А сейчас, — весело продолжал он, — не желаете ли горячего шоколада, который я принес вместе с вашим завтраком?
— Нет! — решительно отказалась Филаделфия, однако аромат шоколада, наполнивший комнату, был соблазнительным.
— Вы не будете возражать, если я налью себе чашечку? Быть слугой — дело трудное. Я только приступил к завтраку, когда вы позвонили.
Выражение лица Филаделфии прояснилось, и она спросила:
— Это та самая цена, которую вы платите в нашей маленькой драме? Быть моим слугой?
— К вашим услугам, мэм-саиб. — Он повторил тот же самый жест, который она уже видела много раз, начиная с их встречи на вокзале.
— И откуда появился такой слуга, хотела бы я знать?
— Подарок от вашей дорогой тети Агнес, которая живет в Дели.
— Людей не дарят в качестве подарка, — заметила Филаделфия, с подозрением глядя на него.
Эдуардо предложил ей чашку шоколада, который она взяла без дальнейших колебаний.
— По этому поводу ваша страна недавно вела войну, не так ли? Боюсь, что и мою страну это ждет.
— В Бразилии есть рабы? — спросила она, опускаясь на стул.
Он налил себе чашку шоколада и сел на диван напротив нее.
— В моей стране сколько угодно рабов: индийцы, африканцы, мулаты и много разных других.
Чашка Филаделфии застыла на пути ко рту. Она вспомнила, как он хвастался своим богатством и своими обширными владениями.
— Вы рабовладелец?
Увидев выражение ее лица, он решил подшутить над ней.
— Почему вы спрашиваете? Такая идея привлекает вас?
— Она приводит меня в ужас! — Филаделфия поставила чашку на стол. — Так вы рабовладелец?
— А вы, значит, сторонница янки?
— А вы Симон Легри?
— Симон? Это тот самый плохой надсмотрщик из книги Бичер-Стоу «Дядя Тим»?
— «Дядя Том», — поправила она. — Не уходите от вопроса.
— Вы невозможно красивы, когда краснеете. Вам надо почаще делать это на публике, и тогда все эти североамериканцы будут падать к вашим ногам, как листья с деревьев осенью.
Тот факт, что он кокетничал и старался отвлечь ее внимание, разозлил Филаделфию. Она резко поднялась.
— Я не желаю разговаривать с вами в таком тоне!
— Почему бы вам сразу не сказать: «Я ненавижу рабство и рабовладельцев и отказываюсь иметь дело с вами, если вы таковым являетесь». Между нами не должно быть никаких недомолвок.
— Я ненавижу рабство и рабовладельцев и отказываюсь иметь что-либо общее с человеком, который считает, что порабощение себе подобных нормальное явление.
— Хорошо сказано. — Он захлопал в ладоши и посмотрел на нее грустным взглядом. — К сожалению, я не рабовладелец, поэтому вы напрасно тратили слова, обвиняя меня в этом. Но я буду помнить, что вы чрезмерно самоуверенная женщина и страшны в своем гневе.
Щеки Филаделфии пылали огнем. Злая на него и на себя за то, что опять позволила ему воспользоваться своей доверчивостью, она снова посмотрела на восточную вазу. Если бы не стук в дверь, этот предмет древней цивилизации мог бы оказаться в ее руках смертельным оружием.
Она пошла открывать дверь, но Эдуардо опередил ее, сделав знак отойти подальше и берясь за ручку. Только тогда она вспомнила, что он считается ее слугой. Хмурое выражение ее лица сменилось приветливой улыбкой.
В комнату вошел человек средних лет в форме консьержа.
— Вы звонили, мадам?
Эдуардо схватил служащего за воротник.
— Никто не смеет обращаться к мэм-саиб, пока не получит на то ее позволения!
Грозный голос Эдуардо рассмешил бы Филаделфию, не будь она так зла на него.
— Отпусти джентльмена, Акбар, — сказала она резко. Он незамедлительно повиновался.
— Как пожелает мэм-саиб, — почтительно произнес он, развернулся и встал спиной к двери.
Филаделфия с ослепительной улыбкой подошла к перепуганному служащему.
— Простите моего слугу. Он забыл, что мы уже не в Индии. — Она увидела, как Эдуардо жестикулирует из-за плеча консьержа, и поняла, что забыла о французском акценте. — Вы простите moi? Oui? (меня? Да? (фр).)
— Все нормально, мадам, — приободрился консьерж, очарованный прелестной молодой женщиной. — Вы сказали Индия? В нашем отеле «Виндзор» мы привыкли иметь дело с людьми разных национальностей. Совсем недавно у нас останавливался служащий ост-индской компании. Он наш постоянный гость.
— Это очень интересно, — ответила Филаделфия, игнорируя жестикуляцию Эдуардо, которая начинала ее нервировать. — Чем могу служить, месье?
— Вы звонили мне, мадам.
— Moi? — Филаделфия недоуменно огляделась вокруг, и тут ее взгляд остановился на Эдуардо.
— Акбар, — с упреком сказала она, — ты не должен беспокоить служащих отеля. Стыдно, стыдно! — Она посмотрела на консьержа. — Простите нас Мой слуга… как это у вас говорится? — Она покрутила пальцем у виска. — Иногда он забывает, что мы уже не в доме с сотней слуг под его началом. Здесь, в Америке, в его обязанности входит только приносить и уносить. Вы меня понимаете, n’est-се pas (не правда ли? (фр).)?
Человек кивнул, но его адамово яблоко ходило ходуном, и Филаделфия подумала, что она задохнется.
— У вас сотня слуг, мадам?
— Да, месье. Это не так уж много, если принять во внимание, какой огромный у меня дом. Здесь я могу обойтись одним Акбаром. А сейчас вы можете идти, но прежде Акбар извинится перед вами.
Консьерж посмотрел на бородатого человека в тюрбане, стоявшего со скрещенными на груди руками и грозным взглядом.
— В этом нет необходимости, мадам. Ничего страшного не произошло.
— Я настаиваю, Акбар должен научиться приличному поведению. У него поистине ужасный нрав! В Индии он носит на боку огромную саблю. Если слуга не повинуется, — она чиркнула себя пальцем по горлу, — раз и готово слуги больше нет!
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что он должен извиниться. Мы в Америке и должны вести себя как американцы, oui? Акбар?
— Как пожелает мэм-саиб. Тысячу извинений, ты, надоедливое насекомое.
Бедный консьерж от неожиданности дернулся и хотел что-то ответить, но, поймав взгляд Филаделфии и увидев, что она быстро качает головой, решил не развивать эту тему.
— Извинения приняты, — сказал он. — А сейчас мне лучше уйти. — Он протянул Филаделфии руку, но она сделала вид, что не замечает ее. Тогда он повернулся к человеку в тюрбане, но тот упер руки в бока и с угрозой посмотрел на него. Консьерж опустил руку и отвесил Филаделфии неуклюжий поклон. — Если вам что-нибудь понадобится, мадам…
— Мадемуазель, — поправила она. — Je le regrette (Мне жаль (фр).), но я не замужем.
— Не замужем, — повторил он, присовокупляя эту информацию к предыдущей, относящейся к сотне ее слуг. — Очень хорошо, мисс. Я полностью в вашем распоряжении. До свидания. — Он повернулся и увидел, что «полоумный дикарь», как он впоследствии описывал Акбара своему коллеге, распахнул перед ним дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Нет! — решительно отказалась Филаделфия, однако аромат шоколада, наполнивший комнату, был соблазнительным.
— Вы не будете возражать, если я налью себе чашечку? Быть слугой — дело трудное. Я только приступил к завтраку, когда вы позвонили.
Выражение лица Филаделфии прояснилось, и она спросила:
— Это та самая цена, которую вы платите в нашей маленькой драме? Быть моим слугой?
— К вашим услугам, мэм-саиб. — Он повторил тот же самый жест, который она уже видела много раз, начиная с их встречи на вокзале.
— И откуда появился такой слуга, хотела бы я знать?
— Подарок от вашей дорогой тети Агнес, которая живет в Дели.
— Людей не дарят в качестве подарка, — заметила Филаделфия, с подозрением глядя на него.
Эдуардо предложил ей чашку шоколада, который она взяла без дальнейших колебаний.
— По этому поводу ваша страна недавно вела войну, не так ли? Боюсь, что и мою страну это ждет.
— В Бразилии есть рабы? — спросила она, опускаясь на стул.
Он налил себе чашку шоколада и сел на диван напротив нее.
— В моей стране сколько угодно рабов: индийцы, африканцы, мулаты и много разных других.
Чашка Филаделфии застыла на пути ко рту. Она вспомнила, как он хвастался своим богатством и своими обширными владениями.
— Вы рабовладелец?
Увидев выражение ее лица, он решил подшутить над ней.
— Почему вы спрашиваете? Такая идея привлекает вас?
— Она приводит меня в ужас! — Филаделфия поставила чашку на стол. — Так вы рабовладелец?
— А вы, значит, сторонница янки?
— А вы Симон Легри?
— Симон? Это тот самый плохой надсмотрщик из книги Бичер-Стоу «Дядя Тим»?
— «Дядя Том», — поправила она. — Не уходите от вопроса.
— Вы невозможно красивы, когда краснеете. Вам надо почаще делать это на публике, и тогда все эти североамериканцы будут падать к вашим ногам, как листья с деревьев осенью.
Тот факт, что он кокетничал и старался отвлечь ее внимание, разозлил Филаделфию. Она резко поднялась.
— Я не желаю разговаривать с вами в таком тоне!
— Почему бы вам сразу не сказать: «Я ненавижу рабство и рабовладельцев и отказываюсь иметь дело с вами, если вы таковым являетесь». Между нами не должно быть никаких недомолвок.
— Я ненавижу рабство и рабовладельцев и отказываюсь иметь что-либо общее с человеком, который считает, что порабощение себе подобных нормальное явление.
— Хорошо сказано. — Он захлопал в ладоши и посмотрел на нее грустным взглядом. — К сожалению, я не рабовладелец, поэтому вы напрасно тратили слова, обвиняя меня в этом. Но я буду помнить, что вы чрезмерно самоуверенная женщина и страшны в своем гневе.
Щеки Филаделфии пылали огнем. Злая на него и на себя за то, что опять позволила ему воспользоваться своей доверчивостью, она снова посмотрела на восточную вазу. Если бы не стук в дверь, этот предмет древней цивилизации мог бы оказаться в ее руках смертельным оружием.
Она пошла открывать дверь, но Эдуардо опередил ее, сделав знак отойти подальше и берясь за ручку. Только тогда она вспомнила, что он считается ее слугой. Хмурое выражение ее лица сменилось приветливой улыбкой.
В комнату вошел человек средних лет в форме консьержа.
— Вы звонили, мадам?
Эдуардо схватил служащего за воротник.
— Никто не смеет обращаться к мэм-саиб, пока не получит на то ее позволения!
Грозный голос Эдуардо рассмешил бы Филаделфию, не будь она так зла на него.
— Отпусти джентльмена, Акбар, — сказала она резко. Он незамедлительно повиновался.
— Как пожелает мэм-саиб, — почтительно произнес он, развернулся и встал спиной к двери.
Филаделфия с ослепительной улыбкой подошла к перепуганному служащему.
— Простите моего слугу. Он забыл, что мы уже не в Индии. — Она увидела, как Эдуардо жестикулирует из-за плеча консьержа, и поняла, что забыла о французском акценте. — Вы простите moi? Oui? (меня? Да? (фр).)
— Все нормально, мадам, — приободрился консьерж, очарованный прелестной молодой женщиной. — Вы сказали Индия? В нашем отеле «Виндзор» мы привыкли иметь дело с людьми разных национальностей. Совсем недавно у нас останавливался служащий ост-индской компании. Он наш постоянный гость.
— Это очень интересно, — ответила Филаделфия, игнорируя жестикуляцию Эдуардо, которая начинала ее нервировать. — Чем могу служить, месье?
— Вы звонили мне, мадам.
— Moi? — Филаделфия недоуменно огляделась вокруг, и тут ее взгляд остановился на Эдуардо.
— Акбар, — с упреком сказала она, — ты не должен беспокоить служащих отеля. Стыдно, стыдно! — Она посмотрела на консьержа. — Простите нас Мой слуга… как это у вас говорится? — Она покрутила пальцем у виска. — Иногда он забывает, что мы уже не в доме с сотней слуг под его началом. Здесь, в Америке, в его обязанности входит только приносить и уносить. Вы меня понимаете, n’est-се pas (не правда ли? (фр).)?
Человек кивнул, но его адамово яблоко ходило ходуном, и Филаделфия подумала, что она задохнется.
— У вас сотня слуг, мадам?
— Да, месье. Это не так уж много, если принять во внимание, какой огромный у меня дом. Здесь я могу обойтись одним Акбаром. А сейчас вы можете идти, но прежде Акбар извинится перед вами.
Консьерж посмотрел на бородатого человека в тюрбане, стоявшего со скрещенными на груди руками и грозным взглядом.
— В этом нет необходимости, мадам. Ничего страшного не произошло.
— Я настаиваю, Акбар должен научиться приличному поведению. У него поистине ужасный нрав! В Индии он носит на боку огромную саблю. Если слуга не повинуется, — она чиркнула себя пальцем по горлу, — раз и готово слуги больше нет!
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что он должен извиниться. Мы в Америке и должны вести себя как американцы, oui? Акбар?
— Как пожелает мэм-саиб. Тысячу извинений, ты, надоедливое насекомое.
Бедный консьерж от неожиданности дернулся и хотел что-то ответить, но, поймав взгляд Филаделфии и увидев, что она быстро качает головой, решил не развивать эту тему.
— Извинения приняты, — сказал он. — А сейчас мне лучше уйти. — Он протянул Филаделфии руку, но она сделала вид, что не замечает ее. Тогда он повернулся к человеку в тюрбане, но тот упер руки в бока и с угрозой посмотрел на него. Консьерж опустил руку и отвесил Филаделфии неуклюжий поклон. — Если вам что-нибудь понадобится, мадам…
— Мадемуазель, — поправила она. — Je le regrette (Мне жаль (фр).), но я не замужем.
— Не замужем, — повторил он, присовокупляя эту информацию к предыдущей, относящейся к сотне ее слуг. — Очень хорошо, мисс. Я полностью в вашем распоряжении. До свидания. — Он повернулся и увидел, что «полоумный дикарь», как он впоследствии описывал Акбара своему коллеге, распахнул перед ним дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83