Едва замер в пространстве последний звук, отмеряющий время, как тысячи колоколов трехсот неаполитанских храмов громко и радостно затрезвонили со своих колоколен, а пушки форта делл'Ово, Кастель Нуово и Кастель дель Кармине, грянув как раскаты грома, казалось, хотели приглушить свои громогласные залпы, окутав город легкой завесой. Между тем форт Сант'Эльмо, огнедышащий и дымный, как действующий кратер, казался новым Везувием, возникшим рядом с потухшим старым.
И колокола и пушки приветствовали на своем бронзовом языке великолепную галеру, которая в гот момент, отойдя от причала, проходила мимо военной гавани и под двойным напором весел и парусов величественно направлялась в открытое море в сопровождении десяти — двенадцати барок поменьше, но украшенных так же богато, как и флагманское судно, что могло бы поспорить в роскоши с «Буцентавром», везущим дожа на бракосочетание с Адриатикой.
На флагманской галере находился офицер лет сорока семи в богатой форме адмирала неаполитанского флота; его мужественное лицо, прекрасное и властное, загорело от солнца и ветра; в знак почтения к пассажирам он был без головного убора, однако высоко держал седеющую голову, и легко было догадаться, что он не раз побывал под бешеными порывами урагана и что не знатные особы, находящиеся на борту галеры, а именно он ее начальник; говорил об этом и позолоченный рупор, висевший на его правой руке; самую же убедительную печать превосходства наложила на него сама природа, наделив его пламенным взглядом и повелительным голосом.
Звали его Франческо Караччоло, и принадлежал он к старинному княжескому роду Караччоло, представители которого привыкли быть послами королей и любовниками королев.
Он стоял на мостике, как будто ожидая начала сражения.
Вся верхняя палуба была затянута пурпурным тентом, украшенным гербом Обеих Сицилии и предназначенным для защиты августейших пассажиров от жгучего солнца.
Пассажиры составляли три группы, различавшиеся как по своему положению, так и по внешности.
Первая, самая многочисленная, — пять мужчин, стоявших в центре корабля; из них трое выступали из-под тента на палубе; на шее каждого из них красовались подвешенные на лентах разных цветов орденские кресты различных государств, а груди были увешаны медалями и пестрели орденскими ленточками. У двоих на мундирах виднелись золотые ключи, свидетельствовавшие о том, что особы эти имеют честь состоять камергерами.
Главной персоной в этой группе был человек лет сорока семи, высокий и худой, хотя и крепко сложенный. От привычки склоняться к собеседнику он несколько согнулся вперед. Хотя на нем был расшитый золотом мундир, а на его груди сверкали усыпанные бриллиантами ордена, хотя поминутно с уст тех, кто к нему обращался, слетал титул «ваше величество», — вид у него был заурядный и в чертах лица не было ничего, что напоминало бы о королевском достоинстве: крупные ноги, большие руки, не отличающиеся изяществом запястья и лодыжки, низкий лоб, указывающий на отсутствие возвышенных чувств, скошенный подбородок — примета слабого, нерешительного характера, мясистый, длинный нос — знак низменного сластолюбия и грубых инстинктов; только взгляд у него был острый, насмешливый, но всегда неискренний, а порою и жестокий.
Персонаж этот был не кто иной, как Фердинанд IV, сын Карла III, Божьей милостью король Обеих Сицилии и король Иерусалима, инфант Испанский, герцог Пармы, Пьяченцы и Кастро, наследный великий князь Тосканы; однако неаполитанские лаццарони, махнув рукою на все титулы, запросто звали его «король Носатый».
Тот, к кому он преимущественно обращался, — шестидесятидевятилетний старик невысокого роста, с редкими седыми волосами, зачесанными назад, — был одет скромнее всех, хоть и носил расшитый дипломатический мундир. У него было узкое личико, что в простонародье метко называется «лезвие ножа», острый нос и такой же подбородок, ввалившийся рот, взгляд умный, ясный и испытующий; на его холеные руки ниспадали великолепные английские кружевные манжеты; на пальцах сверкали золотые кольца с драгоценными античными камеями. Он носил только два ордена — Святого Януария и красную ленточку ордена Бани с золотой звездообразной медалью, на которой изображен скипетр между розой и чертополохом, среди трех королевских корон.
То был сэр Уильям Гамильтон, молочный брат короля Георга III, уже тридцать пять лет занимавший пост посла Великобритании при дворе Обеих Сицилии.
Трое остальных были: маркиз Маласпина, адъютант короля, ирландец Джон Актон, его первый министр, и герцог д'Асколи, его камергер и друг.
Вторая группа, напоминавшая картину кисти Ангелики Кауфман, — две женщины, на которых обратил бы особое внимание даже самый равнодушный человек, не знающий ни их общественного положения, ни того, что обе они знаменитости.
Старшая из дам, хотя лучшая пора ее жизни уже миновала, еще сохранила следы редкостной красоты. Она была выше среднего роста и уже начинала полнеть, но полноту эту можно было бы счесть преждевременной благодаря свежести ее облика, не будь нескольких глубоких морщин на ее широком выпуклом лбу цвета слоновой кости. Вызванные не столько возрастом, сколько политическими треволнениями и тяжестью короны, эти морщины напоминали о том, что скоро ей исполнится сорок пять лет. Белокурые, восхитительного оттенка шелковистые волосы обрамляли лицо, черты которого с течением времени несколько изменились под влиянием горьких переживаний. Когда ее синие глаза, усталые и рассеянные, оживлялись под влиянием какой-нибудь мысли, они вспыхивали темным, будто электрическим светом, что некогда был отблеском любви, потом стал пламенем честолюбия и наконец — молнией ненависти. Прежде алые, влажные губы ее высохли и побледнели, так как их постоянно покусывали прекрасные зубки, сверкающие как жемчуг, причем нижняя ее губа, несколько выдвинутая, придавала лицу презрительное выражение. Нос и подбородок сохранили свои чисто греческие очертания; шея, плечи и руки оставались по-прежнему безупречны.
Женщина эта была не кто иная, как дочь Марии Терезии, сестра Марии Антуанетты. То была Мария Каролина Австрийская, королева Обеих Сицилии, супруга Фердинанда IV, к которому — о причинах этого мы узнаем позже — она сначала относилась безразлично, потом — с отвращением, а затем — с презрением. В данный момент она находилась в этой третьей фазе (которой суждено было остаться не последней), и царственных супругов связывала лишь политическая необходимость, в остальном же они были совершенно чужды друг другу: король проводил время охотясь в лесах Линколы, Персано, Аспрони, а отдыхал в своем гареме в Сан Леучо; королева же в Неаполе, Казерте или Портичи занималась политикой с министром Актоном или отдыхала под сенью апельсиновых деревьев в обществе своей фаворитки Эммы Лайонны, которая в данную минуту лежала у ее ног как королева-невольница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291