Просто я говорю, что меня скоро с тобой не будет, вот и все. Тебе придется самой заботиться о себе.
Вглядываясь в его лицо, видя, каким отдаленным стал его взгляд, она вдруг все поняла:
— Ты собираешься явиться с повинной? Признайся, ведь так?
— Может быть.
— Мэтт, это невозможно! Тебя ведь могут повесить!
— Разве это жизнь — быть все время в бегах?
— Откуда ты знаешь? Ты даже не пробовал так жить! Мэтт, не делай этого — послушай меня! Если хочешь, я готова ехать с тобой!..
Она осеклась, но уже было поздно. Слова были произнесены, чувства выставлены напоказ. И она закрыла глаза, надеясь, что таким образом скроет от него хоть часть переполнявших ее эмоций.
— Пожалуйста, — произнесла она, проглотив подступивший к горлу комок.
— Ты бы ради меня пошла на это? — услышала она его тихий голос. — Ты готова ради меня отказаться от своего дома, своего доброго имени, своей привычной жизни?
— Да, — прошептала она. — Если мы отыщем золото, мы сможем уехать в такое место, где тебя никогда не найдут. Ты только скажи, и я готова отправиться с тобой на край света.
— Господи, Рена. — Он коснулся тыльной стороной руки ее волос, нежно провел по выбившимся каштановым прядям на висках.
— Нет, я не осмелюсь просить тебя об этом. Я не могу допустить, чтобы ты похоронила себя в какой-нибудь дыре в Мексике.
— Но почему обязательно в Мексике? — воскликнула она дрогнувшим голосом. — В нашем распоряжении весь мир: Южная Америка… Европа…
— Ты заслуживаешь лучшей участи, Рена, и ты достойна лучшего человека, чем я.
Она бросила к его ногам свою гордость, а он растоптал ее. Все это время инициатива в их отношениях принадлежала ей, а не ему, и именно она первая предложила ему себя. Теперь она начинала понимать, насколько все-таки была права мама, называя таких, как он, мужчин опасными. И если она не окончательная дурочка, ей не стоит удерживать его.
— Рена…
Она почувствовала на щеке его дыхание, и он поцеловал ее в губы. На нее нахлынула горячая волна желания, но она понимала, что не должна поддаваться слабости, и продолжала сидеть тихо и неподвижно, словно превратившись в соляной столп.
— Извини, — отодвигаясь, сказал он. — Пожалуй, пора ехать дальше.
— Далеко еще до диких степей?
— Где-то миль шесть.
Это были самые длинные шесть миль в ее жизни. Изредка они обменивались замечаниями по поводу жары и пыли, и было очевидно, что ни ей, ни ему никакие другие общие темы в голову не приходили. Наконец, после бесконечно длившегося молчания он снова остановился и сказал:
— Приехали.
Она окинула взглядом расстилавшуюся перед ней равнинную ширь, не сразу заметив маленький деревянный домик и сарайчик за ним. Даже на расстоянии место это казалось убогим и заброшенным; трудно было представить, что здесь мог жить человек, обладавший более чем пятьюдесятью тысячами долларов золотом.
— Не на что смотреть, не правда ли?
— Если хочешь знать, я подумал как раз другое — не так уж и плохо это выглядит. Просто ты никогда не жила на ферме. Можешь мне поверить, это место по сравнению с тем, где я вырос, кажется настоящими хоромами. А у нас были лишь голые доски, и зимой мы были вынуждены затыкать тряпками щели, чтобы не замерзнуть.
— Ну, ты, наверное, преувеличиваешь.
— Должно быть, ты думаешь, что я появился на свет сразу таким, как сейчас? — повернувшись к ней, сказал он. — Так вот, я, к твоему сведению, учился читать, чуть ли не держа голову в печке, чтобы различать буквы, и рядом со мной не было такой матери, как у президента Линкольна. А когда я был маленьким, я помню, что мы всегда летом, даже сидя дома за закрытыми дверями, прикрывали молоко руками, чтобы в него не надуло грязи. Мы были много беднее Брассфилдов, Рена. Первую пару башмаков я надел, когда мне исполнилось десять лет. А первую в жизни новую рубашку я купил себе сам. Помню, я ненавидел отца за то, что он заставляет нас жить такой жизнью только ради того, чтобы иметь возможность пахать свой собственный клочок земли.
— Сейчас у тебя есть все основания гордиться собой, Мэтт, — мягко проговорила она.
— Чем гордиться? Все, чего я добился, Рена, — это то, что у меня появилось немного денег. Но все равно каждый день, ложась спать, я не уверен, что утром не проснусь нищим. Ощущение собственной нищеты никогда не перестает напоминать о себе, Рена, как бы ты ни прикрывал ее, замазывал штукатуркой или белил свежей известкой. Ну а когда наступают лучшие времена, стараешься о ней забыть.
— У нас, знаешь, тоже никогда не было много денег. После того, как отец оставил нас, маме пришлось продать почти все, что у нас было. Но мне кажется, в чем-то мы были непохожими на других: она всегда говорила, что главное — это кто мы такие, а не сколько у нас денег. И как бы мама ни относилась к отцу, она своим собственным примером показывала мне, что значит быть настоящей леди. И для нее ничего важнее этого не было.
— Ну а тебя это сделало счастливой — я имею в виду, быть настоящей леди?
— Не знаю. Просто я никогда не жила иначе, поэтому мне трудно сказать. До встречи с тобой я даже не совершила ни одного сколько-нибудь неожиданного или дерзкого поступка.
— А как насчет того парня и ведерка с углем на его голове?
— Ну, это была самозащита. То же самое могу сказать и о булавке для шляпки и остром языке. — Она взглянула на него и невольно улыбнулась. — Когда ты мне сказал, чтобы я прыгала с того поезда, я подумала, что ты ненормальный, что ты совершенно спятил.
— А когда мы потом добрались до Брассфилдов и ты их увидела, у тебя, наверное, исчезли последние сомнения.
— Пожалуй — пока я не узнала этих людей поближе. К тому времени, когда мы уезжали от них, они успели мне очень понравиться — и мальчики тоже. Не могу, правда, сказать, что я так уж привязалась к свинье, но все они явно обожали ее.
— Помнишь, когда мы были в Сан-Антонио, ты сказала, что все эти дни были для тебя грандиозным приключением?
— Помню.
Его черные волосы блестели на жарком техасском солнце, словно были из атласа, и по случаю жары верхние пуговицы на его рубашке без воротника были расстегнуты; это придавало ему мальчишеский и в то же время чувственно-привлекательный вид.
— Как было бы хорошо, если бы это приключение никогда не заканчивалось; как было бы замечательно, если бы оно только начиналось! — с болью в голосе произнесла она и отвернулась в сторону.
— Бывают времена, Рена, когда человеку только и остается, что жить сегодняшним днем. Я это понял на примере своих братьев, не доживших до конца войны. — Он ослабил поводья и, хлестнув ближайшего к нему мула, сказал: — Что ж, давай-ка взглянем на твою ферму поближе.
Когда они по наезженной колее въехали во двор, дом и сарай с близкого расстояния показались им жутковатыми, таинственно-призрачными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Вглядываясь в его лицо, видя, каким отдаленным стал его взгляд, она вдруг все поняла:
— Ты собираешься явиться с повинной? Признайся, ведь так?
— Может быть.
— Мэтт, это невозможно! Тебя ведь могут повесить!
— Разве это жизнь — быть все время в бегах?
— Откуда ты знаешь? Ты даже не пробовал так жить! Мэтт, не делай этого — послушай меня! Если хочешь, я готова ехать с тобой!..
Она осеклась, но уже было поздно. Слова были произнесены, чувства выставлены напоказ. И она закрыла глаза, надеясь, что таким образом скроет от него хоть часть переполнявших ее эмоций.
— Пожалуйста, — произнесла она, проглотив подступивший к горлу комок.
— Ты бы ради меня пошла на это? — услышала она его тихий голос. — Ты готова ради меня отказаться от своего дома, своего доброго имени, своей привычной жизни?
— Да, — прошептала она. — Если мы отыщем золото, мы сможем уехать в такое место, где тебя никогда не найдут. Ты только скажи, и я готова отправиться с тобой на край света.
— Господи, Рена. — Он коснулся тыльной стороной руки ее волос, нежно провел по выбившимся каштановым прядям на висках.
— Нет, я не осмелюсь просить тебя об этом. Я не могу допустить, чтобы ты похоронила себя в какой-нибудь дыре в Мексике.
— Но почему обязательно в Мексике? — воскликнула она дрогнувшим голосом. — В нашем распоряжении весь мир: Южная Америка… Европа…
— Ты заслуживаешь лучшей участи, Рена, и ты достойна лучшего человека, чем я.
Она бросила к его ногам свою гордость, а он растоптал ее. Все это время инициатива в их отношениях принадлежала ей, а не ему, и именно она первая предложила ему себя. Теперь она начинала понимать, насколько все-таки была права мама, называя таких, как он, мужчин опасными. И если она не окончательная дурочка, ей не стоит удерживать его.
— Рена…
Она почувствовала на щеке его дыхание, и он поцеловал ее в губы. На нее нахлынула горячая волна желания, но она понимала, что не должна поддаваться слабости, и продолжала сидеть тихо и неподвижно, словно превратившись в соляной столп.
— Извини, — отодвигаясь, сказал он. — Пожалуй, пора ехать дальше.
— Далеко еще до диких степей?
— Где-то миль шесть.
Это были самые длинные шесть миль в ее жизни. Изредка они обменивались замечаниями по поводу жары и пыли, и было очевидно, что ни ей, ни ему никакие другие общие темы в голову не приходили. Наконец, после бесконечно длившегося молчания он снова остановился и сказал:
— Приехали.
Она окинула взглядом расстилавшуюся перед ней равнинную ширь, не сразу заметив маленький деревянный домик и сарайчик за ним. Даже на расстоянии место это казалось убогим и заброшенным; трудно было представить, что здесь мог жить человек, обладавший более чем пятьюдесятью тысячами долларов золотом.
— Не на что смотреть, не правда ли?
— Если хочешь знать, я подумал как раз другое — не так уж и плохо это выглядит. Просто ты никогда не жила на ферме. Можешь мне поверить, это место по сравнению с тем, где я вырос, кажется настоящими хоромами. А у нас были лишь голые доски, и зимой мы были вынуждены затыкать тряпками щели, чтобы не замерзнуть.
— Ну, ты, наверное, преувеличиваешь.
— Должно быть, ты думаешь, что я появился на свет сразу таким, как сейчас? — повернувшись к ней, сказал он. — Так вот, я, к твоему сведению, учился читать, чуть ли не держа голову в печке, чтобы различать буквы, и рядом со мной не было такой матери, как у президента Линкольна. А когда я был маленьким, я помню, что мы всегда летом, даже сидя дома за закрытыми дверями, прикрывали молоко руками, чтобы в него не надуло грязи. Мы были много беднее Брассфилдов, Рена. Первую пару башмаков я надел, когда мне исполнилось десять лет. А первую в жизни новую рубашку я купил себе сам. Помню, я ненавидел отца за то, что он заставляет нас жить такой жизнью только ради того, чтобы иметь возможность пахать свой собственный клочок земли.
— Сейчас у тебя есть все основания гордиться собой, Мэтт, — мягко проговорила она.
— Чем гордиться? Все, чего я добился, Рена, — это то, что у меня появилось немного денег. Но все равно каждый день, ложась спать, я не уверен, что утром не проснусь нищим. Ощущение собственной нищеты никогда не перестает напоминать о себе, Рена, как бы ты ни прикрывал ее, замазывал штукатуркой или белил свежей известкой. Ну а когда наступают лучшие времена, стараешься о ней забыть.
— У нас, знаешь, тоже никогда не было много денег. После того, как отец оставил нас, маме пришлось продать почти все, что у нас было. Но мне кажется, в чем-то мы были непохожими на других: она всегда говорила, что главное — это кто мы такие, а не сколько у нас денег. И как бы мама ни относилась к отцу, она своим собственным примером показывала мне, что значит быть настоящей леди. И для нее ничего важнее этого не было.
— Ну а тебя это сделало счастливой — я имею в виду, быть настоящей леди?
— Не знаю. Просто я никогда не жила иначе, поэтому мне трудно сказать. До встречи с тобой я даже не совершила ни одного сколько-нибудь неожиданного или дерзкого поступка.
— А как насчет того парня и ведерка с углем на его голове?
— Ну, это была самозащита. То же самое могу сказать и о булавке для шляпки и остром языке. — Она взглянула на него и невольно улыбнулась. — Когда ты мне сказал, чтобы я прыгала с того поезда, я подумала, что ты ненормальный, что ты совершенно спятил.
— А когда мы потом добрались до Брассфилдов и ты их увидела, у тебя, наверное, исчезли последние сомнения.
— Пожалуй — пока я не узнала этих людей поближе. К тому времени, когда мы уезжали от них, они успели мне очень понравиться — и мальчики тоже. Не могу, правда, сказать, что я так уж привязалась к свинье, но все они явно обожали ее.
— Помнишь, когда мы были в Сан-Антонио, ты сказала, что все эти дни были для тебя грандиозным приключением?
— Помню.
Его черные волосы блестели на жарком техасском солнце, словно были из атласа, и по случаю жары верхние пуговицы на его рубашке без воротника были расстегнуты; это придавало ему мальчишеский и в то же время чувственно-привлекательный вид.
— Как было бы хорошо, если бы это приключение никогда не заканчивалось; как было бы замечательно, если бы оно только начиналось! — с болью в голосе произнесла она и отвернулась в сторону.
— Бывают времена, Рена, когда человеку только и остается, что жить сегодняшним днем. Я это понял на примере своих братьев, не доживших до конца войны. — Он ослабил поводья и, хлестнув ближайшего к нему мула, сказал: — Что ж, давай-ка взглянем на твою ферму поближе.
Когда они по наезженной колее въехали во двор, дом и сарай с близкого расстояния показались им жутковатыми, таинственно-призрачными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90