуть и задержать дыхание, чувствуя, как покрывается испариной. Когда это кончится или когда он хотя бы потеряет сознание?..
Боль — это ничто, она не существует. Седовласые падре, прогуливающиеся по Камино-Реалу, носили на себе цепи и бичевали сами себя, чтобы умертвить плоть и освободить дух. И так каждый день — во имя собственной души. Плоть — это ничто. Звуки стали какими-то все более громкими и отчетливыми, а хлопанье кнута напомнило ему погонщиков мулов, рядом с которыми он ехал верхом, наблюдая их искусство обращаться с кнутами, с беззаботной легкостью проносившимися над самыми головами мулов. Браун, если это был Браун, вполне мог бы стать таким погонщиком. Он чувствовал себя, словно бы пребывая в состоянии какой-то пульсирующей агонии, а самую мучительную боль доставляли руки, словно они были вывихнуты… Он хотел бы привстать на ноги, но они уже не выдерживали веса его измученного тела…
— Я думаю, что на сегодняшний день достаточно. — Он услышал этот голос или ему только почудилось? Однако все стихло, кроме, разумеется, его бурного дыхания, а он дышал так, словно взбежал на высокую гору. — Прекрасно, теперь вы можете его опустить.
— Он или настоящий дурак, или упрямый мошенник.
— Может быть, довольно затруднительно будет…
Голоса становились то громче, то слабее, но тут он обнаружил себя лежащим ничком и все еще живым, несмотря на чудовищную боль в спине. Только ощущение этой боли и позволяло ему сохранять остатки сознания.
— У него здесь есть вода?
— Нет, сэр, я не знал… Он в основном только задавал вопросы, а пить не просил.
— А! Ну, это именно то, что я и думал. Позднее вы сможете позаботиться о его спине. А пока дайте ему воды, я хочу услышать, что он скажет, если только еще будет в состоянии говорить.
Несколько капель воды попали ему в рот, а другие освежили лицо. Это Ньюбери. Он узнал его по голосу, ведь на глазах по-прежнему была повязка. Но Ньюбери с кем-то разговаривает, значит, он не один. И все они, возможно, любуются на его рубцы и на его состояние. Как только ад не поглотит их!
— Николас… — Вздох. — Жаль, что ты так упрям. Все это не слишком-то приятно для каждого из нас.
— Мой благородный адвокат? А я-то думал, что вам это доставляет удовольствие. Чего хочет твоя английская душа — чашечку чая, не так ли? Будь ты проклят, лицемер!
— Твои чувства понятны, но ты должен знать, что находишься сейчас не среди диких американских прерий, мой мальчик. Чего бы ты ни хотел, здесь все приходится делать как можно более скрытно. И я нахожусь тут именно в качестве твоего адвоката, поверишь ты в это или нет. Ты можешь избежать этого ежедневного испытания, если решишь быть благоразумным, а не играть в благородство, и расскажешь об этой истории всю правду. — Николас ожидал паузы, но маркиз продолжил: — Мой дорогой Николас, ты был чрезвычайно терпелив сегодня, но завтра это будет уже почти нестерпимо, а уж послезавтра… Я, видишь ли, знаю, что может наделать кнут, если употреблять его постоянно, и на что ты, в конце концов, согласишься, лишь бы избежать его! Неужели тебе доставляет удовольствие, что тебя хлещут, как кобеля, поскольку ты притворяешься, будто не залезал на эту желанную штучку, которая и является причиной твоего нынешнего положения? Если хочешь избавиться от огромного количества совсем необязательной боли, то будь правдив. Нет? Ну что ж, в таком случае я доверяю тебя заботам доброго Брауна. Это уж слишком! И до завтра!
Глава 44
Ньюбери был прав. Во второй раз было труднее, чем в первый, а в третий — очень трудно. Хуже всего бывало тогда, когда он подвергался этим растираниям, — мазь была вонючая, как лошадиный пот, и обжигала, как поцелуй плети, — а ему приходилось ожидать этого изо дня в день. Этого — и визитов Ньюбери.
В те несколько дней, когда ему пришлось помучиться, его поддерживали собственная ярость и упрямство в ответ на непрестанную лесть, чередующуюся с насмешками. Алекса, Алекса… Он так часто слышал ее имя, что временами оно отдавалось в его мозгу как звон колокола. Алекса, милая Алекса, насквозь фальшивая, лживая предательница!.. Знала ли она, а если да, то злорадствовала ли, думая о том, в какой ад она повергла его душу? Алекса в постели с Чарльзом. Может быть, ему она тоже говорила, что хочет стать для него добровольной проституткой, может быть, и перед ним тоже фланировала нагишом, вся усыпанная драгоценностями? Конечно, тайно, в интимной обстановке. О, Алекса! Что случилось с этой омытой морем, покрытой лунными поцелуями русалкой, с ее честностью и невинностью? Алекса с непричесанными волосами, с ямочкой на щеке; она царапалась, как кошка, превращаясь в бешеную самку. Она плакала с открытым ртом, как обиженный ребенок. Не сам ли он стал причиной ее измены? «После того как ты…» — так она его обвинила, и она, быть может, была права. Если она и стала законченной шлюхой, жаждущей, чтобы ею овладели, то ведь это он показал ей, что лежать с мужчиной — это удовольствие, а не утомительная обязанность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153