Смотревшие на нее глаза казались белыми. Иногда слышался смех, иногда шипение ненависти: «Ведьма! Папистка! Шлюха!»
Она не провалилась в пучину безумия. Две вещи спасли ее. Она не знала, жив Тоби или мертв, но представляла себе его живым. Она заставляла себя воображать его живым. Раскачиваясь в углу, обхватив руками колени, она мечтала о том, как они когда-нибудь снова будут вместе, как Тоби мстит ее врагам и разит мечом сэра Гренвилла, расчищая путь в мир грез. Она воображала, как жалобно просит пощады преподобный Верный До Гроба Херви. Ей виделся брат, поставленный на колени, и чудилось, с какой радостью она дарует ему сестринское прощенье, может быть, во много раз более мучительное, чем молниеносная месть мечом.
Когда она существовала вне мира своих грез, где в полях царило нескончаемое лето и бежали прохладные ручьи, она заставляла себя декламировать вслух. Она попыталась припомнить Песнь Соломона от начала и до конца и иногда плакала, мысленно повторяя слова: «Знамя, которое он поднял надо мной, было любовью». Она декламировала псалмы, заученные еще в детстве, но чаще всего повторяла вслух стихотворение, которое так часто читала в замке Лэзен. Она помнила только первую строфу, Да и то не была уверена, что память не подводит ее, но слова ей очень нравились. Леди Маргарет сказала, что в песне пародируется страстность любви, но в ее вонючей, холодной, кишащей крысами камере слова Донна звучали музыкой:
Попробуй ухватить летящую звезду,
Возьми на счастье корень мандрагоры.
Ответь, куда ушли минувшие года?
Кто расщепил копыто дьяволу?
Как научиться слушать пение русалок
И как, не поддаваясь зависти,
Угадывать тот ветер,
Что помогает мыслям благородным?
Она никогда не видела моря, никогда не подходила к нему ближе, чем в тот день, когда встретила миссис Свон на постоялом дворе в Саутгемптоне, но ей представлялось, будто там полно поющих русалок. И будто она вместе с Тоби слушает их голоса в безмятежном покое.
В иные минуты она находилась на грани срыва. Она вспоминала недельное путешествие из замка Лэзен, во время которого Гудвайф изливала на нее непрерывный поток брани, перечисляя все ее мельчайшие проступки, все случаи неповиновения. В камере, где один день был неотличим от другого, Кэмпион держалась мужественно, но иногда накатывали приступы безысходности. И тогда все казалось бессмысленным. Когда вода текла по стенам камеры, когда во рту и в горле саднило от запаха мочи, когда крысы будили ее в темноте, когда ее неудержимо трясло от холода и ей не хотелось даже сбросить, вшей, которых она замечала у себя на коже, тогда ей хотелось умереть. В такие моменты она не сомневалась, что Тоби больше нет, и хотела только одного — быть рядом с ним. Может быть, думала она, русалки поют только мертвым.
— Чудесно! Чудесно! Ваши люди расчистят сад?
Сказано это было в форме вопроса, но полковник Фуллер прекрасно знал, что воспринимать слова следует только как приказ.
— Конечно, сэр Гренвилл.
— Поторопитесь, полковник, поторопитесь. О! Крытая галерея! Жаль, что ее повредили пушки. Посмотрите, не найдется ли у вас каменотесов.
— Слушаюсь, сэр Гренвилл.
Сэр Гренвилл преодолел единственную ступеньку, ведущую в тенистую галерею. Он осмотрел виноградную лозу, болтавшуюся там, где ядро раздробило опору.
— Так вы говорите, полковник, что серебра так и не нашли?
— Не нашли, сэр Гренвилл. Думаю, его продали, чтобы помочь врагу.
— Наверняка, наверняка. Или переплавили. Жаль, жаль.
Но он не казался расстроенным, да, по его мнению, и причин не было. Чаша сэра Гренвилла переполнялась от успехов. Да, действительно, замок пал раньше, чем он полагал, но Эбенизер Слайз не сделал глупости и не сбежал с печатью. Ее передали сэру Гренвиллу в Винчестере, где, он повстречал Эбенизера, направлявшегося с сестрой в Лондон. Теперь у сэра Гренвилла были две печати. Никто, ну просто никто, кроме него, теперь не смог бы собрать три из четырех. Договор был в безопасности.
Доркас Слайз конечно же обречена. В Винчестере, в таверне на Джюри-стрит, где сэр Гренвилл беседовал с Эбенизером, он передал молодому человеку ордер, в котором она обвинялась в колдовстве и убийстве. Довольный собой Эбенизер прочитал его.
— Можно было бы добавить ересь.
— Ересь, дорогой мой мальчик? А вам не кажется, что в пироге и так уже достаточно слив?
Эбенизер улыбнулся своей многозначительной, неторопливой улыбкой:
— Внутри печати — распятие.
— Правда?
Эбенизер показал сэру Гренвиллу маленькую серебристую фигурку.
— Думаю, парламенту это не понравится.
— Уверен, что не понравится. — Сэр Гренвилл подлил себе вина. — Но мне еще меньше понравится, Эбенизер, если мы привлечем внимание к печатям. Нет, дорогой мальчик. Однако обязательно пустите слух, что Доркас католичка. Это настроит Лондон против нее. — Он сунул в карман печать святого Матфея. — Вы знаете, что нужно делать?
Эбенизер кивнул.
— Сначала заявление присяжных, потом большое жюри присяжных.
— Совершенно верно. — Сэр Гренвилл через стол подвинул ему лист бумаги. — Повидайтесь с человеком по имени Кэлеб Хигбед. Это хороший адвокат, он все сделает. И все сделает отлично!
Настроение у сэра Гренвилла было превосходным. Победа уже в руках, и замок Лэзен взят. За последний год он приобрел немало земель, но с этими угодьями ничто не шло в сравнение. Пушки нанесли больший урон, чем ему бы хотелось, но великолепный Новый дом не пострадал. Вскоре, думал он, может возникнуть желание удалиться от дел, и он с трудом мог придумать для себя более подходящее обиталище, чем этот дом.
Уход на покой не исключался, но только после полной победы. А победа внезапно стала значительно ближе. С севера Англии пришли вести о крупном успехе парламентских и шотландских войск. Если ветер теперь начинал дуть против короля, то сильнее всего на безотрадном Марстон-Муре. Грандиозная победа, очистившая север от войск короля, вскоре, как понимал сэр Гренвилл, приведет к падению Йорка, а это означало, что владения Карла стремительно съеживались.
Победа, отдых, а потом Договор, чтобы обеспечить себе безбедную старость. Сэр Гренвилл улыбался, входя в дом и с удовлетворением оглядывая огромную мраморную лестницу. Теперь он был богачом, как, впрочем, и всегда с момента основания Договора. И все же ему по-прежнему нужны были деньги Договора. Доход был таким большим, таким невообразимо громадным, что никакое количество английской земли не могло бы обеспечить сравнимой с ним ренты. Благодаря двум печатям Договор теперь попадал в его руки и, хотя ему придется делиться с Эбенизером, он, как обычно, позаботится о том, чтобы Эбенизер никогда не узнал истинную сумму. Он взглянул на полковника Фуллера:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Она не провалилась в пучину безумия. Две вещи спасли ее. Она не знала, жив Тоби или мертв, но представляла себе его живым. Она заставляла себя воображать его живым. Раскачиваясь в углу, обхватив руками колени, она мечтала о том, как они когда-нибудь снова будут вместе, как Тоби мстит ее врагам и разит мечом сэра Гренвилла, расчищая путь в мир грез. Она воображала, как жалобно просит пощады преподобный Верный До Гроба Херви. Ей виделся брат, поставленный на колени, и чудилось, с какой радостью она дарует ему сестринское прощенье, может быть, во много раз более мучительное, чем молниеносная месть мечом.
Когда она существовала вне мира своих грез, где в полях царило нескончаемое лето и бежали прохладные ручьи, она заставляла себя декламировать вслух. Она попыталась припомнить Песнь Соломона от начала и до конца и иногда плакала, мысленно повторяя слова: «Знамя, которое он поднял надо мной, было любовью». Она декламировала псалмы, заученные еще в детстве, но чаще всего повторяла вслух стихотворение, которое так часто читала в замке Лэзен. Она помнила только первую строфу, Да и то не была уверена, что память не подводит ее, но слова ей очень нравились. Леди Маргарет сказала, что в песне пародируется страстность любви, но в ее вонючей, холодной, кишащей крысами камере слова Донна звучали музыкой:
Попробуй ухватить летящую звезду,
Возьми на счастье корень мандрагоры.
Ответь, куда ушли минувшие года?
Кто расщепил копыто дьяволу?
Как научиться слушать пение русалок
И как, не поддаваясь зависти,
Угадывать тот ветер,
Что помогает мыслям благородным?
Она никогда не видела моря, никогда не подходила к нему ближе, чем в тот день, когда встретила миссис Свон на постоялом дворе в Саутгемптоне, но ей представлялось, будто там полно поющих русалок. И будто она вместе с Тоби слушает их голоса в безмятежном покое.
В иные минуты она находилась на грани срыва. Она вспоминала недельное путешествие из замка Лэзен, во время которого Гудвайф изливала на нее непрерывный поток брани, перечисляя все ее мельчайшие проступки, все случаи неповиновения. В камере, где один день был неотличим от другого, Кэмпион держалась мужественно, но иногда накатывали приступы безысходности. И тогда все казалось бессмысленным. Когда вода текла по стенам камеры, когда во рту и в горле саднило от запаха мочи, когда крысы будили ее в темноте, когда ее неудержимо трясло от холода и ей не хотелось даже сбросить, вшей, которых она замечала у себя на коже, тогда ей хотелось умереть. В такие моменты она не сомневалась, что Тоби больше нет, и хотела только одного — быть рядом с ним. Может быть, думала она, русалки поют только мертвым.
— Чудесно! Чудесно! Ваши люди расчистят сад?
Сказано это было в форме вопроса, но полковник Фуллер прекрасно знал, что воспринимать слова следует только как приказ.
— Конечно, сэр Гренвилл.
— Поторопитесь, полковник, поторопитесь. О! Крытая галерея! Жаль, что ее повредили пушки. Посмотрите, не найдется ли у вас каменотесов.
— Слушаюсь, сэр Гренвилл.
Сэр Гренвилл преодолел единственную ступеньку, ведущую в тенистую галерею. Он осмотрел виноградную лозу, болтавшуюся там, где ядро раздробило опору.
— Так вы говорите, полковник, что серебра так и не нашли?
— Не нашли, сэр Гренвилл. Думаю, его продали, чтобы помочь врагу.
— Наверняка, наверняка. Или переплавили. Жаль, жаль.
Но он не казался расстроенным, да, по его мнению, и причин не было. Чаша сэра Гренвилла переполнялась от успехов. Да, действительно, замок пал раньше, чем он полагал, но Эбенизер Слайз не сделал глупости и не сбежал с печатью. Ее передали сэру Гренвиллу в Винчестере, где, он повстречал Эбенизера, направлявшегося с сестрой в Лондон. Теперь у сэра Гренвилла были две печати. Никто, ну просто никто, кроме него, теперь не смог бы собрать три из четырех. Договор был в безопасности.
Доркас Слайз конечно же обречена. В Винчестере, в таверне на Джюри-стрит, где сэр Гренвилл беседовал с Эбенизером, он передал молодому человеку ордер, в котором она обвинялась в колдовстве и убийстве. Довольный собой Эбенизер прочитал его.
— Можно было бы добавить ересь.
— Ересь, дорогой мой мальчик? А вам не кажется, что в пироге и так уже достаточно слив?
Эбенизер улыбнулся своей многозначительной, неторопливой улыбкой:
— Внутри печати — распятие.
— Правда?
Эбенизер показал сэру Гренвиллу маленькую серебристую фигурку.
— Думаю, парламенту это не понравится.
— Уверен, что не понравится. — Сэр Гренвилл подлил себе вина. — Но мне еще меньше понравится, Эбенизер, если мы привлечем внимание к печатям. Нет, дорогой мальчик. Однако обязательно пустите слух, что Доркас католичка. Это настроит Лондон против нее. — Он сунул в карман печать святого Матфея. — Вы знаете, что нужно делать?
Эбенизер кивнул.
— Сначала заявление присяжных, потом большое жюри присяжных.
— Совершенно верно. — Сэр Гренвилл через стол подвинул ему лист бумаги. — Повидайтесь с человеком по имени Кэлеб Хигбед. Это хороший адвокат, он все сделает. И все сделает отлично!
Настроение у сэра Гренвилла было превосходным. Победа уже в руках, и замок Лэзен взят. За последний год он приобрел немало земель, но с этими угодьями ничто не шло в сравнение. Пушки нанесли больший урон, чем ему бы хотелось, но великолепный Новый дом не пострадал. Вскоре, думал он, может возникнуть желание удалиться от дел, и он с трудом мог придумать для себя более подходящее обиталище, чем этот дом.
Уход на покой не исключался, но только после полной победы. А победа внезапно стала значительно ближе. С севера Англии пришли вести о крупном успехе парламентских и шотландских войск. Если ветер теперь начинал дуть против короля, то сильнее всего на безотрадном Марстон-Муре. Грандиозная победа, очистившая север от войск короля, вскоре, как понимал сэр Гренвилл, приведет к падению Йорка, а это означало, что владения Карла стремительно съеживались.
Победа, отдых, а потом Договор, чтобы обеспечить себе безбедную старость. Сэр Гренвилл улыбался, входя в дом и с удовлетворением оглядывая огромную мраморную лестницу. Теперь он был богачом, как, впрочем, и всегда с момента основания Договора. И все же ему по-прежнему нужны были деньги Договора. Доход был таким большим, таким невообразимо громадным, что никакое количество английской земли не могло бы обеспечить сравнимой с ним ренты. Благодаря двум печатям Договор теперь попадал в его руки и, хотя ему придется делиться с Эбенизером, он, как обычно, позаботится о том, чтобы Эбенизер никогда не узнал истинную сумму. Он взглянул на полковника Фуллера:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127